"Реджинальд Кофмен. На острове Колибрия " - читать интересную книгу автора

рассмеялся Копперсвейт. - Если бы у вас так болела голова, вы тоже медленно
объясняли бы, дядя Фредерик. - Билли часто называл своего крестного дядей,
когда хотел особенно умаслить его. - А когда услышишь в трубку такой
чудесный голос, как у этой девицы, то подавно не станешь торопиться. Но не
пора ли мне теперь идти? Который час?
Был час ночи. Когда на пути в верхний город Билли, в роли секретаря
Доббинса, зашел в "Объединенную прессу" и предложил знаменитому газетному
агентству вызвать через полчаса будущего американского представителя по
телефону, добавив, что мистер Доббинс весь вечер увертывается от репортеров
отдельных листков. Когда Билли нанес этот визит, он уже осторожно выяснил,
что в утренние газеты могут попасть только такие известия, которые были
представлены до половины третьего ночи. Поэтому теперь он занимал привыкшего
поздно засиживаться дипломата до трех часов, - рассчитав время с запасом, -
а затем спокойно покаялся в своем прегрешении.
- Теперь уже поздно посылать опровержение, - сказал он, - и если вы
сделаете такую попытку, то только выставите себя в смешном свете. А к тому
времени, когда послеобеденные газеты идут в машину...
- Иди сам...
Считается, что дипломаты умеют скрывать свои чувства. Но Доббинс в
данном случае сплоховал. Он проявил свои чувства самым недипломатическим
образом. Он разнес Билли как молодого лжеца и притворщика и объявил, что,
прежде чем он поедет в Колибрию, он увидит сына своего друга отправляющимся
в другую, более жаркую абсолютную монархию.
- О, все обстоит благополучно, - сказал Билли, - мы поедем в Колибрию.
Вы - слишком добрая душа, чтобы выругать меня в газетах, а, кроме того,
человек, которому президент оказал честь, не может утром принимать
дипломатический пост и отклонять его вечером. Вы погубили бы этим свою
карьеру. Судя по тому, что я сегодня вечером видел, Влоф несравненно более
интересное место, чем Лондон.
- Ты отлично знаешь, что я не поеду! - стоял на своем Доббинс.
Но обстоятельства сложились так, что он поехал.

Глава VI. Карточка графа Ласковаца

Как уже было сказано, Доббинс хотел ехать, но он должен был найти для
этого какое-нибудь оправдание, которое удовлетворило бы его самолюбие. На
следующий день и произошло нечто, доставившее ему желанный предлог. Он
принадлежал к тому весьма распространенному типу американцев, которые легко
отзываются о своей родине и об ее правительстве лишь до тех пор, пока вблизи
нет иностранца, который высказал бы согласие с их точкой зрения.
Прочтя с возрастающим гневом во всех утренних газетах заметку с
тождественным текстом, разосланным "Объединенной прессой", Доббинс
расположился в своем любимом кресле, у своего любимого окна, в своем любимом
клубе. Ни одна газета ни словом не обмолвилась по поводу его назначения.
Причину этого он усматривал в том, что все считали это назначение
маловажным; он не знал, что авторы редакционных статей редко являются в
газету до того, как утренний выпуск пошел в машину. Поэтому он с сердитым
молчанием принимал иронические поздравления своих приятелей по клубу,
которые теперь называли его в лицо не иначе как "господином посланником",
тогда как за спиной, по старой привычке, продолжали величать его "Доббинсом