"Альфред Кох, Игорь Свинаренко. Ящик водки (том 4) " - читать интересную книгу автора

было думать, что когда я через какое-то время попаду куда-нибудь на Times
Square, то упаду на асфальт и буду бить ногами и орать: "А-а-а! Не забирайте
меня отсюда!" Но этот роман прошел, как обычно и проходят наши романы.
После, приехав через сколько-то месяцев в Нью-Йорк, я посмотрел на него
доброжелательно, но совершенно бесстрастно. Ну, симпатичный городок.
Забавный, но уж не до такой степени, чтоб устраивать страсти-мордасти. И
слава богу! Так, встретив через многие годы какую-нибудь старую любовь, от
которой просто слюни текли, только хлопнешь ее по сраке, скажешь сальность,
посмеетесь над этим вдвоем - и расходитесь довольные друг другом,
удивляясь - чего копья-то ломали?
В общем, я вздохнул тогда с облегчением и спокойно зажил себе в России.
Все-таки именно она для нас идеально подходит - если уж заикаться о поисках
идеала на земле.
Причем зажил я в России - как будто в новой стране. И то сказать: она
стала выглядеть более интересной, чем до поездки. По контрасту со Штатами. Я
начал усматривать в нашей дикости некий даже позитив, на фоне западной
заорганизованности. И бюрократы наши все-таки куда человечней и проще, чем
американские - те пожестче будут, с ними куда трудней договориться. Там если
идут на взятки, так уж на уровне "Энрона", а чтоб по-людски договориться, на
уровне карманных денег, - это почти невозможно. И еще у меня после Америки
была иллюзия - довольно долго, - что вот они себе построили страну, а теперь
и мы себе строим. Какую хотим. Иллюзия эта, как легко догадаться, скоро
пропала. Выяснилось, что это не мы строим страну для себя, а кто-то другой -
непонятно для чего и неясно по каким правилам... Но что ж теперь делать?
Надо принимать жизнь такой, какая она есть!
А когда, кстати сказать, пропала эта иллюзия, в какой именно момент?
Когда появилось ощущение, что своей страны у меня нет? Как ее и не было
никогда. Она была всегда чужая, чья-то, она строилась для кого-то
непонятного мне. А вот иллюзия того, что страна моя, - была. И появилась она
где-то, пожалуй, в раннюю перестройку. Не в 85-м, атак, навскидку, в 86-м -
87-м приблизительно. И длилось это счастливое заблуждение годами. Может, лет
10. Так когда же я сделал это горькое открытие? Точно не скажу. В дефолт?
Возможно. Но даже если и раньше или позже, то с дефолтом эта пропажа как-то
была связана, это точно. Он, может, забил некий гвоздь в гроб светлого
чувства.
И туда же, в эту струю, под это настроение я вспомнил смешную историю
про журналистику. Как раз в 97-м я по поручению Яковлева специально
отправился в Вашингтон. В National Press Club, что на 14th Street. Там
висела, а может, и сейчас висит здоровенная такая бронзовая плита с текстом
журналистской клятвы. Наподобие Гиппократа. Как сейчас помню, там было много
лирики, прекрасных позывов, замечательных порывов, идеализма и движений
души. В этом было что-то и от военной присяги, что, типа, по первому зову,
не щадя живота своего и далее в таком духе. Это было так там собрано и
сформулировано, что у меня как у газетчика просто мороз по коже шел. Я
отправил Яковлеву тот текст. Зачем он ему понадобился? Я сам про это много
думал. Тогда мне казалось, что это очень важно. В те годы "Коммерсантъ" был
объективно лучшей газетой страны, и никакие ляпы и ошибки не могли на это
повлиять. Никто и близко не мог к нему подобраться в рейтингах. Я весь был
наполнен неким священным трепетом оттого, что работал в такой газете. И вот
этот текст заокеанской нерусской клятвы, написанной, как и положено клятве,