"Ирмгард Койн. Девочка, с которой детям не разрешали водиться " - читать интересную книгу автора

роз. Одной только мне запрещено идти с ними, потому что я кощунствовала
перед лицом смерти.
На перемене дети не разговаривали со мной. Они очень важничали и вели
себя так, будто сами умерли. Я ходила совсем одна и делала вид, что мне это
безразлично, я словно превратилась в ледышку. Сначала я хотела пойти во
двор, чтобы там наступать на ноги Траутхен Мейзер и Минхен Ленц. Но во мне
больше не было злого беса. И ноги у меня устали, и мне не хотелось уже ни на
кого наступать.
Я подумала о том, что Элли и многие другие дети тоже не плакали и что
теперь они подойдут ко мне и будут разговаривать со мной. Но они не подошли,
а когда я на них смотрела, у них был такой вид, как у незнакомых взрослых.
Мне захотелось умереть. Но
я не подала виду и начала есть бутерброд, не заметив, с чем он. Я
совсем забыла, что собиралась выменять у Зельмы Ингель хлеб с ливерной
колбасой на мятные лепешки.
Мне вдруг стало плохо до тошноты, и я поднялась в коридор, чтобы никто
не видел, что мне так плохо. Мне пришлось прокрасться туда тайком, потому
что на переменках детям запрещается находиться где-нибудь в другом
месте,-кроме школьного двора. Если ни с кем не хочешь иметь дела, то даже и
спрятаться негде.
В одном из темных углов коридора стояла фрейлейн Кноль с нашей
учительницей физкультуры фрейлейн Тайгерн. Фрейлейн Кноль говорила, что
теперь, когда старая Шервельбейн умерла, ее, заслуженную учительницу, могут
уволить с работы, что прежде ее держала на работе фрейлейн Шервельбейн, а
ведь ей, фрейлейн Кноль, надо кормить свою мать, и она не знает, что с ней
теперь будет. Она всхлипнула, чему я очень обрадовалась. А фрейлейн Тайгерн
сказала, что, в конце концов, в таком старческом возрасте и с такими
болезнями, как у Шервельбейн, лучше всего умереть, и все же хорошо, что
теперь в школе повеет свежим ветром.
Когда я рассказала дома, что фрейлейн Шервельбейн умерла, мама тут же
спросила: "Ах, отчего же это она умерла?" Такой же вопрос задала мне и тетя
Милли. Взрослым все всегда разрешается, а детям ничего. Я хотела им сказать,
что мне запрещено идти на похороны, но тут тетя Милли заговорила о пяти
больших банках из-под маринада, которые они сегодня утром нашли у меня за
этажеркой. Я съела тыкву только из одной банки, потому что она была мне
нужна, а остальные банки все равно были пустые. Я положила в них разных
гусениц, которые потом окуклились. У меня жили замечательные пушистые звери:
гусеницы-львинки желтбго и красного цвета, похожие на маленькие щетки, и
коричневые гусеницы-медведки, и гладкие шелкопряды, и замечательные ночные
бабочки, зеленые-презеленые, с яркими красными крапинками. Я только и
делала, что искала гусениц и почти ничем другим не могла заниматься. А так
как эти гусеницы между собой дрались, то для каждой мне понадобилась
отдельная банка. Это понятно каждому человеку, только не тете Милли. Ведь
гусеницы уже окуклились, скоро у меня были бы бабочки. Я хотела выпустить их
на волю в Королевском лесу. У меня в банках были уже настоящие коконы, но
дома подумали, что это просто грязь, и все выбросили, а меня ругали. Я так
расстроилась из-за коконов, что все мне стало безразлично, и я решила, что
никогда больше не скажу никому ни слова и буду жить совсем одна.
В субботу утром все ученики собрались в спортивном зале. Мне пришлось
сидеть одной в углу, а все остальные дети построились парами и репетировали,