"Сергей Коколов. :не гасите света. памяти Ильи Тюрина." - читать интересную книгу автора

невозможно в принципе - так что здесь мы его оправдаем".6

Перекресток
Моей матери не стало, когда мне едва исполнилось
шестнадцать. Сказать, что ее смерть была для меня шоком,
значит не сказать ничего. Мой внутренний мир сжался до
четырех стен комнаты в малосемейке: в середине ее стоял гроб,
в гробу лежал мертвый родной (два страшно сочетаемых слова)
человек. Высокопарные слова иголками входили под кожу,
рыдания родных и близких разрывали черепную коробку: Я почти
не плакал, моя печаль гнездилась внутри, и как голодный
птенец то и дело требовала пищи. Тогда я в первый раз умер
(дай Бог, что второй была смерть физическая) вместе с ней,
моей мамой, чтобы воскреснуть к новой жизни, многое (и
многих) простив, но не себя: И теперь, по прошествии многих
лет, "в белом венчике из роз"7 впереди меня шествует моя
боль.
Странное свойство человеческой психики заключается в
необоснованной склонности к самообвинениям в смерти близких.
B стихах я сотни раз возвращался (и возвращаюсь!) к образу
матери, словно вымаливая у нее прощение за то, что не успел
высказать последних, быть может, самых важных в моей жизни
слов:
Боль Ирины Медведевой, матери Ильи Тюрина, - крест,
который суждено ей пронести через всю жизнь. Траурный август
1999 г. - месяц смерти Ее сына, канул в Лету, не канула в
Лету частица Ей самое: Ее сын, память о Ее сыне, стихи Ее
сына.
"С любимыми не расстаются, всей кровью прорастая в них"8,
слишком много в них от нас самих.
Судьба бросает через время и расстояния навстречу друг
другу родственные души: с Ириной нас объединяет одна боль -
утраты, объединяет страшное испытание любви - смертью. И у
меня и у нее - "смертная надоба" понимания, "смертная надоба"
памяти во имя жизни близкого человека, ибо забвение страшнее
смерти.

Путь
Стихи всегда личностны. Душа читателя - губка,
впитывающая колдовской настой поэтических рифм. Я - читатель
Ильи Тюрина, мне двадцать восемь, ему меньше девятнадцати.
Между нами - вечность.
Его путь <был> стремителен, ярок и краток. Мысль, как
всегда, опережает руку. Вычеркиваю "был" и прихожу к
старославянскому "есмь". Илья - есмь, Илья в каждом слоге,
запятой и точке.
Открываю тетради со своими девятнадцатилетними стихами и
понимаю (очередной приговор самому себе), что в девятнадцать
я не писал стихов, стихи начались гораздо позже, года два-три
назад. По сравнению с Ильей, я - медлителен и неповоротлив.