"Сергей Адамович Колбасьев. Арсен Люпен ("Бахметьев" #1) " - читать интересную книгу автора

в корпусе. Но причины этого поведения оставались совершенно непонятными.
Решительно никаких происшествий за все последнее время в старшей роте
не было. Жизнь протекала до смешного смирно и дисциплинированно. Даже не
было случая, чтобы кто-нибудь, будучи в отпуску, в трамвае повздорил с
каким-нибудь офицером.
- Разыскивает, - говорили в курилке, традиционном ротном клубе, -
вынюхивает.
Но что именно разыскивает и вынюхивает, понять никак не могли, а потому
с особым интересом следили за всеми движениями Ивана.
Наконец он раскрыл свои карты, но, раскрыв их, привел всех в
окончательное недоумение.
Однажды, совершенно неожиданно, он остановил в картинной галерее
Степана Овцына из второго отделения и спросил:
- Ну, как дела?
Степан, которого не только за его фамилию звали "блаженной овцой",
смутился и проблеял нечто невнятное.
Было уже десять часов вечера, и само присутствие гардемарина в
картинной галерее, где делать ему было решительно нечего, показалось Ивану
Посохову подозрительным.. Смятенный вид Овцына еще больше укрепил его
подозрение, а потому он ласково взял его под руку:
- Гуляете?
- Так точно, - ответил Степа и после некоторого колебания добавил: -
Господин старший лейтенант.
- Отлично! Отлично! - обрадовался Посохов. - Здесь нас окружают такие
превосходные произведения искусства. Слушайте, - и в порыве нежности даже
сжал Степину руку, - я сам поклонник всего прекрасного и, когда был молод,
тоже мечтал что-либо создать. [22]
- Есть, - нерешительно согласился Степа.
- Ну вот, вы меня понимаете. Видно, и в вас горит священный огонь.
Говорят, вы литературой увлекаетесь. Верно это?
На свою беду, Степа писал очень сентиментальные и очень плохие стихи.
Как-то раз в этом был уличен и поднят на смех, и с тех пор свою слабость
тщательно скрывал. Как и следовало ожидать, он густо покраснел и сразу же
отрекся от своей музы:
- Никак нет, не увлекаюсь.
Посохов покачал головой, что-то изрек о ложной стыдливости и, доведя
Степу до дверей роты, с ним распрощался. А потом вынул из кармана книжечку в
красном сафьяновом переплете, записал в ней фамилию "Овцын" и поставил два
восклицательных знака.
И с этого вечера Иван Посохов переменился. До сих пор все время
молчавший, теперь он заговорил. Заговорил приветливо и цветисто, но
исключительно на литературные темы, что по меньшей мере было странно.
Он запросто беседовал с кем придется о Пушкине и Тургеневе, а иной раз
о Гончарове, сочинившем книжку "Фрегат "Паллада"", или о Станюковиче,
который когда-то учился в этих славных стенах.
Но всегда незаметным образом переводил разговор на литературу
авантюрную и криминальную, знаете ли такую, что от нее не оторваться. И
больше всего ему хотелось узнать, читают ли в роте, например, Конан-Дойля
или, скажем, Мориса Леблана, и если читают, то кто именно.
Конечно, разнесся слух, что он слегка спятил от однообразной жизни и,