"Андрис Колбергс. Ночью в дождь... (Роман)" - читать интересную книгу автора

министерство заявку хотя бы на пару письменных столов, нам сейчас же
вставляют палки в колеса. С ведома Наркевича, как мне удалось выяснить.
Итак, почему я ушел из отделения, где меня ожидало большое будущее и - по
крайней мере! - одна диссертация? Не сумел смолчать.
- Однажды днем он оперировал, - продолжал рассказывать врач. -
Операция была сложной, из зала он вышел усталый, но улыбающийся и
довольный. "Гарантирую - жить будет! Сердце бьется как часы, легкие
работают как кузнечные меха!" Он сказал это, конечно, намного подробнее и
наполовину по-латыни, но мысль была именно такая: пациент жить будет, все
в наилучшем порядке. Ночью дежурил я. Больной начал угасать. Я сделал
все, что в таких случаях полагается, но больному не становилось лучше. Я
звонил профессору на квартиру, но там никто не поднимал трубку. Тогда я
подумал, что телефон, может быть, поврежден. На "скорой" меня быстро
доставили к дому Наркевича, я отчаянно звонил в дверь квартиры, стучал,
но мне не открыли. Когда я вернулся в больницу, конец уже был близок. Под
утро пациент умер, не приходя в сознание. А в девять часов профессор
прибыл на работу и, узнав о случившемся, во всеуслышание заявил: "Вот
что, коллеги! Если каждый не будет добросовестно выполнять ту работу,
которая ему доверена, то на успех рассчитывать нечего!" Если бы потом он
ко мне подошел и хотя бы извинился, я, наверно, остался бы или постарался
бы его понять. Но извиняться он вообще не способен. Так мы и расстались.
Разве это лай? Лай был потом, когда заявление об уходе было уже подписано
и когда я нашел место в провинции. До тех пор лаять я опасался. Тогда и
выложил все, что о нем думаю, и напомнил, что подобные слова в подобной
ситуации он говорил несколько месяцев назад другому врачу. И в тот раз я
ему поверил! Поверил! Даже теперь мурашки по телу бегают, когда вспоминаю
об этом. Ведь тогда я не знал, что профессор еще в ходе операции понял -
больной не выживет - и только поэтому старался выглядеть перед коллегами
довольным и успешно справившимся с делом. Чтобы никто даже не догадался о
его неудаче. Понимаете? Наркевич выше неудач, у него неудач не бывает,
неудачи бывают только у других.
Вы меня спрашивали о деньгах. Я скажу, но только для вашего
сведения, никаких бумаг писать или подписывать я не собираюсь. Не буду
говорить об обыденных случаях, я скажу вам кое-что такое, от чего у вас
волосы встанут дыбом - он требовал от родителей денег даже в том случае,
когда твердо знал, что ничем не сможет помочь их ребенку.
- И вы молчали? - не выдержал тогда я.
- Да. Молчал. У вас есть дети? Да? Значит, вы меня поймете. Мне
страшно. У меня сынишка, и может случиться, что ему потребуется операция.
Никто от этого не застрахован. Там, где кончается мое "могу", начинается
гениальность Наркевича. Да, вы не ослышались - гениальность! Очень
возможно, что его гениальность мне будет необходима, тогда я заплачу эти
полторы тысячи и куплю ее на несколько часов.
- Все любят своих детей, но не у всех есть даже несколько сотен
рублей, чтобы заплатить.
- Не такая уж большая сумма... Можно что-нибудь продать...
- Не у всех есть что продать.
- Знаете, а все меня и не интересуют. Меня интересует мой ребенок.
Наркевичу сорок семь лет. Должно быть, он - один из наших самых
молодых профессоров. Конечно, элегантен, костюмы шьет у дорогого