"Сидони-Габриель Колетт. Странница" - читать интересную книгу автора

С глубоким вздохом, как обычно, захлопываю я за собой дверь своей
квартиры на первом этаже. От усталости? Или от того, что можно наконец
расслабиться? От облегчения или от страха одиночества? Не будем уточнять, не
будем!
Что со мной нынче вечером?.. Должно быть, всё дело в этом декабрьском
ледяном тумане. Иголочки инея дрожат в свете газовых фонарей, окружая их
радужными ореолами, и тают на губах, оставляя во рту едкий запах креозота. К
тому же этот новый район, раскинувшийся за площадью Терн, в котором я сейчас
живу, весь белый, оскорбляет взгляд и угнетает сознание.
В зеленоватом свете фонарей моя улица в эти ночные часы как бы
выставляет напоказ гладкую штукатурку своих домов цвета пралине, цвета кофе
Мокко и жёлтой карамели - они похожи на оплывший кремовый торт, в котором
вместо кусочков нуги белеют блоки бутового камня. Даже мой дом, стоящий чуть
на отшибе, выглядит каким-то "невсамделишным", однако его новые стены и
тонкие перегородки дают за умеренную плату вполне комфортное прибежище
"одиноким дамам" вроде меня. Когда ты - "одинокая дама", то есть являешься
для домовладельцев парией, внушаешь им ужас и отвращение, то не приходится
особо выбирать, живёшь где попало и вдыхаешь запах сырой извёстки... Дом, в
котором я живу, великодушно приютил целую колонию "одиноких дам". Квартиру
на бельэтаже занимает официальная любовница Яна - главы автомобильной фирмы
"Авто Ян". Над ней живёт холёная и избалованная подруга графа де Бравай. Ещё
выше - две сестры-блондинки, к которым ежедневно приходит один весьма
респектабельный господин из высоких промышленных кругов. А самую верхнюю
квартиру занимает гулящая девка, которая не знает покоя ни днём, ни ночью,
словно взбесившийся фокстерьер. От неё всё время доносятся какие-то крики,
кто-то там барабанит на пианино, кто-то поёт, а из окон швыряют на улицу
пустые бутылки.
- Она позорит наш дом! - сказала как-то госпожа Авто Ян.
И наконец, на первом этаже, на уровне земли, живу я, которая не кричит,
не играет на пианино, не принимает никаких господ, а уж тем более дам.
Барышня лёгкого поведения с пятого этажа производит слишком много шума, я
же - слишком мало, и консьержка не упускает случая меня в этом упрекнуть:
- Весьма странно, никогда не поймёшь, дома ли мадам или нет. Вас
решительно не слышно. Вот уж не подумаешь, что вы артистка!

Ах, до чего же уродлив этот декабрьский вечер. От калорифера почему-то
несёт больницей. Бландина забыла положить в постель бутылку с горячей водой,
а моя собака явно в дурном настроении: ворчит, мелко дрожит от холода и едва
удостаивает меня взгляда, чуть подняв свою серо-белую морду. Она даже не
вылезла из корзинки! Я вовсе не требую, чтобы меня встречали триумфальными
арками и иллюминацией, но всё же...
О! Сколько бы я не искала во всех углах, под кроватью, везде, тут нет
никого, никого, кроме меня. И в большом зеркале моей спальни отражается не
загримированная цыганка, а... я.
Так вот, значит, я такая, как есть, без грима! В этот вечер мне не
удастся избежать встречи с большим зеркалом, разговора с собой, от которого
я сто раз уже уклонялась - начинала его, бежала от него, возобновляла и
опять обрывала... Увы, на этот раз - я это заранее чувствую - все попытки
отвлечься будут тщетными. В этот вечер мне не удастся и заснуть, это ясно, и
прелесть книги - новой книги, только из типографии, пахнущей бумагой,