"Сидони-Габриель Колетт. Чистое и порочное" - читать интересную книгу автора

от него, подобно тому как за границей я избегаю французов, которые всегда
встречаются мне некстати.
- Нет, - ответила я, - из чувства профессионального долга.
Он улыбнулся.
- Я так и думал... Очередной роман?
Я возненавидела его ещё сильнее за то, что он считает меня
неспособной - а так оно и было на самом деле - оценить эту роскошь: тихое,
довольно низменное наслаждение, к которому меня толкнули своего рода
снобизм, любовь к браваде и любопытство, скорее показное, нежели
искреннее... Я принесла сюда лишь тщательно скрытую печаль, которая не
оставляла меня в покое, и страшное оцепенение чувств.
Один из неведомых мне гостей восстал со своего ложа, чтобы предложить
мне покурить опиум, понюхать кокаин и выпить коктейль. При каждом моём
отказе он слегка взмахивал рукой, выражая своё разочарование. В конце концов
он протянул мне пачку сигарет, сдержанно улыбнулся и произнёс:
- Неужели я ничем не могу вам услужить?
Я поблагодарила его, и он не посмел настаивать.
С тех пор прошло более пятнадцати лет, но я всё ещё помню, что он был
красив и казался здоровым, не считая того, что его глаза были неестественно
широко открыты, а веки напряжены, как у людей, страдающих давней хронической
бессонницей.
Некая молодая женщина, которая, как мне показалось, была пьяна,
обратила на меня внимание и заявила издали, что собирается "пялить на меня
глаза". Она повторила несколько раз: "Ну да, я буду пялить на неё глаза". Я
не припоминаю другого забавного случая, достойного упоминания. Серьёзные
курильщики, смутно видневшиеся в красноватом сумраке, заставили её
замолчать. Кажется, один из них дал ей пожевать опиумные шарики. Она
добросовестно предалась этому занятию с лёгким причмокиванием сосущего
животного.
Я отнюдь не скучала, ибо опиум, который я не курю, наполнял это
заурядное место благоуханием. Двое молодых людей, державших друг друга за
шею, привлекли внимание моего собрата-журналиста, но они говорили тихо и
быстро. Один из них беспрестанно шмыгал носом и вытирал глаза рукавом.
Сумрачный багрянец, в который мы были погружены, мог бы сковать и более
сильную волю. Я оказалась в курильне, а не на одном из тех сборищ, откуда
зритель обычно выносит довольно стойкое отвращение к увиденному и
собственному снисходительному потворству. Я тешила себя этой мыслью, обретая
надежду, что никакие голые танцовщицы или танцоры не омрачат ночного бдения,
что нам не грозит опасность со стороны американцев, загрузившихся спиртным
до отказа, и что даже "Коламбия"* промолчит... В тот же миг запел женский
голос, бархатистый, жёсткий и нежный одновременно, как твёрдые персики с
густым пушком; он показался всем нам настолько приятным, что мы не смели
выражать своё одобрение даже шёпотом.
______________
* "Коламбия" - американский симфонический оркестр.

- Это вы, "Шарлотта"? - осведомился мгновение спустя один из моих
неподвижно лежавших соседей.
- Разумеется, это я.
- Спойте ещё что-нибудь, "Шарлотта"...