"Подземелья Редборна" - читать интересную книгу автора (Доннел Тим)

ГЛАВА 12

Боль, вначале казавшаяся бесконечной, постепенно стягивалась в одну точку и непрерывно пульсировала в ней, то наполняя сознание вязкой темнотой, то вспыхивая ослепительным красным светом. Конан не чувствовал ни тела, ни рук, ни ног, только эту боль да еще запекшиеся от нестерпимой жажды губы и силящиеся раскрыться глаза. Веки, словно налитые свинцом, задрожали, и нестерпимый свет полыхнул сквозь ресницы. Он хрипло застонал и, вдруг осознав, что жив, резко распахнул глаза. Радужные круги вихрем закружились перед ним, но руки, еще мгновение назад безжизненно лежавшие вдоль тела, шевельнулись, пальцы сжались в кулаки, и ослепительный вихрь замедлил свое вращение, постепенно складываясь в понятную картину.

Он снова прикрыл глаза, полуослепшие от яркого света, и, не обращая внимания на боль, раздиравшую горло, попытался пошевелить ногами. Но они были где-то страшно далеко, за темным маревом боли, лишь усилившейся от его бесплодных попыток.

Полежав некоторое время, прислушиваясь к гулким ударам сердца, Конан снова осторожно приоткрыл глаза. На этот раз свет не ослепил его, а заплясал на стене отблесками язычков золотистого пламени. Постепенно сближаясь, они слились, и киммериец разглядел простой бронзовый светильник с тусклым неподвижным огоньком. Осторожно, чтобы снова не поплыли круги перед глазами, он стал осматриваться. Он был распростерт на широком ложе и накрыт чем-то золотисто-зеленым. Напортив — светлая стена небольшой комнаты. Невысокое кресло рядом со столиком, вплотную придвинутым к ложу. Слегка скосив глаза, он увидел смутные очертания высокого кувшина и кубка. Горло сжалось судорогой в тисках боли и жажды, и глаза снова закрылись, погрузив его в красную пелену беспамятства.

Раздались какие-то знакомые звуки, заглушив стук сердца. Багровая дымка, разрываясь, поползла в стороны, и перед ним, мелькая, понеслись всадники в сверкающих доспехах, лязг оружия смешался с возбужденным ржанием коней. Все это мгновенно промелькнуло перед глазами и исчезло. Остался лишь клочок какого-то поля и черный конь, медленно удалявшийся от него, волоча седло с оборванной подпругой. Конан чувствовал, как сжимает что-то в руке — это оказалась рукоять меча с искрящимся обломком лезвия. Желтые глаза, внезапно глянувшие на него откуда-то сверху, вдруг вызвали в нем такой прилив бешеной ярости, что неподвижное тело резко вздрогнуло, и киммериец, широко раскрыв глаза, сел на ложе.

Боль по-прежнему терзала горло, но тело, вырвавшись из оцепенения, уже снова принадлежало ему. Одна рука ощупала повязку на шее, а вторая нетерпеливо потянулась к кубку. Он был полон, и Конану не пришлось наклонять кувшин. Стараясь не расплескать драгоценную влагу, он осторожно поднес кубок к запекшимся губам и начал жадно пить. Вода обжигала гордо, как крепкое вино, и в то же время разливалась по телу блаженной прохладой.

Он медленно опустился на подушки и забылся тяжелым сном, выронив на пол кубок из разжавшихся пальцев.

Тихий звук ключа, поворачивающегося в замке, отозвался в его мозгу оглушительным грохотом. Слегка повернув голову, он незаметно, из-под полуопущенных век, наблюдал за дверью. Руки, неподвижно лежавшие поверх покрывала, были готовы сомкнуться мертвой хваткой на шее врага — если это враг отпирает замок…

Однако фигура, появившаяся на пороге, не таила в себе никакой угрозы: в комнату вошла высокая стройная женщина в темном платье, а лицом, скрытым под вуалью. В ее руках был поднос с широкой чашей, окутанной облачком пара, и небольшим золоченым кувшинчиком, в котором могло быть только вино.

Поставив поднос на стол, она подняла с пола кубок, склонилась над зажмурившим глаза киммерийцем и легко прикоснулась к его спутанным волосам. Но не успела она отдернуть ладонь, как его огромная рука мягко сжала тонкие пальцы. Горящие голубые глаза, широко раскрывшись, смотрели на нее, силясь различить под вуалью смутно знакомые черты.

Не пытаясь отнять руку, женщина опустилась в кресло. Глаза под вуалью загадочно мерцали, и губы, казалось, складывались в улыбку. Конан, отпустив ее ладонь, приподнялся на подушках и потянулся к накидке, но женщина, мягко уложив его обратно, сама изящным движением отбросила ее назад.

Склонившееся над ним прекрасное лицо герцогини мгновенно оживило в памяти Конана события последних дней. Все они, включая предательский взмах вражеского меча и хриплый торжествующий крик Ферндина, молнией пронеслись в его мозгу, и все встало на свое место. Хрипло зарычав от вспыхнувшей в душе ненависти, он, откинув покрывало, попытался было вскочить с ложа, но тут же без сил рухнул обратно, шепча побелевшими губами: «Ферндин… Проклятый Ферндин… «

Прохладные ласковые руки нежно гадили его по плечам, удерживая на подушках, потом осторожно перебрались к горлу, развязывая засохшую повязку. С трудом приподняв тяжелую голову киммерийца, герцогиня сняла пропитавшуюся кровью ткань и, наклонившись, изумленно воскликнула: «Пресветлый Митра! Не может быть!»

На шее Конана, вместо страшной зияющей раны, которую она совсем недавно, дрожа от ужаса, обмазывала колдовской мазью, багрово краснел грубый рубец. Поспешно достав из складок платья крошечную золотую коробочку, Лавиния щедро смазала затянувшуюся рану. Чистая повязка приятным теплом согрела шею киммерийца, и он, вдыхая разлившийся по комнате пьянящий аромат снадобья, мгновенно уснул.

Герцогиня неподвижно сидела рядом, но это уже не была та каменная неподвижность, которая сковывала ее члены вчера на ристалище. Вчера… Все это было только вчера…

Еще с утра она приказала своим доверенным слугам переодеться в платье простолюдинов и занять места у самых ворот Ристалища. Стражники тоже были предупреждены, и в кустах стояла наготове крытая повозка, запряженная парой крестьянских лошадей. О, как герцогине хотелось, чтобы все эти хлопоты оказались ненужными, но сердце, сжавшееся в холодный комок, не оставляло места надежде.

И вот поединок закончен, победитель, гордо подбоченясь, подошел за наградой, а за его спиной верные слуги герцогини, метнувшись к распростертому телу, быстро положили его на широкое полотнище и бегом вынесли за ограду. Один из слуг поймал коня и подхватил с песка обломки меча.

Лавиния со своего возвышения с трудом могла разглядеть, что там происходит. Грозовые черные тучи ползли совсем низко, и было темно, как поздним вечером. Когда вдалеке сверкнула молния, в ее неверном свете герцогиня с облегчением увидела, что поверженный киммериец и его вороной конь исчезли с Ристалища. Вернувшись во дворец и переодевшись в сухое платье, она отослала служанок. Заперев дверь спальни на засов, она проскользнула в потайной ход и, свернув в узкий боковой коридорчик, вошла в маленькую комнату — ту самую, где спал сейчас раненый киммериец. Она еще раз взглянула на Конана — тот дышал глубоко и ровно.

А вчера… Герцогиня снова задрожала, вспомнив лежавшее на полу окровавленное тело. Повинуясь ее негромкому приказу, слуги быстро сняли с киммерийца доспехи и кольчугу, разрезали и стащили пропитавшуюся кровью рубаху и кожаные штаны. Встав на колени, Лавиния осторожно отняла от шеи тряпку, прикрывавшую рану, и невольно вскрикнула от ужаса: ей показалось, что голова почти отделена от туловища. Под ее рукой, лежавшей на груди киммерийца, вдруг гулко стукнуло сердце, еще и еще раз, из растерзанного горла вырвался слабый хрип…

Герцогиня, велев слугам подождать в коридоре, осторожно покрыла мазью края глубокой раны — и кровь мгновенно перестала течь. Она еще раз дрожащей рукой помазала рану, спрятала коробочку и замотала шею чистым холстом.

Позвав слуг, она велела им переложить киммерийца на ложе, подождала, пока они наведут порядок в комнате, и проводила их до выхода в сад. В их молчании она могла быть уверена, как в своем собственном, — эти люди верно служили еще ее отцу, и ради нее, герцогини Лавинии, были готовы в огонь и в воду.

Позже, покинув пир, она снова вернулась сюда и долго сидела, глядя на осунувшееся лицо со сведенными бровями, тревожно прислушиваясь к хриплому дыханию, вырывавшемуся из запекшихся губ…

И вот сейчас, утром, рана уже затянулась, Конан открыл глаза и узнал ее, Лавинию… Она встала, заботливо укрыла спящего киммерийца и, еще раз оглянувшись, тихо выскользнула за дверь.

Оказавшись снова у себя в спальне, Лавиния сняла вуаль с небрежно подобранных волос, сбросила темное платье и надела легкое ночное одеяние. Постояла перед зеркалом, с удовлетворением глядя на свое исхудавшее лицо и синие круги под лихорадочно блестевшими глазами. Легонько ударив по жалобно зазвеневшему гонгу, она нетвердой походкой подошла к ложу и бессильно опустилась на смятые покрывала.

Служанка, впорхнувшая в спальню на ее зов, испуганно подошла ближе и воскликнула:

— О, моя госпожа! Я сейчас позову лекаря!

— Принеси побольше освежающего питья, а то я вся горю, и пришли ко мне Йонду. А потом зови лекаря, хотя я и сама знаю, что со мной… Вчера было так холодно, и еще этот дождь… Ну, беги скорей! — И она, прикрыв глаза, откинулась на подушки.

Вскоре дверь неслышно отворилась, и, осторожно ступая по мягкому ковру, в спальню вошла Йонда, неся большой кувшин с душистым напитком из лесных ягод. Герцогиня приоткрыла глаза и шепотом велела девушке приблизиться. Поставив кувшин, Йонда подошла к самому изголовье и опустилась на колени, встревоженно глядя на свою госпожу, такую бледную и измученную.

— Йонда, пока никого нет, слушай меня внимательно: несколько дней я буду больна, очень больна, и только тебе я позволю заходить в спальню, — Лавиния быстро шептала, с опаской поглядывая на дверь, — я знаю, ты девушка смелая и преданная, поэтому только тебе я доверю мою тайну…

Она долго что-то тихо говорила, а служанка, склонившись почти к самым ее губам, время от времени кивала. Но вот за дверью раздались встревоженные голоса, и девушка, проворно вскочив, бросилась в смежную комнату.

Когда на пороге появился герцог в сопровождении лекаря, герцогиня уже была укутана пуховым одеялом. Голова ее бессильно покоилась на подушках, глаза полузакрыты.

— Лавиния, душа моя, что с тобой?! Вчера вечером ты сказалась нездоровой, но я подумал, что это всего лишь каприз. Однако теперь вижу, что ты и впрямь больна!

— Да, мой герцог, вчера был такой холодный день… Я очень замерзла и к тому же промокла… — Она замолчала, проводя языком по пересохшими губам.

Лекарь, с важным видом подойдя с другой стороны ложа, ощупал морщинистой рукой лоб герцогини, подержал запястье худыми пальцами и медленно произнес:

— М-м-м… Жар в крови усмирит прохладное питье… Я вижу, девушка, ты уже принесла его? Очень хорошо… Я дам тебе целебный сбор, ты смешаешь его с подогретым вином и будешь давать госпоже, как только она проснется… Несколько дней в тепле и покое — и все пройдет, да, все пройдет! — Он покивал головой, отпустил руку герцогини и, поклонившись герцогу, поманил за собой служанку. Когда они вышли, Лавиния повернула голову и чуть слышно спросила:

— Ты назначил этого… Ферндина… своим Главным Советником?

— Тебя еще и это огорчает, я знаю… Ну почему ты так недоверчиво к нему относишься?! Ладно, об этом после, сейчас ты больна… Барон Ферндин на две-три луны отбыл в свое новое поместье, а потом, когда он вернется, я и назначу его на место старого Дисса. Его, и никого другого! Такова моя воля! — Он неожиданно рассердился, вскочил и стал ходить по спальне из угла в угол.

— Подойди сюда, Оргельд, мне трудно громко говорить! — Лавиния слабым жестом протянула к нему руку. Внутри ее все содрогалось от бешенства, но глаза смотрели кротко и беспомощно. — Вот так, сядь рядом и послушай! Он отбыл в Редборн, ведь именно это поместье ты ему пожаловал?

— Да, дорогая, но он скоро вернется.

— Наверное, ты прав, я по-женски чего-то в нем не понимаю… Если ты считаешь, что он достоин, — пусть будет твоим Советником… А сейчас я хочу спать… И завтра буду спать, и послезавтра… Пусть Йонда занавесит окна и никого ко мне не пускает. Если мне что-нибудь понадобится, я пришлю ее — она смышленая девушка.

Герцогиня устало прикрыла глаза и отвернулась. Герцог, занятый своими мыслями, рассеянно погладил ее горячую руку, лежавшую поверх одеяла, и быстро пошел к двери.

Днем Лавиния еще пару раз бесшумно заглядывала в потайную комнату, но киммериец крепко спал. Ближе к вечеру она взяла принесенные Йондой кушанья и, оставив девушку в спальне, спустилась к раненому. Он лежал на спине, подложив руки под голову, и сразу повернулся, услышав звук отпираемой двери.

Увидев герцогиню, Конан, пытаясь встать, приподнялся на ложе, но она, опустив поднос на стол, села рядом в низкое кресло. Запах жаркого с герцогской кухни защекотал ноздри киммерийца, и Лавиния, засмеявшись, сказала:

— Попробуй поесть! Думаю, рана не должна тебя больше беспокоить.

Она наполнила кубки вином и подвинула блюдо поближе к киммерийцу. Тот, не заставив себя долго упрашивать, принялся за еду, а она задумчиво смотрела на него, изредка поднося к губам кубок. Вскоре и блюдо, и кувшин опустели, а она все так же молча глядела на него темно-синими глазами.

Конан ощупал повязку на горле, покрутил головой и спросил:

— Давно я здесь? Похоже, проклятый Ферндин чуть не отправил меня на Серые Равнины! Надо найти его и свести счеты, иначе душа моя не будет знать покоя!

— Не торопись, киммериец, ты скоро найдешь его! — Герцогиня, как тогда, на турнире, не мигая смотрела ему в глаза. — Я, как и ты, больше всего на свете хочу его смерти, но что могу я — слабая женщина! Вчера, когда он тебя ранил, мое сердце чуть не разорвалось!..

— Вчера?! Да ведь он со всего маху всадил меч мне в горло! А сейчас я ем и пью! — Конан снова недоверчиво ощупал повязку.

Поставив кубок, Лавиния поднялась и осторожно развязала узел. Мягкая ткань, послушно размотавшись, упала на пол. Вглядевшись в шею варвара, на которой не было и следа от страшной раны, герцогиня не сдержала изумленного возгласа:

— Это просто чудо! Спасибо тебе, мудрая Вегда! Удивленно приподняв брови, Конан провел рукой по шее:

— Ого, по-моему, даже рубца не осталось! Что за Вегда? Наверняка какая-нибудь колдунья! Ненавижу колдовство, но только не тогда, когда оно возвращает жизнь!

— Да, она колдунья, и благодаря ей ты жив. Вот, смотри, тут немного еще осталось!

Лавиния достала золотую коробочку и открыла крышку. На дне еще было немного пахучей мази, но, когда она прикоснулась к ней пальцем, зелье голубым дымком вылетело из шкатулки и растеклось по комнате, наполнив ее пряным ароматом.

Лавиния с улыбкой протянула руку и легким движением провела по мускулистой шее, по тому месту, где вчера чернела смертельная рана. Конан бережно взял ее руки в свои и стал целовать ладони. Она пересела с кресла на край ложа, отняла пальцы от его лица и потянулась жадно приоткрытым ртом к его жестким губам. Конан мягко обнял женщину, и она покорно прильнула к могучей груди киммерийца…

Утром, когда в потайную комнату из сада донеслась надоедливая перекличка ворон, Лавиния, открыв глаза, тихо засмеялась. Даже ради одной такой ночи стоило бы воскресить этого варвара! Нежный и ненасытный, он сумел разбудить в ней такую страсть, о которой она и сама не подозревала. Или это внезапно вспыхнувшая любовь, перемешавшись с испепеляющей душу ненавистью, выплеснулась таким жарким неистовством?! Она лежала, обессилевшая от наслаждения, и смотрела на мигающий огонек готового погаснуть светильника. Еще немного — и комната погрузится в темноту. Стараясь не разбудить Конана, Лавиния осторожно встала и пододвинула легкое кресло к дальней стене. Под самым потолком, где проходила широкая панель из резного дуба, она слегка нажала планку, и часть обшивки бесшумно отошла в сторону. Утренний свежий воздух через узкое зарешеченное оконце ворвался в комнату, сразу же загасив ненужный светильник. Вороны хрипло перекликались где-то совсем рядом, и Лавиния, которой очень нравились эти птицы, представила, как они потешно приседают на ветках, прочищая горло. Она снова засмеялась и легко спрыгнула на пол.

Киммериец, полулежа на подушках, с восхищением смотрел на стройную обнаженную женщину с пышными каштановыми волосами, спускавшимися ниже пояса. Глаза их, встретившись, снова сказали все без слов, руки нетерпеливо переплелись, а тела жадно прильнули друг к другу…

Верная Йонда сказала посланным герцога, что госпожа плохо спала ночью, и это было истинной правдой. Поднявшись к себе в спальню, Лавиния опустилась на ложе, пустовавшее всю ночь, и мгновенно уснула. Открыв глаза, когда солнце уже клонилось к закату, она полежала еще немного, не раскрывая глаз и думая о киммерийце. Вот он сейчас там один, заперт в крошечной комнате, как большой свободный зверь, пойманный в клетку. Ей хотелось бы еще немного удержать его возле себя, но она знала, что киммериец сейчас думает не о ней. Странно, это вызывало в ее душе не досаду, а, скорее, торжествующую радость. Мщение мужчины и месть женщины — все же очень разные вещи. Но, когда к ненависти мужчины добавляется любовь и ненависть женщины, силы мужчины удесятеряются…

Герцогиня позвала Йонду и велела ей принести побольше еды и вина. Ловкая служанка, несколько раз сбегав туда и обратно, принесла столько всего, что Лавиния со смехом всплеснула руками:

— О Пресветлый Митра! Бедная больная герцогиня не может и смотреть на жареную дичь, не говоря уже о пироге с олениной! А где это видано, чтобы вино сюда приносили в таких кувшинах?! Где ты его взяла?!

— Наши конюхи как раз из таких и пьют… Но я подумала — лучше один большой, чем пять маленьких…

— Йонда, ты все понимаешь с полуслова! Помоги мне отнести это вниз и побудь до утра в спальне. Я крепко уснула после целебного питья, поняла?!

— Да, моя госпожа! — Она взяла тяжелый кувшин и пошла вслед за герцогиней по темной лестнице.

Едва войдя в потайную комнату, Лавиния сразу же оказалась в объятиях киммерийца. Обменявшись с ним быстрыми поцелуями, она приложила палец к губам и, протянув руку в приоткрытую дверь, взяла у Йонды кувшин. Девушка побежала наверх, чтобы принести остальное, а Лавиния дала киммерийцу сосуд с маслом для лампы. Наполнив маленькую бронзовую чашу, он заодно налил масла и в три других светильника, поправил фитили и высек огонь. Маленькое оконце под потолком еще тускло светилось отблесками заката, но Конан, легко дотянувшись до резной панели, поставил ее на место.

И сразу словно оборвалась незримая нить, связывавшая их с миром. Они почувствовали, как волны горячей страсти снова с шумом накатились на сознание, а тела трепещут от неукротимого желания слиться в единое целое…

Раздался осторожный стук в дверь, и герцогиня, с трудом высвободившись из жарких объятий, начала ставить на стол то, что передавала ей Йонда. Конан негромко рассмеялся:

— Я бы не прочь побыть у тебя в плену подольше, прекрасная герцогиня, если бы огонь ненависти не сжигал мое сердце сильнее, чем любовь!

Лавиния прильнула к его груди, пытливо заглянув в глаза:

— Так ты хочешь поквитаться с Ферндином за свое поражение? И даже любовь ко мне не удержит тебя в Мэноре? А если я встану на колени и буду умолять тебя остаться хоть ненадолго?..

— Нет, милая, любви и ненависти не ужиться вместе! Сначала одно, потом другое. А Ферндин, значит, покинул Мэнору? Он что, бежал?!

— Герцог отослал его в Редборн, чтобы он там отсиделся, пока улягутся страсти. Его победы на турнире взбудоражили весь город, и придворные настроены против новоиспеченного барона… А герцог Оргельд, словно малое дитя, не желающее расставаться с любимой игрушкой, вздумал назначить этого проходимца Главным Советником по государственным делам!

Лавиния, сдвинув брови и гневно сверкая потемневшими глазами, стиснула пальцы и, словно разъяренная львица, заметалась по комнате.

— Все рушится, все летит к демонам! Словно гнев Пресветлого обрушился на нас! Бергхейм уплывает из рук, я чувствую, что скоро Ферндин станет его хозяином, а мы… герцог, я, наследник — мы исчезнем, как дым… Но сначала он поиграет с нами, как кот с мышью, и это будет страшнее, чем смерть… — Она прижала к лицу ладони и замерла, только плечи вздрагивали от беззвучных рыданий. Конан бережно обнял ее и погладил по волосам, как старший брат испуганную сестренку.

— Ты сама видишь, что медлить нельзя… Но у меня есть еще один маленький должок в Мэноре. Я бы очень хотел повидать этого негодяя, мастера Кларса! За такие деньги, что я ему отвалил, подсунуть мне гнилую подпругу и негодный меч! Удивляюсь, как он не сломался в первый же день! Я ему все руки отобью, а этому прохвосту, Рыжему Бёрри, язык вырву! «Лучший мастер! Лучший мастер!»  Тьфу, навоз он нергалий, а не мастер! — Теперь уже Конан в бешенстве метался между ложем и стеной, а Лавиния, опустившись в кресло, смотрела на него, как мудрая старшая сестра на горячего младшего брата.

— Успокойся и поешь, а потом я тебе кое-что покажу, может быть, тогда ты заговоришь по-другому. — Она взяла свой кубок и показала на тяжелый кувшин: — Налей мне вина, я тоже целый день ничего не ела…

Киммериец, все еще кипя от гнева и время от времени призывая напасти на голову мастера Кларса, незаметно для себя осушил почти весь кувшин и разделался с обильным угощением.

Лавиния тем временем неслышно выскользнула за дверь и вскоре вернулась, с трудом неся тяжелое седло с порванной подпругой. Положив его на пол перед изумленным киммерийцем, она опять вышла.

Забыв про недопитое вино, Конан встал на колени и при ярком свете четырех светильников стал рассматривать лопнувший ремень. Толстая кожа, окрашенная, как это было принято в Мэноре, в густо-красный цвет, в месте разрыва стала грязно-рыжей, а края лопнувшего ремня размочалились, как старая трухлявая веревка. Под пальцами киммерийца волокнистые концы рассыпались на глазах, словно изъеденные каким-то зельем.

— Кр-ром! Кто мог это сделать?! — зарычал Конан, швыряя подпругу и поднимаясь с колен.

— Тот же, кто сделал это с прекрасным мечом мастера Кларса. Я знаю его оружие, даже из дальних мест к нему приезжают воины, чтобы заказать меч и доспехи. Посмотри, милый, на что это похоже? — И Лавиния протянула ему тяжелый клинок с лежащей на нем обломанной рукоятью.

Конан снова сел на ковер и долго рассматривал излом клинка и торчащий обломок на рукояти. Он попытался сложить их вместе, но ничего не вышло: края металла словно вспучились, покрывшись крохотными пузырьками, и потеряли свою форму. Этого не могло быть, если бы мастер Кларс выковал негодный меч: уж кто-кто, а Конан-то знал, как выглядят обломки плохого оружия, как блестит сталь на изломе перекаленного клинка и что бывает, если в металле остается пузырек воздуха. Нет, здесь было другое: металл вскипел и словно оплавился, как будто побывав в нездешнем огне…

— Скажи, что ты об этом думаешь, а потом услышишь, что думаю я. — Лавиния провела пальцем по клинку, очерчивая границу потускневшего металла. Конан мрачно отбросил рукоять меча:

— Колдовство! Кто-то решил помешать мне выиграть поединок! О таких штучках я слышал, но вижу впервые. Говорят, достаточно прикоснуться к оружию и сказать заклинание… Постой, постой! Прикоснуться! Нищий! Старый нищий во дворе мастера Кларса! Он ведь так и повис на моем мече, чтобы не упасть, и бубнил что-то непонятное! А до этого он держался за подпругу, когда налетел на коня! Проклятие!

— Я неплохо разбираюсь в упряжи и оружии: девчонкой в доме отца я часто надевала легкие доспехи и пыталась кое-чему научиться у старших братьев… Я тоже знаю, как рвутся подпруги и ломаются мечи. Ты прав, киммериец, это колдовство. И я уверена, что знаю, чьих рук это дело…

— Кр-р-ром! Я тоже знаю! Куда бы он ни забрался, в какое бы поместье ни уехал, я найду и выкурю его оттуда! И тогда никакое колдовство ему не поможет!

— Ты отомстишь ему не только за себя, Конан, и за меня тоже! — Герцогиня обвила руками его шею, заглянула в самую глубину гневных глаз. Ее нежные руки, ласково скользнувшие по плечам, усмирили ярость, клокотавшую в груди киммерийца, и горячее пламя желания вспыхнуло там, где только что бушевал черный огонь ненависти.