"Артур Конан Дойл. Смерть русского помещика ("Повести о Шерлоке Холмсе" #4)" - читать интересную книгу автора

невиновности Алеши?
- Алеша - средоточие всего лучшего, что есть в людях. -
Я был так возмущен диким, кошмарным предположением Холмса, хуже
того, его уверенностью и его спокойствием, что не посчитал
нужным скрывать своего отношения к его словам. - Я, как и вы,
Холмс, принадлежу к английской церкви, а потому мне чуждо
учение гуманного православия, противостоящее закостенелости
православия официального, однако младший Карамазов как носитель
этого учения мне импонирует. Более того, многое, что говорит
Алеша, созвучно моим мыслям и убеждениям. Какой верой, каким
сознанием собственной правоты проникнуты его слова у камня в
эпилоге романа! Сколько доброты в его призыве к сгрудившимся
вокруг него мальчикам? Какая кротость!
- И этой кротостью, этим смирением, - перебил меня
Холмс, - продиктован его возглас: "Расстрелять!"
Я ошеломленно смотрел на Холмса и чувствовал, что
задыхаюсь.
- Не забывайте об этом крике души, - продолжал Шерлок
Холмс. - Когда Иван поведал младшему брату историю о мальчике,
затравленном собаками, тот ни секунды не колебался в
определении наказания, отбросив в сторону свои религиозные
воззрения.
- Любой на его месте сказал бы то же самое! - убежденно
заявил я.
- Не думаю.
- Вы циник, Холмс.
- Я реалист, Уотсон. Алеша в вашем представлении человек,
по сути, являющийся идеалом. И вы не желаете разрушать
сложившийся образ, не желаете видеть в нем, в его поведении и
словах каких бы то ни было изъянов. Но их вижу я. И допускаю,
что, произнеся свой приговор, Алеша показал на мгновение свое
истинное лицо, скрытое до поры под маской благочестия. Прав
Алеша, правы вы, что поступок неведомого помещика заслуживает
самой суровой кары. Но дело не в этом, Алеша мог - понимаете,
Уотсон, мог! - вынести приговор человеку, даже если того
правильнее назвать зверем.
Дорогой Уотсон, я убежден, что зло и добро равно
существуют в человеке, находясь в постоянной непримиримой
борьбе. И Алеша не исключение. Пока рядом был отец Зосима, в
душе Алеши брало верх добро. Но почему не допустить, что слова
Ивана о ненужности, вредности существования злых и порочных
людей возымели на Алешу столь же разрушительное действие, что и
на Смердякова? Почему не предположить, что, впитав в себя слова
старшего брата, Алеша сделал тот шаг, разделяющий замысел и его
исполнение, на который был не способен Иван? Вспомните, что
пишет Достоевский о чувствах Алеши в ночь после смерти старца:
"Но с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы
осязательно, как что-то твердое и незыблемое, как этот свод
небесный, сходило в душу его. Какая-то как бы идея воцарялась в
уме его - и уже на всю жизнь и на веки веков". Не тогда ли, у