"Артур Конан Дойль. Женитьба бригадира (Перевод Д.Жукова)" - читать интересную книгу автора

волнение в крови и в стихи просятся; а фигурка - точно молодая березка на
ветру. А как она отпрянула, когда я впервые хотел обнять ее, - горяча была
и горда, всякий раз ускользала, сопротивлялась, боролась до последнего
рубежа, отчего капитуляция бывала сладостней во сто крат. Из ста сорока
женщин... Но как их сравнить, если все были по-своему совершенства!
Вас удивляет, что у кавалера такой красивой девушки не было
соперников? Но на то была веская причина, друзья мои, ибо я сделал так, что
все мои соперники быстро очутились в госпитале. Ипполит Лезер, к примеру,
провел у Равонов два воскресенья подряд. Так что же? Даю голову на
отсечение, что он до сих пор хромает от пули, засевшей у него в колене,
если, конечно, он еще жив. Да и бедняга Виктор до самой своей гибели под
Аустерлицем носил мою отметину. Очень скоро все поняли, что от Мари Равон
лучше отступиться. В нашем лагере поговаривали, что безопаснее скакать в
атаку на свежее пехотное каре, чем слишком часто появляться в усадьбе
Равонов.
А теперь позвольте мне кое-что уточнить. Собирался ли я жениться на
Мари? О, друзья мои, женитьба не для гусара! Сегодня он в Нормандии, а
завтра - средь холмов Испании или болот Польши. Что ему делать с женой?
Каково им будет обоим? Он станет думать, какое горе причинит жене его
гибель, и былую храбрость сменит рассудительность, а она будет со страхом
ждать очередную почту - вдруг придет известие о невозместимой утрате.
Правильно ли это, разумно ли? Что остается гусару? Погревшись у камелька,
марш-марш вперед, и добро, коли скоро будет ночевка под крышей, а не у
бивачного костра. А Мари? Хотела ли она, чтобы я стал ее мужем? Она
прекрасно знала: затрубят серебряные горны - и прощай семейная жизнь! Уж
лучше держаться отца с матерью и родных мест - здесь, среди садов, не
расставаясь с мужем-домоседом и не теряя из виду замка Ле Гайяр, будет она
мирно коротать свои дни. А гусар пусть снится по ночам. Но мы с Мари о
будущем не думали: день да ночь - сутки прочь, как говорится. Правда, отец
ее, полный старик с лицом круглым, как яблоки, которые росли в его садах, и
мать, худая робкая крестьянка, порой намекали, что пора бы мне объяснить
свои намерения, хотя в душе и не сомневались, что Этьен Жерар - человек
честный, что дочь их совершенно счастлива и ничто дурное ей не грозит. Так
обстояли дела, пока не пришел тот вечер, о котором я хочу рассказать.
Однажды в воскресенье я выехал верхом из лагеря. Вместе с несколькими
однополчанами, которые тоже ехали в деревню, мы оставили лошадей у
гостиницы. Оттуда до Равонов надо было идти пешком через большое поле,
простиравшееся до самого порога их дома. Не успел я сделать несколько
шагов, как меня окликнул хозяин гостиницы.
- Послушайте, лейтенант, - сказал он, - хоть путь через поле и короче,
но шли бы вы лучше дорогой.
- Эдак я дам круг с милю, а то и больше.
- Верно. Но мне кажется, так будет благоразумней, - ухмыляясь, сказал
он.
- Почему? - спросил я.
- Потому что в поле пасется бык английской породы.
Если бы не его гнусная ухмылка, я бы, наверно, послушался. Но
предупредить об опасности, а потом ухмыльнуться... этого я со своим гордым
нравом снести не мог. Я небрежно отмахнулся, показав этим, что я думаю о
быке английской породы.