"Василий Кондратьев. Путешествие Луки" - читать интересную книгу автора

Василий КОНДРАТЬЕВ

ПУТЕШЕСТВИЕ ЛУКИ

Если принять, что сегодня, как и некогда, путешествие означает для
человека в конце концов выход - то чем хуже или ничтожнее его побуждения,
тем больше какой-то страсти и своеобразного упоения, чисто физических. Ведь
и воспетый акт в общем неэстетичен. То и другое сближают плачевные
результаты. Поэтому жалкая, вполне постыдная цель поездки в лучшие-то
времена неповоротливого Луки не стоила своего рассказа, да и такого
утомительного пути, на исходе терпения нашего друга у тускло мелькающего
окна все глубже забываясь в спертом полусне напоминающего камеру купе
поезда. Этот поезд шел уже бесконечно, то ли и правда по полю без края - то
ли согласно административной инструкции железная дорога петляла, уклоняясь
в некие разве что из космоса различимые символические фигуры - чтобы страна
таким образом расступалась перед заключенным пассажиром в истом смысле
своего имперского расстояния, скрадывающего и дни и ночи и само время.
Точнее сказать, ночь выглядела из окна купе всего лишь как очередная
область, даже район, в следовании однообразной равнины развалин и деловых
построек - и только названия станций давали заметить вроде бы естественное
в поезде (да и заложенное в самом пейзаже) продвижение вперед. Они сменяли
друг друга сперва забавно или исторически, как в учебнике - но постепенно
удаляясь от знакомого смысла, все более варварские шипящие и гортанные,
слова, а скорее шорохи чужого враждебного языка, придающие своей русской
азбуке загадочность кабалистических знаков. Почти незаметно и уже
примелькавшиеся местные лица, вторгающиеся в духоту и толчею вагона с
газетами и кислым пивом, приземились и грубели, их возгласы становились все
громче и непонятнее, а глаза сужались или оплывали с тошнотной поволокой. У
Луки роман подошел к концу. Поначалу он тупо лежал, задыхаясь на своей
полке, пересчитывая былые пасьянсы и поминая тюрьму "Кресты", где подруги
передают в таких случаях узникам теплые носки, пропитанные настойкой
опиума. Ночью стал выходить в тамбур, глотать в разбитые стекла холод Луны.
Размышления о всеобщей схожести и, так сказать, симпатии элементов, и в
частности о том, что например строение петербургских "Крестов" в точности
повторяет планировку аналогичного заведения "Санте" в Париже, и т.д.,
заставили его счесть, что если поезд и не пошел по круговой - то окружающие
виды, запустение и тоска, все равно повторяются настолько упрямо, как будто
продиктованы робкой надеждой. Для Луки же, который ни в чем, ни в каких
вещах не чаял, это была бездумная истома, внезапные двигательные спазмы,
усиливающиеся по ночам, иначе бессмысленным. Бессонница одолевала и в
сумерки, приливая к Луке как беспокойство, ощущение следующего этапа пути
по расписанию, которое наползало незримым пунктиром в воображении и жгло
под кожей, как татуировка. Едва тусклый во мраке туман за окном, и редкие
светляки фонарей, зажигающие здесь и там яркие купины домов или сцен, от
этой иллюминации выглядевших как аллегории, разыгрывали в поле перед Лукой
ночные коляды, загадочные шествия ритуальных личин, минутные, мигающие,
проносящиеся мимо. Он снова перечитывал парижский адрес на конверте, и клал
обратно в свой нагрудный карман письмо от старого поэта, как будто еще раз
обращаясь к мэтру. Это был заграничный, далекий, но очень реальный адрес; и
поэт, которого Лука никогда не видел, поэтому был для него живым ощущением