"Виктор Конецкий. Невезучий альфонс" - читать интересную книгу автора

гранаты, такой учебной деревяшкой с железным набалдашником Альфонсу врезали по
затылку. Очевидно, паренек, который метнул гранату в Альфонса, был не хилого
сложения, потому что Альфонс выписался из госпиталя только через год.
Он получил нашивку за ранение, приобрел повадки бывалого солдата и отправился
на фронт, хотя с чистой совестью уже мог возвращаться домой. Путь на Голгофу
пролегал через Бузулук, где Альфонс опять угодил в госпиталь -- с брюшным
тифом. Характер у него начинал портиться, потому что война шла к концу. Именно
этого не учел медицинский майор -- председатель комиссии в госпитале.
Дело в том, что Альфонсу совершенно не доставляло удовольствия рассказывать
обстоятельства своего ранения элементарной учебной болванкой. А майор оказался
мужчиной с юмором и потому стал сомневаться в том, что после такого
элементарного ранения возможно проволынить в госпиталях целый год. Здесь майор
еще добавил, что все объясняется проще, если отец у Альфонса -- генерал.
Альфонс поклялся майору в том, что докажет ему на опыте истину, и спросил, что
тяжелее -- учебная граната или графин? Майор сказал, что от графина пахнет
штрафбатом. Но это только воодушевило Альфонса.
Он взял графин, метнул его по всем правилам ближнего боя в лысину майора и
угодил в штрафбат. И был искренне рад, потому что не сомневался в том, что
болтаться в тылу ему теперь осталось чрезвычайно недолго. Но не тут-то было! На
второй день штрафбатной жизни какой-то уголовник ради интереса спихнул Альфонса
с трехъярусных нар.
День Победы он встретил с ногой, задранной к потолку, в гипсе, исписанном
разными нецензурными словами, с привязанной к пятке гирей.
А где-то в сорок шестом он появился у нас в училище с медалью "За победу над
Германией" на груди и потряс всех своим умением засыпать совершенно
беспробудно. Вероятно, длительное пребывание в госпиталях выработало у него
такую привычку. В госпиталях он еще здорово научился врать. Все фронтовые
истории, которые он там слышал, слушали теперь мы. Но надо сказать, что
стремление Альфонса взвалить на себя крест и помочь прогрессивному человечеству
не угасло. И надо еще здесь сказать, что от настоящего, стопроцентного
неудачника расходятся в эфире какие-то невидимые флюиды, которые со временем
начинают сказываться на судьбе окружающих.
Наш Альфонс был стопроцентным.
На первых же шлюпочных учениях шлюпка, в которой был он, перевернулась, и все
наше отделение оказалось в Фонтанке. Скоро флюиды охватили взвод: все училище
поехало в Москву на парад, а наш взвод оставили перебирать картофель в
овощехранилище. Потом флюиды опутали роту. Маршируя на обед, мы все -- вся рота
-- дружно упали со второго этажа на первый. Дело в том, что училище размещалось
в старинном здании бывшего приюта принца Ольденбургского. За время блокады в
здание попало около двадцати бомб и снарядов. И когда мы "дали ножку", торопясь
на обед, перекрытие не выдержало и рота оказалась в столовой, не спускаясь по
лестнице. Разумеется, последним выписался из госпиталя наш Альфонс.
Он уже ничему не удивлялся. Он все время уверял нас в том, что готов страдать в
одиночку. И он на самом деле был готов к этому, но только у него не
получалось.
Никогда не забуду его конфликта с Рыбой Анисимовым. Анисимов, огромного роста
детина, матрос с гвардейского эскадренного миноносца "Гремящий", глубоко
презираюший всех нас -- салажню и креветок, как он любил выражаться, в клешах
метровой парусности, с ленточками ниже пояса, всегда сам делил за обедом кашу.
Бачок полагался на шесть человек. Половину бачка Рыба вываливал себе, остальное