"Виктор Конецкий. За Доброй надеждой (Роман-странствие) " - читать интересную книгу автора

вкусным тросикам и грызли их. Тросики рвались, и жертва летела на спящего
внизу. Подвесная койка - не двуспальная кровать, она рассчитана строго на
одного. Когда в ней оказывалось двое, она переворачивалась. И уже втроем
жертвы шлепались на стальную палубу. Грохот и проклятия будили остальных.
И с нами вместе тихо посмеивался старый "Комсомолец". Наверное, ему
было приятно возить в своем чреве восемнадцатилетних шалопаев.
Старика разрезали на металлолом всего года два назад.
Мы ходили на нем в Польшу - возили коричневый брикетированный уголь из
Штеттина в Ленинград.
Я помню устье Одера, вход в Свинемюнде, два немецких линкора или
крейсера, затопленных по бокам фарватера. Их башни торчали над водой, и
волны заплескивали в жерла орудий. Мы прошли мимо и увидели неожиданно
близкую зелень берегов Одера. А в канале детишки махали нам из окон домов.
Дома возникали метрах в двадцати от наших бортов.
Мы первый раз в жизни входили в чужую страну по чужой воде. Мы стояли
на палубах и ждали встречи с чем-то совершенно неожиданным, удивительным. Мы
думали открыть для себя новый мир. Недаром в детстве я считал слово
"заграница" страной и писал его с большой буквы. Теперь-то я знаю, что все
люди на земле живут одними заботами, а потому и очень похожи друг на друга.
И мы вошли в Штеттин. Обрушенные мосты перегораживали реки и каналы.
Кровавые от кирпичной пыли стены ратуши были единственным, что уцелело в
городе. Союзная авиация постаралась. Руины густо заросли плющом. Плющ
казался лианами.
Мы ошвартовались, и человек сто пленных немцев закопошились на причале,
готовясь к погрузке. Они подавали уголь на борт и ссыпали его в узкие
горловины угольных шахт. А мы работали в бункерах, в кромешной тьме и пыли.
И все мы были совершенными неграми. А после работы мы развлекались тем, что
кидали пленным на причал пачку махорки. Немцы бросались в драку из-за нее
под наш залихватский свист.
Война только что кончилась. Мы хотели есть уже шесть лет подряд. Шесть
лет мы хотели хлеба в любой час дня и ночи. И мы были по-молодому жестоки.
Когда здоровенные немцы лупили друг друга на причале, мы получали некоторое
удовольствие. Это было, из песни слова не выкинешь.
И еще помню: один из пленных договорился с нами, что если он
переберется по швартовому тросу на борт корабля, то получит целую пачку
махорки. Метров пятнадцать-двадцать толстого стального швартова, скользкого
и в проволочных заусеницах.
Немец отважно повис на тросе и пустился в путь на руках. Посередине он
выдохся и замер над мутной одерской водой. Его друзья орали что-то с
причала. А мы начали готовить спасательные круги. Немец попытался закинуть
на трос ноги, но у него это не получилось, и он шлепнулся в воду с высоты
семи метров под наши аплодисменты.
Мы вытащили немца и дали ему три пачки махорки за смелость. И после
этого случая как-то даже подружились с пленными. Может быть, это произошло и
потому, что все мы от угольной пыли одинаково походили на негров.

Я вспомнил свою юность и отправился дальше по набережной Лейтенанта
Шмидта, думая о том, что лейтенант, очевидно, был из немцев и как все у нас
с немцами перепуталось. Вот я скоро пойду в море на судне, построенном в
ГДР. Оно сейчас зимует совсем недалеко от проруби, в которой я брал воду