"Анатолий Фёдорович Кони. Николай Алексеевич Некрасов " - читать интересную книгу автора

не ночевала", как о лицемере, негодующее слово которого шло вразрез с
черствостью его сердца и своекорыстием Все это не входит, однако, в задачу
настоящего очерка: хочется поделиться с читателями простыми личными
воспоминаниями, касающимися Некрасова.
Еще в раннем детстве, когда ни о каком знакомстве моем с поэзией Некрасова
не могло быть и речи, да она и не успела еще развернуться во всю свою
ширь, я уже интересовался им по рассказам своего отца, издателя-редактора
"Литературной газеты" в 1840-1841 годах и "Пантеона и репертуара" с 1843
почти вплоть по 1851 год, когда последний журнал был переименован в
"Пантеон" и очень расширил свою литературно-художественную программу Время
издания "Литературной газеты" совпало с годами тяжелых испытаний и крайних
лишений в жизни Некрасова. Ему приходилось очень бедствовать, подчас
подолгу голодать и на себе испытывать ту нищету, бесприютность и
неуверенность в завтрашнем дне, которые отразились на содержании многих
его стихотворений. Он, очевидно, знал по личному опыту, как тяжко
проживание в петербургских углах, описанных им в одном из сборников, им
изданных В письме из Ярославля от 16 августа 1841 г., по поводу какого-то
недоразумения, вызванного сплетнями одного из "добрых приятелей"
Некрасова, он писал моему отцу: "Неужели Вы почитаете меня до такой
степени испорченным и низким... Я помню, что был я назад два года, как я
жил... я понимаю теперь, мог ли бы я выкарабкаться из copy и грязи без
помощи вашей.... Я не стыжусь признаться, что всем обязан Вам: иначе бы я
не написал этих строк, которые навсегда могли бы остаться для меня уликою"
Большая часть работ Некрасова в "Литературной газете" была подписана
псевдонимом "Перепельский". Себя и редактора он изобразил в "Водевильных
сценах из журнальной жизни" под именем Польского и Семячко и вложил в уста
последнего следующее profession de foi (символ веры" (букв.); изложение
своих убеждений - франц.) по поводу приемов тогдашней газетной травли,
руководимой знаменитым в своем роде Булгариным:
"Я литератор, а не торговка с рынка. Я Когда Некрасов вышел на широкую
литературную дорогу, его добрые отношения с моим отцом продолжались, хотя
видались они довольно редко.
В первый раз мне пришлось его увидать в конце пятидесятых годов на
Невском, при встрече его с моим отцом. Я жадно всматривался в его
желтоватое лицо и усталые глаза и вслушивался в его глухой голос: в это
время имя его говорило мне уже очень многое. В короткой беседе разговор -
почему, уже не помню - коснулся историчен ских исследований об Иване
Грозном и о его царствовании, как благодарном драматическом материале.
"Эх, отец! - сказал Некрасов (он любил употреблять это слово в обращении к
собеседникам), - ну, чего искать так далеко, да и чего это всем дался этот
Иван Грозный! Еще и был ли Иван-то Грозный?" - окончил он, смеясь.
Осенью 1861 года я был на литературном вечере в память только что
схороненного Добролюбова. Некрасов читал трогательные стихотворения
покойного, еще не появившиеся в печати. Его глухой голос как нельзя более
соответствовал скорбному тону того, что он выбрал для чтения: "Пускай умру
- печали мало, одно страшит мой ум больной, чтобы и смерть не разыграла -
обидной шутки надо мной", - говорил он, и казалось, что это - замогильный
голос самого Добролюбова. Впечатление было сильное С начала 1872 года я
стал довольно часто встречать Некрасова в доме его большого приятеля,
Александра Николаевича Еракова (ему посвящено Некрасовым большое