"Анатолий Фёдорович Кони. Николай Алексеевич Некрасов " - читать интересную книгу автора

Федюкиным, со злобной настойчивостью преследовавшая своих крепостных за
каждую охапку хвороста, собранную в ее лесу, и за каждый, как выражался
мировой посредник, "намек на потраву".
Она привозила по временам в Панькино откуда-то добываемый ею герценовский
"Колокол" и с ликованием читала в нем резкие и язвительные выходки против
императора Александра II Я бывал в заседаниях волостного суда и на
сельских сходах, бродил подолгу с крестьянином-охотником Данилой и
просиживал с ним до рассвета в лесу, "подвывая" волков, на что он был
большой мастер, и вел долгие беседы со сторожем волостного правления,
прозвище которого, к сожалению, теперь не помню. Его звали Николай
Васильевич. Это был высокий старик с шапкою седых волос и подслеповатыми
глазами, ездивший в Москве в извозчиках еще до того, как туда "приходил
француз". Большой любитель моих папирос, словоохотливый старик подолгу
рассказывал мне о прошлом, вплетая в свои рассказы, без всякой предвзятой
мысли, яркие картины из крепостной эпохи.
Он не видел во мне "барина" и относился поэтому ко мне с полным доверием,
которое поколебалось лишь однажды.
"Тебе какое же, родимый, положение идет за то, что ты учишь
барчука?"-полюбопытствовал он узнать.
"Двадцать рублей".
- "В год?"
- "Нет, в месяц".
- "0й ли?! Да за что же это так много?"
-"Как за что? Занимаюсь с ним, готовлю в гимназию. Вот скоро ему будет в
Москве экзамен".
- "Ну, а ешь-то ты что? То же, что господа?"
- "Конечно! Что же мне другое есть, когда я с ними и обедаю и ужинаю".
-"С ними?! - сказал он недоверчиво и потом решительно прибавил: "Врешь ты,
родимый!.."
Из его слов я увидел, как иногда в прежнее время - но, конечно, не в семье
Драшусовых - смотрели на учителя.
"А где ж ты там, парень, живешь? - спросил он меня в другой раз.
- В господском доме?"
- "Нет, я живу отдельно, на дворе, в комнате при старой бане. Мне там
очень хорошо: тихо, просторно и никто не мешает. Я там и уроки даю".
- "В бане? - задумчиво сказал старик.
- И тебе не боязно? Она-то по ночам не ходит? Не пужает тебя?"
- "Кто она? Какая она?"
-"Да ведь тут у нас в старые годы, давно уж тому, помещица была, лихая
такая: девкам дворовым от нее житья не было. Очень уж она на одну серчала.
Косу ей обрезать велела и другое разное такое - совсем со свету сживала.
Та возьми да с горя и удавись. Суд приехал. В бане ее и "коронили" -
значит, потрошили. А к чему это - неизвестно. А потом схоронили за
оградой, потому что руки на себя наложила. После нее сундучок с вещами
остался, а она была сирота. Так сундучок-то поставили на чердак в бане.
Вот у нас на селе и бают, что она по ночам ходит сундук свой смотреть. Ну,
как же не боязно?!"
Выслушав это, я понял, почему прислуга, когда я вечером желал остаться у
себя (я готовился к отложенному на осень экзамену у Бабста из политической
экономии и статистики и внимательно изучал Рошера), принося мне чай или