"Анатолий Фёдорович Кони. Нравственный облик Пушкина " - читать интересную книгу автора

вас!" - говорил он людям этой среды, считая их входящими в состав "толпы"
и вовсе не обозначая этим именем народа, в презрении к которому его
силились упрекнуть умышленно не хотевшие его понимать люди. Вся творческая
его жизнь, посвященная духовному служению народу, громко вопиет против
такого обвинения! Не мог презирать народ тот, который написал: "Льстец
скажет - презирай народ!". Под толпою он разумел все низменное, к какому
бы слою общества оно ни принадлежало, - всех, читающих жадно мемуары и
записки выдающихся людей, с целью найти щекотливые разоблачения или
признания - и в низости своей радующихся унижению высокого, слабостям
могучего потому, что "он мал и мерзок, как мы"! - "Врете, подлецы! -
восклицает Пушкин - он и мал, и мерзок, но не так, как вы - иначе!" Есть,
однако, большая разница между теоретическим отрицанием и практическим
отречением. Оценивая эту толпу по достоинству, признавая, что "достойны
равного презренья - ее тщеславная любовь и лицемерные гоненья", Пушкин,
казалось бы, логически должен был дойти до неуязвимости по отношению к
ней. Но в действительности, среди житейских условий, в которые он был
почти безвыходно поставлен, его душа, доверчивая и нежная, была открыта
злобному шипению и изощренным надругательствам светской толпы.
Восприимчивая натура поэта и его чуткое чувство собственного достоинства
открывали этой "хладной" толпе возможность постоянно наносить его сердцу
"неотразимые обиды" Едва ли может подлежать сомнению, что император
Николай Павлович по-своему ценил поэтический дар Пушкина. Он, по
прекрасному выражению последнего, "почтил его вдохновение и освободил его
мысль" Но такое отношение к нему императора Николая было не по плечу, или,
вернее, не по душе светской толпе и ее влиятельным представителям. Его ум,
"любя простор", теснил всех, кому не страшна одна лишь посредственность.
Его независимость и самостоятельность раздражали носителей противоположных
свойств и "мозолили" им глаза. В среде, где искательство и покровительство
составляли могучие рычаги успеха, личность человека, который явно
тяготился своим официальным и столь вожделенным для многих званием и
говорил: "Rien que je sache ne degrade plus que ie patronage" (ничто так
не унижает, как покровительство (франц.)), Сознание своего призвания не
давало ему склонить гордое чело ни пред толпою, ни пред отдельными
нравственными ничтожествами "в величии неправом" или даже пред умными
ненужностями. Научившись не завидовать этому величию, он вооружал его
носителей против себя, - то бичуя их "пламенной сатирой" Он был до того
стеснен в своем творчестве посредниками между ним и его венчанным
цензором, что получил замечание Бенкендорфа за напечатание "Анчара" с
цензурного разрешения, и в 1835 году должен был в прошении, исполненном
иронии и подавленного гнева, всеуниженно просить цензурный комитет
урегулировать его отношения к цензуре Все глубже и глубже вдумываясь в
задачи жизни и в свое призвание, не находя подчас правильной оценки и
понимания своих побуждений даже у друзей и оскорбляемый двуличными,
приправленными пошлостью похвалами и худо скрытою злобою современной ему
критики, - Пушкин думал найти отдых и обновление в семейной жизни. Он
смотрел серьезно на положение женщины в обществе. Женщина - игрушка
страстей, ограниченная в гражданских правах, поставленная в положение
взрослого ребенка, не друг и товарищ, не "сослужебница" в жизни мужа -
явление, пагубно отражающееся на всем общественном организме. Пушкин ясно
сознавал это, и не раз, в разной форме, преследовал пустоту женской жизни