"Анатолий Федорович Кони. По делу об утоплении крестьянки Емельяновой ее мужем (Судебные дела) " - читать интересную книгу автора

как человек говорит, как он держит себя на суде, то очень часто примем
показания вполне достоверные за ложные и, наоборот, примем оболочку
показания за его сущность, за его сердцевину.
Поэтому надо оценивать показание по его внутреннему достоинству. Если
оно дано непринужденно, без постороннего давления, если оно дано без
всякого стремления к нанесению вреда другому и если затем оно
подкрепляется обстоятельствами дела и бытовою житейскою обстановкою тех
лиц, о которых идет речь, то оно должно быть признано показанием
справедливым. Могут быть неверны детали, архитектурные украшения, мы их
отбросим, но тем не менее останется основная масса, тот камень, фундамент,
на котором зиждутся эти ненужные, неправильные подробности.
Существует ли первое условие в показаниях Аграфены Суриной? Вы знаете,
что она сама первая проговорилась, по первому толчку, данному Дарьею
Гавриловою, когда та спросила: "Не ты ли это с Егором утопила Лукерью?"
Самое поведение ее при ответе Дарье Гавриловой и подтверждение этого
ответа при следствии исключает возможность чего-либо насильственного или
вынужденного. Она сделалась, - волею или неволею, об этом судить трудно, -
свидетельницею важного и мрачного события, она разделила вместе с Егором
ужасную тайну, но, как женщина нервная, впечатлительная, живая, оставшись
одна, она стала мучиться, как все люди, у которых на душе тяготеет
какая-нибудь тайна, что-нибудь тяжелое, чего нельзя высказать. Она должна
была терзаться неизвестностью, колебаться между мыслью, что Лукерья, может
быть, осталась жива, и гнетущим сознанием, что она умерщвлена, и
поэтому-то она стремилась к тому, чтобы узнать, что сделалось с Лукерьей.
Когда все вокруг было спокойно, никто еще не знал об утоплении, она
волнуется как душевнобольная, работая в прачечной, спрашивает поминутно,
не пришла ли Лукерья, не видали ли утопленницы. Бессознательно почти, под
тяжким гнетом давящей мысли, она сама себя выдает. Затем, когда пришло
известие об утопленнице, когда участь, постигшая Лукерью, определилась,
когда стало ясно, что она не придет никого изобличать, бремя на время
свалилось с сердца, и Аграфена успокоилась. Затем опять тяжкое
воспоминание и голос совести начинают ей рисовать картину, которой она
была свидетельницею, и на первый вопрос Дарьи Гавриловой она почти с
гордостью высказывает все, что знает. Итак, относительно того, что
показание Суриной дано без принуждения, не может быть сомнения.
Обращаюсь ко второму условию: может ли показание это иметь своею
исключительною целью коварное желание набросить преступную тень на Егора,
погубить его? Такая цель может быть только объяснена страшною ненавистью,
желанием погубить во что бы то ни стало подсудимого, но в каких же
обстоятельствах дела найдем мы эту ненависть? Говорят, что она была на
него зла за то, что он женился на другой; это совершенно понятно, но она
взяла за это с него деньги; положим, что даже и взяв деньги, она была
недовольна .им, но между неудовольствием и смертельною ненавистью целая
пропасть. Все последующие браку обстоятельства были таковы, что он,
напротив, должен был сделаться ей особенно дорог и мил. Правда, он
променял ее, с которою жил два года, на девушку, с которой перед тем
встречался лишь несколько раз, и это должно было задеть ее самолюбие, но
чрез неделю или, во всяком случае, очень скоро после свадьбы он опять у
ней, жалуется ей на жену, говорит, что снова любит ее, тоскует по ней. Да
ведь это для женщины, которая продолжает любить, - а свидетели показали,