Морис Делез Слуги паука 1. Ночь Паука (Санкт-Петербург, «Северо-Запад», 1997, том 29 «Конан и Копьё Крома»)

Глава первая

Солнце только что скатилось за горизонт. Сумерки пали на город, но ночь лишь начиналась, и Конан ясно слышал пьяные выкрики завсегдатаев кабачка, из которого полчаса назад вышел сам. Чей-то внезапно оборвавшийся вопль донесся с противоположной стороны, кто-то нехорошо ругался совсем рядом, кого-то били неподалеку. Словом — обычный шадизарский вечер, не хуже и не лучше прочих вечеров.

В последний раз Конан осмотрелся, с высоты пробежав внимательным взглядом по теряющимся в темноте улицам — все было спокойно. Легкой тенью он скользнул в окно, и ставни беззвучно затворились, вырвав его на время из большого, шумного мира.

Шагнув в сторону от окна, он настороженно замер, готовый к любой неожиданности, но вокруг царила мертвая тишина: коридор уходил вправо и влево, охватывая кольцом большое и совершенно пустое, необычной формы, пятиугольное здание. Он хорошо помнил план, который ему дал накануне стигиец. Коридоры, обегавшие по периметру каждый из трех этажей, соединялись винтовой лестницей, уводившей, если спускаться по ней, в обширный подвал. Туда-то и нужно было попасть Конану. Именно там, в потайной кладовой, хранилась якобы семейная реликвия стигийца, которую тот всеми силами стремился вернуть.

Конан ни на минуту не поверил в его неуклюжую историю, но золота оказалось слишком много, а киммериец, как обычно, сидел на мели, и сделка была заключена. Он получил золото и план дома, а стигиец ушел с твердой уверенностью, что не позднее, чем через три дня, станет счастливым обладателем вожделенной реликвии.

В ту же ночь Конан провел разведку и остался вполне доволен ее результатами — дом пустовал уже много лет, а значит, все должно пройти без сучка и задоринки. Правда, его несколько удивило то, что при подобных обстоятельствах стигиец не пришел сюда сам. Взломал бы, не мудрствуя лукаво, дверь и забрал талисман… Поэтому в первую ночь Конан не полез внутрь, а попытался разузнать об этом месте как можно больше.

Оказалось, что дом пользуется в городе дурной славой. Некогда здесь было тайное святилище бога-паука Затха. Правда, с тех пор минул не один десяток лет. После чего служители Затха перебрались в Йезуд-город, где жить не имел права никто, кроме жрецов. И с тех пор дом стоял заброшенным, и даже у самых безрассудных, презиравших любые суеверия купцов не возникало желания его купить и поселиться там.

Хотя толком о странном доме никто ничего не знал. Так, смутные слухи, запечатленные в памяти немногих любителей замшелых легенд… Конан не придал им особого значения.

На следующую же ночь он решил пробраться внутрь, и вот теперь стоял в коридоре и прислушивался, но хотя все было спокойно, киммериец не шевелился. Что-то не нравилось ему, хотя причины беспокойства он понять не мог, пока его не осенило: жизнь в городе в это время кипела ключом, но стоило лишь прикрыть ставни — и он оказался словно отрезанным от остального мира.

Тишина в доме стояла буквально мертвая…

Некоторое время он стоял, преисполненный дурных предчувствий, однако аванс был получен, а значит — отступать поздно. Киммериец был не из тех людей, что готовы подолгу размышлять о неведомой опасности, когда можно выступить ей навстречу.

Он пожал плечами и двинулся вперед.

Но если бы Конан задержался у окна совсем ненадолго, то увидел бы, как к дому подходят четверо людей. Двое молодых мужчин, молодая женщина и девушка, почти ребенок. Мужчины беззаботно смеялись, женщина благосклонно принимала их восторженные изъявления чувств, а девушка молчала, по большей части краснея в ответ на излишне откровенные шутки. Подойдя к дверям, они остановились.

— Какой мрачный дом! — воскликнул огромного роста, плечистый детина. — Не хотел бы я здесь жить!

— Боишься! — обрадовался его приятель.

— Вряд ли тебе когда-нибудь доведется увидеть то, что сможет напугать меня, — с апломбом возразил плечистый.

— Бросьте спорить, мальчики, — поспешила успокоить их женщина, — просто эта темнота да истории, которые Зита неизвестно зачем заставила нас выслушивать весь вечер.

Услышав свое имя, девушка улыбнулась.

— А как же, сестра. Я собираюсь колдовать! Вы будете помогать мне, а для этого нужен соответствующий настрой — теперь он у вас есть.

— Бр-р! — непроизвольно вздрогнул щуплый брюнет, панически боявшийся и колдовства, и колдунов. Пойти с остальными он согласился лишь ради Мелии, сестры Зиты, да и то скрепя сердце. — Верно подмечено — настрой есть!

— Ага! — обрадовался здоровяк, — вот ты и попался, Эмерик! Сам боишься!

— Нечего приписывать мне собственные страхи! — парировал брюнет.

— Довольно спорить, мальчики, — повторила Мелия. — В доме нет никаких призраков — и вообще бояться нечего. Это я вам обещаю.

— Откуда такая уверенность? — недоверчиво поинтересовался брюнет. — Всем известно, что здесь логово Затха, и на нем лежит заклятье. Никто не бывает здесь!

— А вот и нет! — Девушка довольно рассмеялась, словно удачной шутке. — Этот дом уже многие поколения принадлежит нашей семье, хотя мало кто знает об этом. Здесь никто не живет, но отец иногда приводит сюда… гостей. — Мужчины понимающе заухмылялись. — Да что говорить — увидите сами! Ручаюсь, вы будете удивлены.

С этими словами она достала большой, затейливой формы ключ и протянула его Эмерику. Тот повозился немного у двери и через минуту все четверо оказались внутри. Дверь за ними закрылась, и ключ повернулся в замке, отгородив их на время не только от шума улиц, но и от жизни, порождавшей его.

После густых, предночных сумерек, царивших снаружи, им показалось, что они попали в абсолютную темноту. Эмерик завозился, высекая огонь, а Фабиан, воспользовавшись темнотой, поспешил подтвердить свои права на нынешнюю ночь, но в самый неподходящий момент последовала тусклая вспышка. В кромешной тьме она показалась ярким сполохом, и фитиль лампы, вспыхнув, залил все вокруг мягким, желтоватым светом.

Пунцовая от смущения, Зита оттолкнула своего огромного спутника, рядом с которым выглядела маленькой, нашкодившей девочкой, и по-сестрински укоризненно посмотрела на него. Однако Фабиан, испытывавший к ней отнюдь не братские чувства, выглядел весьма довольным собой.

Эмерик окинул их критическим взглядом и с усмешкой произнес:

— Только не здесь, пожалуйста, друзья мои. Потерпите немного — в доме наверняка найдутся подходящие комнаты.

Он посмотрел на Мелию, и она лукаво улыбнулась в ответ.

— Конечно найдутся, милый… но попозже.

— А пока помечтаем об этом «попозже»! — Фабиан недвусмысленно посмотрел на Зиту, в смущении закусившую губу.

— Хватит, Фабиан! — вступилась за сестру Мелия. — Знай меру: твои шутки становятся невыносимыми!

Великан добродушно развел руками.

— Извини, перестарался!

Киммериец медленно шел вдоль длинного ряда окон. Один поворот, второй. Дальше должна быть лестница. Она оказалась мрачной и угрюмой, под стать самому дому. Конан уже ступил на нее, когда его чуткий слух уловил посторонние звуки. Он прислушался и услышал разговоры и смех! Что-то здесь было не так! Проклятый стигиец! Неужели он намеренно свел в одном доме Конана и этих незнакомцев, там, внизу? Но зачем ему столь сложный план?

Впрочем, если стигиец кому и желал зла, то едва ли то мог быть Конан. Они никогда не встречались прежде, а прочим врагам киммерийца ни к чему столь запутанные интриги… куда проще попытаться подловить варвара ночью в переулке и всадить нож между лопаток!

Тогда выходит, стигиец его обманул, и истинная цель — те, внизу, и никакого камня нет? Что ж, вполне возможно. Его обнаруживают. Вор, пойманный в доме, все равно что покойник, а значит, чтобы остаться в живых, он должен будет убить. Тогда понятна и неправдоподобно высокая плата, которую выдал ему стигиец! Киммериец непроизвольно стиснул рукоять меча. Если так, он заставит стигийского выродка пожалеть о вчерашнем разговоре. С ним, Конаном, такие шутки не пройдут! А впрочем… кто же мешает проверить?

Если камень все же окажется на месте, значит, стигиец не соврал, и эти незнакомцы попали сюда случайно. Каких только совпадений не бывает на свете!.. Но вот если никакого талисмана в подвале нет — то за попытку обагрить руки Конана невинно пролитой кровью стигийцу придется самому проститься с жизнью!

Но это после, а для начала не помешает выяснить — что там за люди, и сколько их?

Конан двигался беззвучно и стремительно, как привык с детства пробираться в лесах Киммерии, где от этого умения зависело — будешь ты сегодня сыт или нет, а подчас вопрос стоял гораздо серьезнее — будешь ли ты жив? Слух его обострился до предела, и хотя он не слышал своих шагов, но зато на пределе восприятия различил едва уловимые, совершенно неслышные для нормального человека звуки: далекий, задавленный многометровой толщей камня смех и восклицания мужских и женских голосов, которые с каждым шагом становились отчетливее. Он уже спустился на первый этаж и остановился, осматриваясь; вместо того, чтобы спокойно пойти и взять то, зачем пришел, ему придется теперь выяснять — кого Нергал занес в этот пустующий дом именно тогда, когда он оказался здесь?!

Он повернулся в сторону яркой полоски света, выбивающейся из-за неплотно прикрытой двери, откуда доносились шутки и смех, и осторожно пошел вперед, готовый в любую минуту незримым призраком легко скользнуть в густую тень и затаиться — что бы ни задумал стигиец на самом деле, а убийцей Конан становиться не собирался и потому был сейчас вдвойне осторожен.

С молоком матери всосав принцип — выживает сильнейший, он не слишком трепетно относился к человеческой жизни, и когда было нужно, без колебаний пускал в ход оружие, но убивать просто так, без надобности, считал делом зазорным.

Возле самой двери он замер, мгновенно став похожим на одну из статуй, расставленных вдоль коридора, и прислушался.

— Ну? Где же твоя волшебная книга, моя красавица?

Фабиан насмешливо смотрел на Зиту, которая на протяжении всего вечера терялась и краснела под его откровенными взглядами, и подумал, что, быть может, он и не зря на сегодняшнюю ночь пренебрег ради нее своей постоянной подружкой, Марлиной, женщиной опытной и искусной во всем, что касалось любовных утех, но пресыщенной и капризной. Тут он невольно посмотрел на Эмерика.

Эмерик и Марлина… Было в них нечто, роднившее этих двоих сильнее, чем все узы крови: слишком рано отведали они сладостей плотских утех, которые пришлись им настолько по вкусу, что они оглянуться не успели, как пресытились. И теперь тосковали о днях давно ушедшей невинности, когда забавы, подобные сегодняшней, принимались с восторгом и вызывали неподдельное наслаждение. Сами они давно уже разучились чувствовать что бы то ни было. Правда, Марлина, в отличие от Эмерика, не стала искать разнообразия в извращениях, и за это Фабиан уважал ее. Однако, оставаясь холодна как лед, она каждую их встречу превращала в болезненную, хотя и сладостную пытку любовью. Каждый раз Фабиану стоило большого труда разбудить в ней желание, но когда он добивался этого, она становилась ненасытна, как изголодавшаяся волчица, и доводила его до полного изнеможения…

Конан осторожно заглянул внутрь.

Четверо молодых людей удобно расположились на огромном мягком диване, перед которым стоял низкий столик красного дерева с резными, причудливо изогнутыми ножками. На нем покоился огромный фолиант в переплете синего бархата.

Наконец-то киммериец увидел людей, спутавших все его планы! Он жадно всматривался в их лица, прислушивался к разговорам, пытаясь выяснить, зачем они здесь и насколько могут быть опасны. Они показались ему смутно знакомыми — кажется, всех их он уже встречал когда-то, но в полумраке это трудно было определить достоверно.

По богатой одежде и манерам было видно, что все они люди знатного происхождения, а значит, в доме могли оказаться и слуги. Впрочем, нет. Вряд ли четверо молодых людей, даже привыкших, чтобы за них все делали другие, отправятся на ночное свидание в сопровождении пышной свиты. Однако всякое бывает.

Конан в очередной раз отпрянул от двери и прислушался, совершенно отключившись от звуков, доносившихся из комнаты. Этому искусству — не слышать того, что не интересует или даже мешает — он научился уже здесь, в Шадизаре. Однако в остальной части дома стояла мертвая тишина, и Конан вновь заглянул внутрь, тщетно пытаясь вспомнить, где же он мог встречать этих четверых.

Тем временем Мелия, искусная на всякого рода выдумки, наблюдала в зеркале за Эмериком, но он даже не подозревал об этом.

Она сумела добиться встречи с ним, хотя это потребовало немалого труда. Ее гордость, положение среди цвета золотой молодежи Шадизара, не позволяли открыто привлекать к себе внимание мужчины, заставляли придерживаться самой для себя выработанных правил, и довольно долгое время Мелия вела тонкую игру, в результате которой Эмерик вначале просто изволил обратить на нее свое божественное внимание, затем последовало неизбежное ухаживание, наконец, к ее тщательно скрываемому от подруг восторгу, завершившееся сегодняшним приключением. Правда, радость оказалась с легкой примесью горечи — слишком уж рассудочным оказалось внимание Эмерика, и Мелия невольно припомнила случившееся с Арлитой, ее лучшей подругой.

Это случилось пару лет назад, когда Эмерик был еще безусым юнцом, но уже пользовался шумным успехом у женщин. Поговаривали, будто он способен холодную, мраморную статую сделать пылкой и горячей. Услышав об этом, Мелия, равнодушно пожав плечами, выразила свое сомнение, и тогда Арлита с горькой иронией рассказала ей о случае, повергшем Мелию в изумление.

Как-то раз на дружеской вечеринке, Арлита позволила себе высмеять Эмерика, а он спокойно предложил ей посоперничать с ним. Она была весьма искушена в радостях плоти и от души смеялась над нелепым предложением Эмерика. Полностью уверенная в своих силах и в том, что вполне способна устоять перед любым мужчиной, остаток вечера она подшучивала над ним, позволив себе несколько весьма ядовитых шуток, которые Эмерик, благосклонно кивая, принимал с видом снисходительного превосходства. Арлита не понимала причины такого спокойствия. Оно выводило ее из себя, и потому она вовремя не почувствовала опасности и допустила ошибку, согласившись на близость с Эмериком.

Мелия не знала, а Арлита никогда не говорила, чего она хотела добиться тем вечером: любви его или ненависти, но — то ли она не рассчитала своих сил, то ли Эмерик и в самом деле оказался искуснее ее — последним смеялся он. Девушка опомниться не успела, как из великолепной светской львицы, умной и прекрасной, гордой и недоступной, дарящей свою любовь лишь избранным счастливчикам, превратилась в истекающую соком самку, с единственной мыслью в голове — скорее! — и ради удовлетворения этого желания готовой на все. Она не замечала ничего, даже того, что Эмерик внимательно следил за ней, и в тот момент, когда тело ее раненой змеей билось в судорогах предвкушения, спокойно встал и ушел.

Забыв о гордости, она валялась у него в ногах, умоляя остаться, а он издевательски смеялся, глядя на нее, а перед уходом сказал лишь одну фразу: «Слова мало чего стоят», погладил ее по мокрой от слез щеке и, равнодушно повернувшись, ушел.

Она промучилась ночь, а наутро пустилась в разгул. Никто не мог понять, что с ней случилось, но многие поспешили воспользоваться моментом, и все-таки это оказалось не тем, что ей было нужно. Прошла всего неделя, а Арлита уже вновь заигрывала с Эмериком, который, к ее удивлению, охотно принял предложенную роль отвергнутого любовника, и после непродолжительного флирта, от которого оба явно получили немалое удовольствие, они повторили встречу. Арлита была вне себя от счастья, не учла она только того, что, как оказалось, совершенно не знает Эмерика. В результате этот «ни на что не годный безусый мальчик со смазливым личиком» с огромным наслаждением повторил то, что один раз уже проделал с ней совсем недавно.

Это воспоминание молнией пронеслось в сознании Мелии, и она внимательнее вгляделась в знакомое лицо, и сейчас, в пламени свечей, Эмерик казался ей расчетливей и жестче, чем обычно. Ей страстно захотелось узнать, какие мысли и желания прячутся за этой красивой, но словно неживой маской лица, однако гадать она не решалась. Ей впервые пришло в голову это сравнение — маска. Да, пожалуй, именно так, но что бы ни прятал за ней ее владелец, одно Мелия поняла определенно — то не были мысли о ней, и это добавляло горечи сегодняшней встрече.

Эмерик, занимавший в этот вечер все мысли Мелии, также бросил на нее украдкой взгляд, но не долгий, изучающий, как она, а короткий и стремительный, как полет стрелы, лишь для того, чтобы обновить в памяти ее образ. Взгляд этот не остался незамеченным, но, увидев в нем полное отсутствие интереса, Мелия вздохнула и почувствовала, как против воли в ней начинает подниматься раздражение. Раздражение, вызванное недовольством. Недовольством Эмериком, а еще больше собой.

Вздохнул и Эмерик. Он знал, что Мелия давно охотится за ним и умело подогревал ее пыл, надеясь, что, если повезет, в этой игре возродится и его интерес к женщинам, которого он в последнее время совсем не испытывал. Наконец он посчитал, что время приспело, плод созрел и его пора вкушать, пока не начал портиться. Мелия, правда, вела себя независимо, всем своим видом показывая, что лишь снисходит до его настойчивых ухаживаний и ее готовность отдаться ему когда угодно, где угодно и как угодно — это всего лишь мимолетная прихоть, милость с ее стороны. Смешная девчонка! Ну что же — пусть себе думает, что все зависит от нее.

Что-то сбило настрой его мыслей, и Эмерик недовольно нахмурился, пытаясь найти причину. Ага! Эта фраза — смешная девчонка! Он подумал так об Мелии, но напомнила она ему о ее сестре — Зите, молодой и робкой, как мальчик-подросток.

Едва это сравнение пришло ему в голову, как он поймал себя на том, что охотно променял бы Мелию на мальчика, и что сама она, несмотря на его упорные попытки возбудить в себе интерес к этой светской львице, совсем не привлекает его. Это было грустно. Он посмотрел в зеркало на Зиту — пожалуй, он предпочел бы сейчас ее пылкую неопытность жадной ненасытности Мелии. Это могло быть даже интересно. Он даже не нарушил бы ее девственности и вернул бы Фабиану такой, какой взял — неповрежденной!

От этой свежей и многообещающей мысли ему сделалось смешно, и Эмерик рассмеялся, на мгновение став похожим на обыкновенного, живого человека. Видимо, такое состояние было настолько необычным для него, что повергло в изумление его товарищей, но он даже не заметил этого.

Зато заметила Мелия…

«А впрочем, — подумал Эмерик, — почему нет? Нужно лишь сделать так, чтобы Фабиана не оказалось рядом в нужный момент. Ну и, видимо от этого никуда не деться, придется сперва заняться Мелией».

Ясно, как день, что она не перестанет липнуть к нему, пока он не доведет ее до полного изнеможения. На это потребуется время, что несколько омрачало радость, но он решил не портить вечер неприятными мыслями. Все-таки впервые за многие месяцы Эмерик почувствовал нечто забытое, чего не испытывал уже давно — неподдельный интерес к женщине.

Конан с отвращением посмотрел на смеющегося. Чуть старше его самого, женоподобный франт, обильно увешанный золотыми безделушками, он производил впечатление человека, еще не успевшего прожить и трети жизни, но уже пресытившегося ею, утомленного и со скуки состарившегося, так и не став при этом взрослым. Состарившегося душой, телом оставаясь молодым!

Его лицо, с правильными, красивыми чертами, показалось варвару неживой маской, но проникнуть в то, что скрывалось за ней, Конан отнюдь не стремился. И без того ясно, что там нет ничего, кроме глупости да нечистых мыслей. К подобным типам он не испытывал ничего, кроме презрения и брезгливости.

Почувствовав на себе взгляд Эмерика, Зита обернулась, но чуть-чуть опоздала — он уже хихикал над своей удачной мыслью.

Зита вопросительно посмотрела на сестру, не понимая, что же так рассмешило ее кавалера, но та со скучающим видом смотрела в сторону, не проявляя к происходящему видимого интереса, и на мгновение Зита позавидовала ей. Позавидовала ее уверенности в себе, умению держаться, привлечь внимание, соблазнить наконец… Даже Эмерик не устоял перед ее чарами! Впрочем, она почему-то не испытывала к нему влечения. Эмерик был строен фигурой и красив лицом, однако Зита ощущала в нем изъян, не позволявший ей почувствовать к этому человеку симпатию.

Рука Фабиана легла на ее нежную ручку, и Зита вздрогнула, внезапно осознав, что кавалер ее прижимается к ней все теснее. Однако это вызвало в ней чувства прямо противоположные тем, к которым стремился Фабиан.

Впрочем, ему простительно, ведь он считает, что она влюбилась в него по уши и потому, презрев гордость, решила сама сделать первый шаг, подумала Зита. И он вовсе не виноват в том, что она не испытывает интереса к мужчинам.

К тому же обострять отношения сейчас ни к чему, ведь своего предназначения Фабиан еще не выполнил — хотя и безропотно терпеть его откровенные, а потому все более обременительные притязания девушка тоже не собиралась и потому незаметно отстранилась.

Зита встала, чтобы достать бутыль вина, предусмотрительно захваченную ими из дома, и Конан резко отпрянул. Теперь он мог лучше разглядеть вторую девушку, Мелию, и был очарован ее красотой.

Большеглазая, чернобровая, с правильными чертами лица, божественной грудью и сильными бедрами, с немыслимо узкой талией, она напоминала вендийских богинь, какими их изображают люди. Ее красота служила эталоном, недостижимым для других идеалом, предметом зависти многочисленных подруг и вожделения поклонников. Многие мужчины были готовы на все за счастье получить лишь один ее благосклонный взгляд, и она пользовалась этим, флиртуя напропалую, что и послужило поводом для многочисленных сплетен, которые в большинстве своем не имели под собой оснований.

Конан вспомнил наконец, откуда знал обеих сестер, хотя те никогда и не видели его. Знал он и их отца, Тефилуса, который постоянно находился при королевском дворе, в Аренджуне, а в Шадизаре, откуда жена с дочерьми не пожелали уезжать, появлялся лишь изредка.

Более того, Конан даже бывал у них дома, в роскошном особняке, в центре квартала знати, и сохранил об этом визите наилучшие воспоминания. И не мудрено: ведь туда он пришел с пустыми руками, а возвращался бережно унося в роскошном, розового дерева, резном ларце, выложенном изнутри нежнейшим бархатом цвета предночного неба, прекрасную, старинную диадему великолепной работы, с вправленными в нее тремя огромными бриллиантами чистейшей воды, редкого нежно-голубого оттенка.

Диадема хранилась в потаенном стенном шкафу, запиравшемся замком с хитроумным секретом. Шкаф находился в тайной комнате, доступ в которую был возможен лишь через потайную лестницу. И все это находилось в тщательно охраняемом многочисленной стражей здании.

Удачное завершение этого дела дало Конану основание считать свое искусство вора достойным умения древнего мастера, сотворившего диадему. Правда, справедливости ради стоит упомянуть, что почти никто не оценил мастерства Конана. Никто, кроме покупателя, отсыпавшего золото щедрой рукой, да старого Тефилуса, примчавшегося из Аренджуна сразу, как только узнал о пропаже.

Вот уж кто не остался равнодушным!

В первое же утро он обрушил на жену, дочерей и челядинцев столь мощный поток брани, что содержателю дешевого кабака в Пустыньке его хватило бы на десять лет непрерывных перебранок с завсегдатаями! И тогда Конан понял, почему молодых дочек Тефилуса не соблазнили прелести столичной жизни.

Однако, при всех своих недостатках, Тефилус был умным человеком. Он прекрасно знал, сколь неторопливо действует дознание в Заморе, и справедливо рассудил: если он желает вернуть утраченное, то должен действовать самостоятельно. И он поклялся, что получит диадему, даже если это обойдется ему втрое дороже самой вещи.

Все думали, что за этой угрозой ничего не стоит, но не прошло и недели, как в Шадизар прибыл Та-Май — кхитайский маг, живущий где-то на юге Турана и специализирующийся на поиске краденого. Тут Конан не на шутку встревожился. Колдунов он не любил и ко всему, так или иначе связанному с колдовством, относился недоверчиво. К тому же Конан знал, что в Шадизаре, где умели и любили воровать, не умели ловить воров, — если, конечно, вор не имел глупости попасться на месте преступления — но зато, когда дознанию улыбалась удача, правосудие охотно расправлялось со своей жертвой и делало это с большим вкусом.

Однако тревога Конана оказалась напрасной. Месяц кхитаец рыл носом землю, с утра до ночи носясь по Пустыньке. Он перепробовал вино во всех кабаках, спустил кучу денег игрокам в кости, переспал со всеми шлюхами, обнюхал все нужники, но так ничего и не нашел, потому что Конан, несмотря на молодость — а было это год назад, когда ему едва стукнуло восемнадцать — дело свое знал: работал аккуратно и язык держать на привязи умел, а внутреннее чутье, которое никогда не подводило его, подсказало, что на этот раз лучше придержать деньги, пока неизбежный шум не утихнет.

Кхитайская знаменитость так и уехала, ничего не добившись, и старый Тефилус с отчаяния объявил о награде, впятеро превышающей куш, сорванный киммерийцем с заказчика, но Конан лишь усмехнулся, прекрасно понимая, что, даже явись он с диадемой к Тефилусу, награды ему не видать как своих ушей! Старик сразу поймет, чьих рук это дело, а суд в Заморе скор, и приговор, как правило, разнообразием не блещет… выражаясь одним словом — петля.

Конан вновь посмотрел на Мелию. Она была девушкой умной, и хотя чувственность постоянно толкала ее на поиски любовных приключений, никогда не позволяла себе связей, за которыми не стояла бы по крайней мере влюбленность — чувство родственное любви, пусть и не такое глубокое, но почти столь же редкое. Именно поэтому, увидев ее в компании Эмерика, человека никчемного и пустого, он искренне удивился.

Впрочем, он тут же пожал плечами — его это не касается. «Каждый развлекается, как хочет, или уж, на худой конец, как может», — сказал он себе, и тут же подумал, что сестра Мелии, Зита, удивила его еще больше. Судя по тому, что киммериец слышал о ней, эта юная, не испорченная светской пошлостью девушка сторонилась общества сверстников, предпочитая проводить время за книгами о колдовстве и магии. Мать же смотрела на это сквозь пальцы, считая детским чудачеством, которое со временем неизбежно пройдет.

Легкой, танцующей походкой Зита прошлась по комнате. Взгляд Фабиана жадно бегал по ее стройной фигуре. И как только он раньше не разглядел ее, считая лишь бледной копией Мелии?! Конечно, она проигрывала в сравнении со своей сестрой-богиней, так что ж с того? Пусть богиня прекрасна, но и фея полна очарования! Да и пять лет разницы в таком деле значат очень много!

Фабиан посмотрел на Мелию. В ее облике не было и следа детской чистоты и наивности, что так красили постоянно и по любому поводу заливающееся румянцем личико Зиты. Мелия была опытной и капризной девушкой, знавшей цену и своей красоте и своему положению в обществе. Поэтому друзей она выбирала придирчиво, и многие получили отставку по причинам, так и оставшимся для них неясными.

Фабиан поймал себя на мысли, что не может отвести от нее восторженного взгляда. Когда-то и он пытался добиться благосклонности богини, но, получив отказ, разделил судьбу неудачников. Но теперь желание вновь всколыхнулось в нем, окатив горячей волной. Он и думать забыл о том, что только что превозносил незрелые прелести Зиты. Стоило ему увидеть Мелию, и младшая сестра перестала существовать для него!

От этих мыслей его отвлекла опять-таки Зита, вернувшаяся с вином и бокалами, и, увидев ее вновь, Фабиан понял, что не собирается отказываться и от младшей. Он тряхнул головой — это было какое-то наваждение!

Глаза его плотоядно заблестели и он, сам не понимая, причины подобной уверенности, решил, что сегодня непременно овладеет обеими. Чего бы это ему ни стоило, а дальше — будь что будет!

Он украдкой посмотрел на Эмерика, и вожделение в его взгляде сменилось злой иронией — давно пора тебе, братец, отправляться на охоту за мальчиками. Нечего тебе делать здесь, среди нормальных людей!

Конан, отступив в тень и на время позабыв обо всех на свете стигийцах и талисманах, также пристально наблюдал за сестрами, невольно сравнивая красоток между собой. Нежные девичьи прелести еще не настолько прискучили ему, чтобы пренебречь ими, даже ради золота.

Он взглянул на Зиту. Пышногрудая и крутобедрая, с осиной талией, она сильно походила на сестру, и все-таки проигрывала в сравнении с Мелией, как проигрывает в сравнении с истинным произведением искусства копия, изготовленная пусть и хорошим, но отнюдь не гениальным мастером. Хотя обе были небесно хороши! И при случае варвар не отказался бы поближе свести знакомство с обеими.

Конан еще раз оценил каждого из компании.

Если прежде неизвестные, проникнувшие одновременно с ним в этот заброшенный дом и вызывали у него беспокойство, то теперь, узнав их, он перестал тревожиться. Сестры никакой опасности собой не представляли. Старшую, Мелию, ничто не интересовало, кроме развлечений, а теперь, видно, и младшая, Зита, решила пойти по ее стопам. Да и кавалеры их немногим лучше. Эмерик давно уже пользовался дурной славой в Шадизаре. Его хорошо знали не только в центральной части города, где жила знать, но и в притонах, многие из которых даже не отличавшийся брезгливостью Конан не посещал без нужды.

А Мелию, видно, потянуло на запретный плод. Ну что ж, коли есть аппетит, можно слопать и ежа! Конан пожал плечами. Все это его не интересовало. Важным было лишь то, что никто из этой троицы не мог помешать его планам.

Оставался Фабиан. В отличие от Эмерика, мало на что пригодного, Фабиан производил впечатление человека мужественного, сильного и способного на многое. Ему уже минуло двадцать, и он обладал мощной фигурой закаленного в битвах воина. Конан знал, что Фабиан служит в гвардии правителя и, говорят, недурно владеет мечом. Пожалуй, из всей четверки только он, в случае нужды, сможет оказать сопротивление.

Киммериец в последний раз окинул взглядом сидящих и еще раз посмотрел на Зиту — она явно сторонилась своего нагловатого и самоуверенного кавалера. У него возникла даже мысль помешать их веселью и, возможно…

Но Конан с огорчением вспомнил, что и без того потратил достаточно времени и, прихватив стоявшую рядом лампу, скользнул прочь, так же неслышно, как пришел.

Зита перевернула еще несколько страниц, внимательно вчитываясь в колдовские письмена, пока не нашла нужное заклятье, в то время как остальные лишь с интересом рассматривали замысловатые вензеля, смысла которых не понимали.

Фабиан усмехнулся.

— Ну что, колдунья, нашла свое заклинание?

Кивнув, Зита посмотрела на своего ничего не подозревавшего кавалера, которому вскоре предстояло сыграть его роль, и взгляд ее остался серьезен. Более того, теперь в нем чувствовалась скрытая до сих пор сила, готовая вот-вот выплеснуться наружу.

— Да. Я нашла первое из заклятий, что понадобятся мне сегодня.

— О! — опять ухмыльнулся Фабиан. — У нас, похоже, будет насыщенная ночь!

Но Зита оставила его двусмысленное восклицание без внимания. Она выпрямилась и, придав голосу торжественность, нараспев прочитала странную фразу, изобиловавшую рычащими звуками.

— Пир-pa! Тураст тур мир-pa, кар-ран гар-ртаг зир-ра!

Фабиан хотел что-то сказать, но едва Зита произнесла первое слово, как буквы на странице вспыхнули бирюзой.

Стены дома вздрогнули. Эмерик судорожно вцепился в боковину дивана, затравленно озираясь. Пол накренился и стены начали медленно вращаться, понемногу меняя свои очертания.

Как только это случилось, чей-то голос грустно и торжественно возвестил:

— Ахм-маэн!

Слово пришло ниоткуда, возникнув одновременно во всем объеме комнаты, стены которой в унисон отразили его, создав у находившихся внутри людей странное ощущение огромного, пустого зала, древнего и мрачного, с теряющимися в густой темноте стенами, породив у них ощущение собственного ничтожества.

Ужасный грохот наполнил дом. Воздух стал вязким и словно засветился невидимым огнем. Эмерик моментально вспотел, то ли от повисшего в воздухе напряжения, то ли просто от страха — ему показалось, что сейчас он полетит вместе с диваном прямо на Серые Равнины, в пасть к Нергалу, но грохот прекратился так же внезапно, как и возник. Эмерик недоверчиво осмотрелся — все осталось на своих местах.

Зита стояла, гордо выпрямившись, с достоинством глядя на своих растерявшихся друзей.

Образ огромного, пустого пространства настолько ярко предстал перед глазами Фабиана, что он зажмурился и потряс головой, сбрасывая наваждение. Открыв глаза, он уставился на продолжавшую гореть на странице фразу и почувствовал, что глаза его округлились от удивления.

Буквы изменили цвет. От бирюзы ничего не осталось, и фраза горела густым багровым огнем.

Он открыл было рот, чтобы спросить, что все это значит, но новое превращение заставило его промолчать. Буквы, прежде яркие и четкие, с сочным алым свечением, постепенно распухали и бледнели, и наконец настал момент, когда Фабиан с изумлением осознал, что они отделились от страницы и повисли в воздухе, источая странный аромат свежести после грозы.

Они все больше расплывались, пока не стали наползать друг на друга, перемешиваясь, превращаясь в бледное облако, которое росло и рассеивалось, пока не растворилось в воздухе комнаты, оставив на память о себе только запах.

Лишь в этот момент Фабиан, ошалело следивший за происходившим, осмелился вновь заговорить. Он уже успел прийти в себя и говорил в привычной, насмешливой манере:

— Что это было, моя колдунья? Надеюсь, нам твое колдовство ничем не грозит?

Зита посмотрела на него с гордостью, впервые за вечер почувствовав себя на высоте — личностью, а не маленькой девочкой в компании взрослых.

— Это ограждающее заклятье. Не знаю, заметил ли ты, но дом построен в форме пентаграммы.

Фабиан был удивлен. Впрочем, как и все остальные — никто из них ничего не смыслил в колдовстве.

— Ну и что?

Зита терпеливо объяснила:

— Это обязательный ритуал. После произнесенного мною заклинания никакое зло не в силах прорваться сюда и помешать нам, равно как и отсюда ничто не в силах будет вырваться, пока я не сниму заклятья!

Эмерик, который, как и все трусы, до смерти боялся всего неизвестного, смотрел на нее остекленевшими глазами. В нем боролись сомнение и страх.

Страх, которого он стыдился и старательно скрывал под маской высокомерия.

— Ты что, девочка, издеваешься над нами?

Зита ничего не ответила, только улыбнулась, и Эмерик вновь воскликнул:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я теперь не смогу выйти из дома, даже если захочу?!

Мелия взяла за руку своего трусоватого кавалера и сказала, смеясь:

— Так и есть, теперь отсюда никто не выйдет. Но успокойся, дорогой — я уже видела подобное. Не о чем волноваться: когда настанет время, Зита снимет заклятье, и все.

Фабиан смеялся, слушая ее. Сперва тихо — так, что его никто не слышал, а потому и внимания не обращал, но постепенно смех его становился все более громовым и безудержным.

Эмерик смотрел на него округлившимися глазами. Все происходившее он понимал на свой лад и совершенно не так, как его приятель.

— Она его заколдовала! — позорно взвизгнул Эмерик. — Он с ума сошел!

На мгновение Фабиан замолк, посмотрел на него удивленным взглядом, и смех его тут же грохнул с новой силой.

— Да она всех нас заколдовала! — наконец сумел он выдавить из себя и, увидев недоумевающее лицо Эмерика, едва не расхохотался вновь. — Неужели ты не понимаешь: самцов привели на случку. Их не выпустят из загона, пока они не удовлетворят самок…

Дальше он не мог говорить, а лишь чиркнул ребром ладони по горлу, показывая предполагаемую границу удовлетворенности.

До Эмерика наконец дошла банальная в своей пошлости мысль Фабиана, и он мгновенно успокоился, проклиная в душе собственную трусость. Чего он испугался? Все ведь так просто! Как только он сам не догадался?!

Он тотчас включился в игру и, покачав головой, осуждающе посмотрел на Зиту.

— Ай да скромница! — и захихикал вслед за Фабианом.

Зита открыла было рот, но Фабиан, не переставая смеяться, махнул рукой, загодя отметая ее возражения.

Девушка задохнулась от ярости и возмущения. От стыда щеки ее вспыхнули, и она отвернулась.

Мелия рассмеялась.

— Сестра, ты сама виновата: всем рассказала, что собираешься заняться колдовством, но никому не объяснила — зачем?

Это незначительное на первый взгляд событие странным образом изменило мысли и настроение всех четверых. Возбуждение еще не спало, заставляя шутить и смеяться, хотя все чувствовали, как изменилась атмосфера в их маленьком обществе. Однако каждый ощущал это по-своему и старался не выказывать своих мыслей, старательно делая вид, что все осталось по-прежнему, если не стало лучше — они продолжали развлекаться.

Впрочем, мужская часть компании вполне определенно знала, чего хочет, но если поначалу оба, и Эмерик и Фабиан, испытывали нетерпение, возраставшее с каждой минутой, то теперь, когда времени впереди неожиданно оказалось в достатке, оба почувствовали себя гурманами, единственная забота которых — не растерять аппетит перед обильной трапезой.

Чувства же сестер претерпели более значительные изменения.

К удивлению своему, Мелия осознала, как стремительно падает ее интерес к Эмерику и что от утреннего восторга, когда она, окрыленная предстоящей вечером встречей, витала в облаках, не осталось и следа.

Последняя сцена, когда ее «неотразимый кавалер» по совершенно пустячному поводу едва не забился в истерике, доконала остатки симпатии. Эмерик стал ей неприятен, и она уже понять не могла, как не рассмотрела его раньше.

«Запретный плод сладок, — запоздало пришла ей в голову та же, что и Конану, мысль, — впрочем, — успокоила она себя, — Лучше поздно, чем никогда».

Зита же и вовсе позабыла о своем кавалере. Ее занимало лишь предстоящее колдовство, и ни до Фабиана, ни тем более до Эмерика ей до поры не было дела. Разумеется: позже один из них должен будет принести из потайной комнаты Талисман Силы. Только мужчина может взять его, и если бы не это — Фабиана не было бы рядом. Если придется, она даже готова отдаться ему, лишь бы завладеть священным камнем! Однако все это будет еще не скоро, а значит, пока о предстоящем можно не думать. Сейчас важным было другое — они пришли в дом, и подошло время взять камень. Где-то внутри нее стремительно росла уверенность, что больше ждать нельзя.

Пока четверо наверху развлекались, строя свои планы, надеясь на что-то, Конан успел пройти до конца коридора и спуститься вниз. Теперь можно было никого не опасаться. Он зажег прихваченный фонарь и осмотрелся. Путь ему преграждала массивная с виду дверь, неожиданно легко открывшаяся от несильного толчка. Приятно удивившись, Конан вошел внутрь.

Стены подвала, сложенные из массивных каменных блоков, уходили в темноту. Было сухо, и лишь здесь он впервые почувствовал, что в доме очень давно не было ни души — толстый слой паутины покрывал потолок и стены, а на полу скопилась огромная масса пыли, при взгляде на которую расхожая фраза — пыль веков — получала зримое воплощение.

Он толкнул назад дверь и пошел дальше, утопая в пыли едва ли не по щиколотку.

Стигиец сразу предупредил его, что не знает, в каком месте подвала расположен тайник. Поэтому еще накануне, тщательно рассматривая план, Конан постарался наметить участки, где тот может находиться. Самым реальным из всех вариантов казался дальний конец коридора, поскольку за ним ничего не было, но тогда получалось, что тайник находится вне стен дома, а это было маловероятно.

Прочие места были не столь удобными в плане размещения, зато все они находились внутри здания. Конан пошел вперед, оставляя в пыли дорожку следов. «Кром! Любят же в этом городе потайные комнаты!» — с иронией подумал он, достав кинжал и рукоятью его начал простукивать стену.

Он работал быстро и тщательно и, хотя площадь стены была велика, вскоре имел полное представление о том, где находится скрытая кладкой пустота. Тогда он достал кусок мела и начертил на стене прямоугольник, точно соответствовавший размерам тайника или, по крайней мере, входа в него. По сути, он мог бы и не делать этого — очерченный кусок занимал ровно половину тупиковой стены коридора.

Однако он не ограничился этим, а продолжил свои поиски дальше — справа и слева от себя, а затем обследовал пол и потолок. В результате он с головы до ног покрылся слоем пыли и паутины, но зато удостоверился, что никуда не провалится и на голову ему ничего не упадет. Наконец настал момент, когда можно было заняться делом. Конан отряхнулся и, размяв руки, принялся изучать камни кладки. На каждый из них он пробовал надавливать, сдвигать его в стороны, пока не нашел один, поддававшийся усилиям. Его можно было сдвинуть, и можно было надавить, но как Конан ни старался, какие комбинации движений ни пробовал — ничего не получалось.

И тогда ему пришло в голову, что, может быть, это лишь ложная приманка, призванная отвлечь от настоящего тайника, упрятанного действительно на совесть.

Мысль не была лишена логики, ведь то место, на которое он потратил столько времени, действительно было излишне на виду, и, не тратя времени даром, Конан продолжил поиски в оставшейся неисследованной части коридора. Однако, как он ни старался, а все оказалось напрасно — тайника не было и здесь.

Делать нечего — пришлось ему вернуться и вновь заняться поисками необходимой комбинации движений. Однако результат усилий остался прежним — проклятый камень двигался, но отпирать ничего не желал.

Быть может, сложные внутренности за века бездействия пришли в негодность? Столько времени прошло! Проклятая пыль наверняка забила все свободное пространство, лишив механизм возможности работать. С другой стороны, с трудом верилось, чтобы люди, строившие этот дом, похожий на крепость, с упрятанным в его недрах тайником, не предусмотрели столь опасного противника, как время.

Конан задумался.

Если так, то механизм, видимо, не столь прост. Он вспомнил, как поразило его то, что воздух в подвале оказался совершенно сухим. Кто-то хорошо позаботился о том, чтобы влага не разъела сталь рычагов. Что же, о сырости подумали, а о пыли нет? Он недоверчиво покачал головой. И дверь открылась на удивление легко… Стоп! Он обернулся. Дверь так и осталась открытой, хотя Конан точно помнил, что сделал движение закрыть ее. Он пошел назад и тронул дверь — она начала закрываться, только когда он приложил значительное усилие. Тогда он вновь попробовал открыть ее, и это оказалось столь легко, словно дверь сама стремилась встать на прежнее место.

Конан усмехнулся и налег на нее плечом. С незначительно возрастающим сопротивлением дверь закрылась, о чем возвестил приглушенный щелчок. Конан отошел на шаг — дверь осталась на месте.

Тогда он вернулся к задней стене и занялся тем, что делал в этот вечер уже не меньше десятка раз — принялся искать нужную комбинацию движений. Возможных сочетаний было не так много, и, наконец, когда он, сперва надавив, сдвинул один из камней к стене и тут же отпустил его, то понял, что поиски его завершились успехом.

Совершенно бесшумно, под действием взведенной дверью пружины, камень выехал наружу, открыв доступ к рычагу, по-видимому приводившему в движение механизм двери.

Это был волнующий момент.

Конан потер друг о друга ладони, отряхнув их от пыли, встал поудобнее, благоговейно взялся за рукоять рычага, потянул и… ничего не произошло.

— А-а-а! Нергалово отродье!

Конан зарычал от ярости. Неужели все-таки что-то сломалось?!

Никогда прежде он не встречался с подобного рода тайниками. Обычно все сводилось к тому, чтобы грабитель не мог найти место, где спрятаны ценности. В большинстве случаев это делалось примитивно, в расчете на новичка, а когда удавалось найти сам тайник, то вскрыть его не представляло труда. Однако несколько раз Конану попадались хорошо продуманные хранилища.

Один раз он даже едва не попался, забыв в пылу поисков об осторожности, лишь в последний момент успев вскрыть тайник и спрятаться в нем от стражника, который сам не знал, что охраняет. Тот поискал, поискал и решил, что легкая тень, которую он только что видел, просто померещилась ему в темноте. Он пребывал в этой счастливой уверенности вплоть до того момента, когда пропажа была обнаружена. На его счастье случилось это лишь через не делю после происшествия, и опознать проштрафившегося охранника не смогли.

Это была самая крупная ошибка Конана, и после нее он стал относиться к своему ремеслу с большей серьезностью, справедливо рассудив, что денег раздобыть удастся все равно — не здесь, так там, — а жизнь одна.

Этот случай запомнился ему надолго, и с тех пор он никогда больше не разрешал себе терять хладнокровия. Всегда он оставался спокоен, и это не раз позволяло ему выпутываться из сложных ситуаций. Вплоть до сегодняшнего дня… Впрочем, сегодня ведь все иначе — ему некого опасаться, и время в запасе есть. Быть может, стоит немного размяться и подышать свежим воздухом?

Конан повернулся и пошел обратно, но мысли о хитром секрете не покидали его.

Так, в задумчивости, он взялся за ручку двери и замер, похолодев — дверь не хотела открываться!

Кром! Не хватало еще, чтобы его здесь поймали как крысу! Недаром что-то щелкнуло, когда дверь закрылась — наверняка потайной засов!

Конан в ярости схватился за рукоять меча, хотя и понимал, что от него здесь мало проку.

«Думай! Или отправляйся в пасть к Нергалу!» — прикрикнул он на себя. Из каждого безвыходного положения должно быть, по крайней мере, два выхода!

Он потер виски и попытался рассуждать если уж не здраво, то по крайней мере не впопыхах.

«Стал бы я устраивать ловушки для непрошеных гостей?» — спросил он у себя и сам же ответил: — «Возможно. А стал бы я устраивать ловушку для знающего секрет замка?» — задал он следующий вопрос и скептически покачал головой. — «Нет. Но если да, то предусмотрел бы способ выбраться отсюда самому».

Он чувствовал, что находится на верном пути, и продолжал рассуждать дальше.

— Есть такой механизм? Ведь все обыскано не раз!

— Нет такого механизма!

— Что остается?

— Ты просто не знаешь действия замка, Конан! Или знаешь его не до конца!

— Кром! Так ведь здесь нет ничего, кроме этой двери и проклятого рычага! Нергалу его в зад!

Рассуждая, Конан протаптывал тропинку, поднимая тучи пыли, сам не заметив, когда в споре с собой начал разговаривать вслух. Внезапно он остановился.

Стоп. Дверь, что однажды уже едва не обманула его. Что, если она действует в обоих направлениях? Пожалуй, это стоит проверить.

Он поудобней взялся за рукоять и потянул ее на себя — ни с места. Проклятье! Что же еще он упустил?! Конан задумался. Его не оставляло ощущение, что разгадка близка. Какая-то мелочь оставалась незамеченной, но именно это чувство чего-то недодуманного и вселяло ни на чем не основанную уверенность в благополучном исходе.

Он попытался припомнить все, что делал, свои ощущения, пока, наконец, не наткнулся на то, что как раз и могло оказаться потерянной мелочью. Он вспомнил, что когда пытался открыть дверь, она хоть и не поддалась, но ощущения незыблемости у него не вызвала.

Теперь Конан не спешил. Он спокойно размялся, подошел к двери, поудобней взялся за рукоять и потянул, постепенно наращивая усилие, и дверь действительно поддалась. Киммериец удвоил усилия. Его могучие мышцы налились кровью, и, казалось, еще немного, и прорвав кожу, она брызнет наружу.

Просвет становился все шире, пока не раздался щелчок, заставивший Конана вздрогнуть. Он почувствовал, что сила, тянувшая назад, пропала, отпустил рукоять и с удовольствием расслабился.

Да, такую дверь мог открыть только очень сильный человек! А значит, и тайник наверняка предназначен для вещей более ценных, чем побрякушки, украшавшие жирную шею жены какого-нибудь торгаша!

Он вновь пошел — в который уже раз! — по протоптанной в пыли тропинке, по пути думая о том, что, окажись на его месте человек менее сильный, вряд ли он сумел бы разгадать секрет. Для него подвал стал бы ловушкой, а скорее всего — склепом.

На этот раз рычаг поддался почти без усилий, и огромный кусок массивной каменной кладки бесшумно выдвинулся наружу, открыв проход в тайник.

Конан осторожно вошел внутрь и оказался в маленькой комнате, посреди которой стоял небольшой алтарь, на котором покоился невзрачного вида шар, точь-в-точь, как описывал его стигиец, больше похожий на кусок застывшей смолы, идеально круглой формы. Конан посветил фонарем и поразился случившейся перемене. Даже под слабым светом лампы шар лучился желтым, солнечным светом. Приглядевшись, молодой варвар увидел неведомо как попавшего в самую середину шара паука.

Он вынул из кармана приготовленный заранее кожаный мешочек и, распустив тесьму, протянул руку к талисману.

Именно в этот момент обостренным чутьем дикаря он почувствовал, что что-то изменилось, и напрягся. Отзвук гулкого эха донесся сверху, и вслед за этим он почувствовал, как дрогнули каменные плиты под ногами, и тут же ощущение гудящей пустоты, сперва незаметное, но почти мгновенно ставшее нестерпимым, оборвалось.

Конан настороженно оглянулся. Странное напряжение повисло в воздухе, словно чья-то мощная сила, доселе лишь находившаяся на страже, решила, что момент настал, и поспешила объявить о своем присутствии. Стены зажглись призрачным малиновым светом. Конан торопливо схватил талисман, при толчке скатившийся в кожаный мешочек, словно сам ведал, где ему надлежит находиться, и резко выпрыгнул в пыль коридора, ощущая нараставшее сзади давление, словно кто-то неведомый дал ему пинка, стремясь поскорее выпихнуть прочь.