"Конан и Копье Крома" - читать интересную книгу автора (Фрост Донован)

Глава 2


Командира Северного Легиона создала и воспитала граница. Здесь, вдали от мощенных гранитными плитами дорог, сверкающих дворцов и распаханных полей, среди сумрачных скал, чреватых лавинами, среди завывания неистовых ветров и грохота водопадов, среди гандерландских укрепленных городков и боссонских деревень, больше похожих на форты и деревянные крепости, чем мирные поселения, где каждый мужчина был воином, а каждый ребенок — охотником и следопытом, прошла его жизнь.

И хотя все четыре десятилетия своей карьеры ему ни разу не довелось участвовать в крупномасштабной войне или регулярном сражении, его опыту мог бы позавидовать любой из тарантийских стратегов, заносчивых пуантенских баронов или хваленых немедийских командиров, вышедших из стен знаменитой на весь цивилизованный мир военной академии в Бельверусе.

На северной границе Аквилонии, впрочем, как и на западной, шла вечная, кровавая и первобытная война, война, состоящая не из баталий, осад и штурмов, а из засад, стычек, набегов и карательных рейдов. Пограничье с его воистину первобытными нравами вылепило особую касту военных, похожих на пышное рыцарство центральных, южных и восточных провинций или наемных искателей приключений из столичных полков не более, чем походили на них сами враги пограничья — дикарские племенапиктов, кланы киммерийцев или дружины мелких родовых вождей жителей загадочного Нордхейма — асиров и ваниров.

Испокон века северные и западные гарнизоны считались среди офицерства и рыцарства Тарантии, Шамора, Танасула и Галпарана местом ссылки, совершенно не почетной и крайне опасной. Северный Легион, так же как и отдельные пограничные отряды в Боссонских Топях, формировался по приказу из Тарантии преимущественно из самих жителей пограничья — боссонцев и гандеров. Со временем они превратились в особую воинскую касту, независимую, нелюбимую в столице, но весьма боеспособную.

В рядах Северного Легиона ценились совершенно иные качества, чем в среде «регулярных» — тут не найти было лихих дуэлянтов, для которых личная честь или честь дамы ценилась превыше самой жизни, готовых, забавы ради, подставить грудь под меч первого попавшегося забияки: однако вот уже десять лет, как на столичном турнире мечников и копейщиков северяне брали первые призы к вящему неудовольствию гвардейских полков.

Среди малочисленной кавалерии Легиона также не найти было пестрых стаек вороватых и расфуфыренных оруженосцев, равно как и увитых колокольцами и бубенцами тонконогих восточных скакунов в шелковых золоченых попонах: низенькие, но крепкие и выносливые гандерландские кони несли в бой своих седоков, не обремененных неподъемными турнирными доспехами южного рыцарства — легкие шлемы без забрала, редко — вороненые кольчуги, а чаще — кожаные куртки с нашитой стальною чешуей, никаких кирас, наколенников и наплечников и, разумеется, никаких трепещущих флажков с гербами и девизами.

При виде гвардейцев или Черных Драгун, которые реже редкого появлялись в пограничье, воины и командиры Легиона только пожимали плечами — им трудно было представить, зачем бы мог понадобиться в бою грудь в грудь или в ночном дозоре тонкий кинжал или хрупкая, с ажурной гардой, зингарская сабля. Те же, в свою очередь, с со-мнением и легким презрением вертели в руках широкие секиры с окованными для парирования топорищами, мощные рогатины, более похожие на короткие широкие мечи, насаженные на древки толщиной едва ли не с руку, неуклюжие на первый взгляд дощатые круглые щиты, покрытые толстенной буйволовой кожей с грубым медным ум-боном посередине.

Про внешний вид и говорить нечего — ни бархатных плащей, ни шитых золотом кафтанов с манжетами, ни ботфортов с отворотами в Легионе не носили. Боссонцы и гандеры предпочитали сражаться в том же, в чем их можно было встретить на охоте или за полевыми работами в своих селениях: им привычнее были полотняные рубахи, короткие штаны, подпоясанные широкими «мужскими» поясами, сапоги или кожаные башмаки, легкие и бесшумные.

Нравы тут и в городах аквилонской короны также разнились — за отрядами Легиона не тянулись богатые обозы или кибитки маркитанток, лагеря и временные стоянки северяне не обносили рвами и частоколами, подкладывая вместо этого под головы щиты и наполовину обнаженные клинки, и спали вполглаза.

Зачастую посланникам столицы трудно было определить с первого взгляда, кто здесь офицер, кто командир Легиона, кто обычный боец-порубежник, а кто просто гость, забредший к бивачному костру из ближайшего селения.

Сапсан, кроме прекрасно обученных отрядов Легиона, обладал и великолепно поставленной разведкой — его агенты наводнили не только Гиперборею, Пограничное Королевство и северные провинции Немедии, они под видом купцов и скупщиков рабов были повсюду в северных городах и пустошах, выискивая союзников Аквилонии, следя за недругами и ссоря между собой ваниров, асиров и киммерийцев, наблюдая за муравьиным роением пиктских племен у истоков Громовой и Черной.

Несколько лет назад Сапсану всеми правдами и неправдами удалось склонить к переговорам и в дальнейшем — к хрупкому миру все орды, племена и ватаги, которые на-ходились в постоянном боевом соприкосновении с гарнизонами Легиона.

Несколько наиболее строптивых шаек горцев и пиктов, привыкших жить набегами на аквилонскую территорию, были попросту уничтожены отрядами порубежников или вырезаны новоявленными союзниками Сапсана, такими как Атли, один из ванирских вождей. Остальные вроде бы попритихли. Но не успели боссонские и гандерландские поселенцы вздохнуть свободно и, отложив в сторону копья и луки, взяться за мотыгу и плуг, как грянула новая напасть.

Сейчас, сидя в самом сердце своего воинства за простым деревянным столом, в командирском шатре, Сапсан скривился, как от боли, вспоминая тот день, когда взмыленный конь и еле стоящий на ногах от усталости молодой гвардеец принес ему послание из столичного Магистрата по делам Северных Территорий.

Как и теперь, в тот злополучный день командир Легиона вернулся в один из временных лагерей рейдерского корпуса из ледяных объятий метели и отогревался горячим вином, просматривая карту пограничья, изломанную на углах, проткнутую во многих местах кинжалом, когда ее в лютый ветер прикалывали к щиту на привале, залитую внизу кровью одного из любимых Сапсаном младших командиров, которого пиктская отравленная стрела нашла даже сквозь прочное полотно командирского шатра.

Это было не послание, не уведомление, а категорический приказ — «собрать распыленные силы Легиона в один кулак», тем самым оголив во многих взрывоопасных участках границу, «вызвать всех командиров младшего и среднего звена из отпусков» — в которых они отродясь не бывали, «выдвинуться вглубь вражеской территории» — то бишь в безлюдные и гибельные пустоши, пройдя опасные горные теснины Южной Киммерии, — «и учредить» там-то и там-то «форпост Аквилонской Короны в виде укрепленного военного лагеря, именуемого в дальнейших посланиях Магистрата Венариумом». Ко всему этому прилагалась крайне неточно исполненная карта Киммерии с жирнымкружочком на месте, где тарантийские отцы-командиры представляли себе будущее расположение «форпоста».

Сапсан был взбешен. По дороге в столицу он загнал своего любимого боевого коня и еще двух почтовых, личная охрана безнадежно отстала от него где-то в Галпаране, едва ли не штурмуя в конном строю рогатки дозорных постов и ворота сторожевых придорожных крепостей. Он влетел в Тарантию и устремился во дворец…

Аудиенции он, разумеется, не добился. Магистрат был закрыт «для особо важного совещания», которое проводилось почему-то в пиршественной зале. Когда Сапсан вслух прошелся по поводу этого эпизода, а также столичных нравов в целом, какой-то бравый гвардейский офицер, без дела слонявшийся по дворцу, перешучиваясь с фрейлинами и зазывая перекинуться в кости часовых своего полка, вслух выразил мысль, что этих северных мужланов давно следует пороть на площадях для поддержания дисциплины в линейных полках, а именно этого пыльного и немытого субъекта надлежит пажам спустить с лестницы и там, внизу, переломать все кости, ибо ему, младшему потомку барона такого-то, зазорно марать клинок о всякую падаль.

Доведенный до белого каления командир Северного Легиона сам спустил его с парадной лестницы вместе с двумя пажами, кинувшимися сему воспрепятствовать, где внизу они и переломали себе все кости. Скандал вышел изрядный, пришлось Сапсану вспоминать, что он, помимо всего прочего, герцог Сайнийский, и будучи поставленным перед дилеммой — тюремное заключение или дуэль, отрубить кисть совершенно незнакомому вельможе, отцу того самого гвардейца. Дворянское собрание заседало за три дня его пребывания в Гарантии дважды, закидывая короля нижайшими просьбами то о четвертовании, то о колесовании позорящего рыцарское звание Сапсана.

Удовлетворения они, ясное дело, не получили, однако король Хаген, к тому времени принявший Сапсана на охоте, был настроен столичным брожением соответственно. Последовала короткая взбучка за дуэль и приказ немедленноприступить к своим обязанностям. А уж когда в разговоре промелькнула фраза про «северный форпост Аквилонской Короны», Сапсан понял, что все его надежды рухнули в одночасье — к составлению нелепого приказа приложили руку не только безымянные стратеги из Магистрата, но и сама августейшая особа. Оставалось только пытаться выполнить нелепый, чреватый серьезными жертвами и потрясениями для всего пограничья указ, при этом продолжая охранять боссонские и гандерландские поселения, или же — уйти в бесславную отставку.

Сапсан встал из-за стола, потянулся, чувствуя, как в левом плече зашевелился осколок костяной пиктской стрелы, вот уже пятую зиму говоривший заранее о пришествии в пустоши грозовых туч, и носком сапога подтолкнул в уголья полено.

Шатер его был устроен на киммерийский манер — с открытым костром внутри и сквозной дырой в куполе наверху, куда уносились дым и гарь. Полено окуталось зыбкой мглой, затрещало и мгновение спустя вспыхнуло, заалели приунывшие было уголья. Взгляд Сапсана рассеянно провожал сплетающиеся и расплетающиеся дымные струи, уносящиеся в хмурое свинцовое небо…

… Королевский Парк, полный сочной зелени, запаха восточных цветов, перегудов охотничьих рожков, звонкого заливного лая борзых и гончих, клекота соколов, рвущихся с кожаных рукавиц пажей, словно бы пропитанный густым летним солнечным цветом… и посреди этого, среди гомона разодетых в пух и прах придворных — Хаген, король Аквилонии, Золотой Лев, и прочая, и прочая… ослепительно-белый мундир гвардейца, иссиня-черный жеребец, подарок гирканского посланника из-за моря Вилайет, гонкое охотничье копье, которое второй сенешаль выдергивает из шеи еще дергающегося оленя, восторженные крики…

Полено перестало шипеть и вспыхнуло ясным чистым пламенем, и взор Сапсана вернулся из далекого от суровых будней пограничья Королевского Парка, замерев на карте… — И Аквилонская Корона, клянусь Светозарным Митрой, пожнет плоды этого безумия!

Это восклицание прозвучало в тишине неожиданно громко, полог шатра откинулся и внутрь заглянул один из порубежников; пальцы его нервно плясали на обухе топора за поясом.

— Ничего, ничего, это я Митре, — задумчиво склоняясь над картой, пробормотал Сапсан, добавив целую тираду на асирском наречии, как нельзя лучше характеризующую состояние дум командира Легиона. Воин понимающе ухмыльнулся, и полог упал на место, взметнув из костра тучу раскаленной сажи.

Пробежав глазами по горным теснинам и водопадам, Сапсан уставился на маленький красный кружок, потерянный посреди серого царства льда, камня и ветра. Венариум, форпост не только Аквилонской Короны, но и всего хайборийского мира, по нему теперь проходит черта, отделяющая утонченную цивилизацию Запада от царства дикарских вождей, богомерзких шаманов-туиров и первобытных орд.

Из сундука, куда небрежно была скинута меховая накидка и прислонен меч в грубых деревянных ножнах, Сапсан извлек план укрепленного лагеря и еще раз в сердцах произнес что-то на наречии асиров, точном и прямом, как древко гандерландского копья. Полгода, долгих полгода, нарушив самим же им объявленное перемирие, Сапсан и его Легион выбивали с перевалов и укромных урочищ гор Южной Киммерии прочно обосновавшиеся там шайки и ватаги, забросившие было свое разбойное ремесло и перешедшие на торговлю рабами-гладиаторами для немедийских арен.

Потеряв множество опытных бойцов, ударные силы Легиона вырвались в пустоши и столкнулись с небольшим отрядом киммерийцев, встревоженных коварным натиском южан. Встречный бой был стремителен и кровав — головной отряд боссонских лучников, лишенный бешеным ветром своего преимущества боя на расстоянии, был изрублен в куски, однако подошедшая гандерландская пехота выдержала дикий натиск варваров, а кавалерия, утопая по кон-скую грудь в смерзшемся снегу, совершила охват и ударила по киммерийцам с флангов и тыла.

Как и предвидел Сапсан, не побежал ни один из врагов — атакуемые со всех сторон вдесятеро превосходящим противником, засыпаемые дождем жаждущих мщения и не знающих промаха боссонских стрел, варвары, сомкнув щиты над головами, встали вокруг убитого первым же выстрелом вождя и устроили ему великую тризну, на радость поименованному Атли Хресвельгу — только когда тьма объяла пустоши, последний варвар, дравшийся обломком меча, пал с добрым десятком стрел и копий в груди.

Сапсан, по обыкновению ведший в бой свою кавалерию, в тот день был ранен, и командование поступило в руки присланного из столицы герцога Орантиса, одного из авторов убийственного проекта. Орантис не слушал увещеваний помощников Сапсана, устроил карательный рейд в горы восточной Киммерии и уничтожил деревню, откуда родом был молодой киммерийский вождь.

Затем тарантийский стратег приступил к закладке крепости на месте киммерийской святыни — для него это был лишь удобный с точки зрения обороны холм, с верхушки которого он велел убрать и пустить на топливо несколько деревянных истуканов. Так был рожден Венариум, где сейчас и находился выздоровевший Сапсан, мучительно вглядывающийся в карту и ждущий грозной лавины, которую, без сомнения, вызовет Ритуал Кровавого Копья.

Невеселые думы Сапсана были прерваны донесшимся перестуком оружия и криками. Сметя на утоптанную землю меховую полость и забросив в сундук бумаги, командир Легиона выскочил из шатра, на ходу застегивая перевязь с оружием. На его резкое движение спокойно сидевшие в шатрах постовые обернулись и вскочили. Это были лучник из Боссона и следопыт из северной Аквилонии, который как раз правил лезвие топора — красный правильный брусок, выпав из взметнувшейся в воинском приветствии руки, глухо стукнул по щиту и утонул в грязном снегу.

— Пополнение в строй ставят, — проговорил боссонец и опустился на прежнее место. Его напарник, сняв рукавицу и запуская руку в холодную жижу за бруском, добавил:

— Молодой дворянин муштрует.

Впрочем, Сапсан и сам уже видел — два десятка недавно прибывших в лагерь гандерских увальней, разбитые на пары, охаживали друг друга тяжеленными на вид дубинами, забавно хрипя и меся грязь босыми ногами. Они были по пояс голыми, и пар валил от раскрасневшихся на стуже тел.

Кое-кому уже изрядно досталось — из рассеченной брови одного капала в грязь неестественно алая кровь, на разбитых губах другого вздувались пузыри сукровицы, третий при каждом резком движении охал и кривился на левый бок, где меж ребрами наливалась солидная гуля.

Вокруг учебной площадки в середине укрепленного лагеря собралась изрядная толпа легионеров, жужжавшая, как разворошенный улей. То и дело кто-нибудь выкрикивал грубоватые слова одобрения или гневные тирады в адрес земляков — особенно громко шумели и сквернословили гандеры.

Между дерущимися расхаживал один из прибывших с Орантисом столичных офицеров — самый молодой, едва ли не мальчишка.

«Герцогов племянник, паж… « — припомнил Сапсан и поморщился. Столичные дворяне самим фактом своего существования вызывали у него острые приступы головной боли.

Молодой тарантиец, ловко лавируя среди так и летающих вокруг дубинок, рук и ног, находил время для каких-то замечаний, бросаемых тому или иному палочному бойцу. Имели они смысл или же служили тарантийцу средством показать важность порученного ему дела, Сапсан на таком расстоянии расслышать не мог. Однако он отметил плавность и точность передвижений пажа в самой гуще дерущихся — тот двигался, словно тонко чувствующий ритм танцор, не петляя или прыгая, и не останавливаясь, ровно и достаточно спокойно для сложившейся вокруг толчеи перемещаясь к интересующим его парам. Синий плащ с верноподданническими золотыми львами был перекинут через согнутую в локте левую руку, открывая сияющую кольчужную рубаху, правая небрежно лежала на навершии тонкого длинного меча.

На поясе, излишне тяжелом для столь хрупкой фигуры, угадывался кинжал и еще какая-то режуще-колющая снасть, справа висел на цепочке рожок, однако при всем при этом тарантийский юноша, увешанный как ковер со стены оружейной лавки, двигался во всей этой сбруе не без изящества и достоинства — и хваленый плащ не волочился по грязи, и мелочи не болтались и не бряцали, и меч, подвешенный без портупеи — на кавалерийский восточный манер, высоко и почти горизонтально, — не цеплял дерущихся и не путался между ног… словом, не происходило ничего такого, чего ожидали от столичного франта бывалые вояки, собравшиеся посмеяться над неженкой, назначенным учить гандерландских парней держать в руках оружие.

Меж тем поединщики начинали выдыхаться, дубинки взлетали вверх все медленнее и медленнее, движения новобранцев стали как у подгулявших заморийских матросов. Тарантиец почувствовал, что занятие следует прервать, и остановился, набрав в легкие побольше воздуха для команды, когда из своего шатра вышел и направился к открытой площадке герцог Орантис.

Сапсану неудержимо захотелось сделать что-нибудь безобразное, словно он снова был молодым дуэлянтом-забиякой из затерянного в предгорьях Киммерии гарнизона, словно не было за плечами четырех десятилетий изнурительной войны, крови и грязи, а была лишь молодая сила и злоба на придворных хлыщей. Не успев осознать всю опасность и глупость того, что он собирается сделать, Сапсан, Черный Коршун Приграничья, чья голова седа от побед и поражений, словно окружающие снега, громко хлопнул в ладоши и хриплым, срывающимся голосом отдал команду…

Команда была проста, и даже самые молодые из новобранцев уже знали это весьма полезное для отработки определенных боевых навыков упражнение — «свалка». Это былоприглашение к популярной в гандерландских деревнях на праздниках игре, когда молодые парни дерутся «все против всех» и «каждый сам за себя», стараясь не быть выброшенными из центра потешного ристалища. Дикарская тризна, оставшаяся в деревенских обычаях со времен далекого хайборийского прошлого, чреватая выбитыми зубами, свороченными скулами и вывихнутыми руками-ногами.

В этот раз она была вдвойне, даже втройне опасна: бойцы были злы и разгоряченны, а в руках их еще достаточно крепко сидели суковатые дубины. Вмиг усталость и дрема покинули молодых аквилонцев, и они с диким ревом бросились друг на друга, раздавая направо и налево пинки, затрещины и палочные удары. А в самом центре схватки оказался тарантиец.

Надо отметить, что юноша вышел из этого испытания с честью. Он нырнул под один удар, отшатнулся от второго, пнул в бок замахнувшегося было на него третьего. Воздух вокруг него гудел, палки мелькали с невообразимой быстротой. Уже кто-то катался по снегу, выплевывая зубы, рядом боролись, схватив друг друга в охапку и поминутно макая лица друг друга в ледяную слякоть, несколько человек оказались вышвырнутыми из схватки и выслушивали теперь насмешки зрителей. Паж же, так и не притронувшийся к мечу, вырвал палку из ослабевших рук волонтера, которого кто-то вытянул по хребту, и уверенно пробивался к краю утоптанной площадки.

Побагровевший герцог Орантис метался вокруг, силясь перекричать царивший гвалт и остановить схватку. К нему, после недолгого замешательства, присоединился и Сапсан. Общими усилиями им удалось остановить свалку.

— Что это значит, прах вас побери? — Орантис Антуйский разглядывал своего помятого, запыхавшегося племянника, который гордо сжимал в руке обломки палки и дул на разбитые костяшки пальцев второй руки.

— Обычное занятие, сударь, — невозмутимо сказал Сапсан. — Это же ваша идея — поставить сего весьма ловкого юношу обучать новобранцев. Надо отметить, что он справился с честью. — Мало чести для дворянина — дубасить палкой деревенских мужланов, — вступил в разговор один из спутников столичного стратега, тощий и вечно покашливающий барон, которому щедрость Митры подарила великолепный, длиной с пол-локтя нос, каковой маркиз очень любил совать в дела северных территорий еще задолго до создания Магистрата.

— А вы попробуйте, — весело предложил один из боссонских командиров.

— Да, барон, попробуйте, — поддержал своего офицера Сапсан. — Юноша справился неплохо, а вы, говорят, выдающийся фехтовальщик.

— Я фехтовальщик на мечах, к вашему сведению, а не на деревенской утвари. А ты, — и нос указал на боссонца, — благодари Митру Милосердного, что не служишь в гвардии. У нас наглецам, что встревают в разговоры командиров, полагается дюжина плетей.

— Вернись к своим обязанностям, Горм, — велел Сапсан и добавил, уже обращаясь к барону: — У меня в Легионе считается, что хороший боец может фехтовать всем возможным и невозможным оружием и даже предметами, к оружию не относящимися. Скажем, веслом.

— Кроме расшатанной дисциплины, по поводу которой я и прислан сюда Магистратом, в вашем Легионе еще и царят совершенно варварские нравы.

— Что поделаешь, барон, места тут дикие, и население, действительно, по преимуществу варвары. Воевать нам приходится не на бархатных коврах и не в танцзалах. Поверьте мне, трудно убедить врага, если он кидается на вас, размахивая оглоблей от телеги, что честь дворянина не позволит вам продолжить поединок, ибо вы не обучены действовать мечом против оглобли. — Тут Сапсан счел нужным прекратить бесполезные трения и потрепал пажа по голове, взъерошив тому волосы: — А юноша хорош, очень хорош. Со временем из него выйдет отличный солдат.

— Я чрезвычайно рад, герцог Сайнийский, что мой Эйольв вам пришелся по нраву, так как именно с ним выотправитесь к вашим наемникам из Митрой проклятого Ванахейма и приведете их под стены Венариума, — вступил в разговор Орантис.

Эта мысль пришла ему в голову только что. Он не сомневался, что племянник прекрасно разобрался в том, кто натравил на него кучу вонючих мужиков с дубинами, желая выставить в смешном виде. Сапсана следовало срочно удалить от гарнизона, а раз он сам заварил эту ванирскую кашу, так пусть ее и расхлебывает. За самодурствующим пограничным выскочкой следует приглядывать, а паж со всех точек зрения был кандидатурой подходящей.

Сапсан в свою очередь заметил, как удивленно вскинул глаза юноша при этих словах, и сделал свои выводы.

— А позвольте вас спросить, месьор, кто будет командовать гарнизоном в мое отсутствие? — спросил он, хотя заранее знал ответ.

— По решению Магистрата — на время отражения варварской угрозы Северным Легионом буду командовать я, а после того, как подойдет из Тарантии основная армия — тот, кого августейшая особа посчитает достойным этой должности.

— Разумеется, мой герцог. — Сапсан с трудом сохранил невозмутимое выражение лица. Об «основной армии» он слышал впервые. Итак, столичные интриганы победили. Он, зачинатель сил охраны аквилонского пограничья, отстранен от командования собственным детищем. Вместо Легиона теперь он возглавит вспомогательный отряд наемников, а когда их придется после окончания кампании распустить… Опала, отставка…

Сапсан не знал слов страшнее. «Я еще поборюсь, — подумал он зло, прислушиваясь к возмущенному ропоту своих командиров, слышавших последние фразы, — без меня граница развалится, варвары сомнут все кордоны и богатейшие провинции Внутренней Аквилонии обратятся в пустыни. Уж за пиктов и киммерийцев можно быть спокойным — их сдерживает один только Легион. А командовать Легионом могу один только я. Митра, да тут и волноватьсянечего. Все эти столичные хлыщи, только и способные, что звенеть перстнями да болтать языком, провалят уже эту кампанию, и им не поможет ни одна дополнительная армия, ни целый десяток».

Успокоив себя таким образом, Сапсан отдал указание офицерам продолжать учебные занятия и направился вслед за Орантисом Антуйским в его палатку. Наступал вечер, и как было обещано, явился Атли, вместе с которым предстояло отбыть Сапсану и юному Эйольву.

Атли привел с собой четверых из своей знаменитой в этих краях вольной дружины. Словно стая полярных волков, они жались к своему вожаку, держа руки поблизости от оружия и с нескрываемой ненавистью обводя глазами лагерь грозного Легиона. Не трудно было понять, зная нехитрую душу северян, что они чувствуют себя в захлопнувшейся ловушке с того момента, как за их спинами хмурые стрелки-боссонцы затворили ворота и проводили ваниров и их сани недобрыми взглядами.

Вожак же чувствовал себя в аквилонской крепости совершенно спокойно или же, проведя не один год среди хайборийской цивилизации, научился так же, как и ее дети, скрывать свои истинные чувства. Он прикрикнул на собак, затеявших грызню, сулившую долгое распутывание упряжи, совершенно хозяйским жестом сорвал с рыжей шевелюры шлем и расположил его на санях среди каких-то тюков и бочонков. Рядом с рогатым чудищем расположился и щит.

Словно не замечая угрюмых, сверлящих затылок взглядов пограничников, с молоком матери впитавших если уж не ненависть, то — опаску к жителям Нордхейма, Атли широко улыбнулся заходящему солнцу и направился к шатру командира Легиона. Четверо воинов его ватаги остались возле саней, подчеркнуто внимательно следя, чтобы громадные белоснежные псы Ванахейма не устроили грызни ни между собой, ни тем более со сторожевыми псами легионеров, что подозрительно принюхивались к чужакам, сбиваясь в стайку неподалеку от стоянки ванирской упряжки. В этой сумрачной и жестокой земле, где гость зачастую оказывался вражеским лазутчиком, а попутчик — будущим врагом, собаки и люди вели себя совершенно одинаково, разве что одни из них были не в пример хитрее и приспособленнее к суровостям пустоши, к тому же на их стороне всегда было холодное железо, вторые же не умели скрывать своей вековечной мучительной боязни чужих и без лишних отступлений начинали глухо ворчать, скалить клыки и поплотнее сбиваться в тугой ком пока еще оборонительной агрессии, коготь к когтю, клык к клыку.

Вокруг четверки нордхеймцев собралась добрая сотня порубежников, которые хмуро переглядывались, нарочито громко обсуждая вооружение и одежду пришельцев. А обсуждать было что. Четверка дружинников представляла собой великолепный образец вековечного врага хайборийского мира, каждый из них был природным хищником без липших мышц, словно бы слепленным Имиром из одних жил, костей и тугих канатов.

Все они, выказывая презрение суровому климату, были без плащей и накидок, в одних только меховых куртках, стянутых поясами и портупеями. Хлопья снега били в незатянутые шнуровкой вырезы, из которых выглядывали многочисленные варварские амулеты и обереги, клыки и когти могучих полярных медведей, нанизанные на бусы, нити которых сплетены были из такого материала, что их владельцам позавидовал бы любой пикт-людоед с берегов Западного океана.

На бычьи шеи спускались кудлатые огненные бороды, в которых сверкали кристаллики льда, глаза по-звериному поблескивали в прорезях рогатых шлемов, не глядя куда-то в одну точку, а словно бы сквозь обступающую их толпу, стремясь охватить все возможное поле битвы. Меховые высокие сапоги, перетянутые ремнями от лодыжек почти до колен, еще более усиливали звериное впечатление от варваров.

В штанах же дружинники позволили себе разнобой пристрастий — были тут и дико контрастирующие с образом полярного Нордхейма шелковые гирканские шарова-ры, под которыми угадывались в лучах беспощадно правдивого вечернего светила волосатые мускулистые ноги, были и явно трофейные короткие брючины от костюма немедийского верхового, по отдельности закрепленные на бедрах все той же подозрительной шнуровкой, и пара традиционных северных юбок белого нежного меха королевских котиков, разрисованных сине-зелеными письменами, более похожими своими ломаными значками на обухи топоров и перекрестья мечей, чем на буквы или руны Асгарда.

Защитного вооружения на дружинниках Атли не было, если не считать бронзовых тяжелых наручей на запястьях. Эта четверка была, без сомнения, из числа воинов-волков, по легендам южан, неуязвимых оборотней, родичей тех существ, памятуя о существовании которых, хайборийцы страшатся ночи, грозы и заброшенных могил.

Надо отметить, что хитроумный Атли пользовался дурной славой немногих истинных «неистовых детей грома» — берсеркеров, боевые подвиги которых давно ушли в прошлое даже в полном первобытных сил Нордхейме. Его дружинники умели в бою рвать на себе одежды, исходя пеной и скаля зубы, чем повергали некоторых впечатлительных воинов-южан в суеверный ужас.

В одном давнем бою, когда ваниры за золото дрались в рядах армии Бритунии против залетной гирканской орды в тундре к северу от моря Вилайет, волчий вой, исторгнутый из хриплых глоток северян, заставил обезумевших от страха скакунов валить своих седоков прямо под мечи и топоры пешей дружины.

Истинными знаниями о том, как ввести воина в состояние «неистового сына грома», заставить его душу слиться с «внутренним зверем», обладали к тому времени лишь некоторые туиры киммерийцев, свято храня даже от собственных вождей секреты боевой магии времен сокрушения черных ахеронских твердынь.

Оружием, правда, нордхеймцы впечатлить порубежников не могли — тяжелые боевые рогатины без перекрестий, страшные глубокие раны от которых открывали верную дорогу влучшие миры, широкие топоры и хищные кинжалы, созданные, чтобы прорывать кольчуги и рвать кости и мясо, были в Легионе, а что касается мечей, то кузнецы Ванахейма уступали не только лучшим кузнецам Севера — киммерийцам, но и соседям-асам, не говоря уже о качестве стали.

Лучшая «громовая» руда шла в хайборийский мир с юга и востока. Впрочем, воины Легиона далеки были от мысли, что средний клинок в руках опытного и могучего бойца может уступить любому из древних Великих Клинков в руках посредственного мечника.

Все эти детали экипировки нордхеймцев, равно как и многое другое, касательно уже обычаев и нравов северян, на многие голоса обсуждалось посреди Венариума в последних лучах солнца. Ретивые головы, а вместе с ними откровенно скучающие бойцы и те, кто за долгие годы противостояния на границе так или иначе пострадал от бродячих ванирских отрядов, начинали задирать спутников Атли, то притравливая собак, то обсуждая «вороватый вид» четверки, великолепно зная, что нет страшнее обвинения для нордхеймцев, чем обвинение в покушении на чужое имущество в доме хозяев.

Немногие более старшие порубежники из тех, что по приказу Сапсана плечом к плечу с дружиной Атли бились во многих стычках и рейдах как в горах и пустошах южной Киммерии, так и к западу от Боссонских Топей среди дремучих лесов и болот, старались вразумить крикливых, но благоразумных оказалось в тот момент немного.

В толпе сновали двое-трое из офицеров Легиона, великолепно осведомленных о том, что нордхеймцы специально приглашены в Венариум Сапсаном. Но и они были бессильны остановить зарождающуюся во внутреннем дворе укрепленного лагеря ссору. Недавние потери в боях с киммерийским отрядом воскресили в порубежниках исконную пламенную ненависть ко всем племенам и народам, обитающим к северо-востоку от Гандерланда.

Гроза, собиравшаяся весь вечер, готова была разразиться. Псы Ванахейма, скаля кривые и острые, как кинжалы, клыки, припадали на брюхо у ног своих хозяев и уже неворчали, а злобно лаяли, готовясь ринуться в свой последний бой. Их налитые кровью глаза, не моргая, смотрели уже не на сторожевых псов, заливающихся до хрипоты где-то за спинами порубежников, а на окружавших сани людей, и ледяные демоны-хримтурсы щерились на толпу из их глазниц, а в черных, как полярная ночь, зрачках плясали на крылатых конях дочери Имира — валькирии.

Четверо дружинников без единого слова подняли повыше щиты, с которыми они, кстати, не расставались с самого начала, не в пример Атли. Медные умбоны, позеленевшие от времени, все в зарубках и вмятинах, уставились в четыре стороны от упряжки. Еще раньше бесполезные в могущей начаться свалке рогатины были воткнуты в мерзлоту под ногами, и в руках ваниров тускло засверкали мечи и секиры.

— Имир! — раздался грозный рев, руки ваниров поднялись, и сталь громыхнула по медным умбонам, унося легендарный клич в небо над Венариумом.

За всей этой сценой следил стоявший неподалеку барон. Его длинный нос буквально шевелился от возбуждения. Он с удовольствием ожидал момента, когда наглядно станет видно полное отсутствие дисциплины в рядах Легиона. В голове уже складывались витиеватые строки отчета в столицу. Однако в тот вечер крови не суждено было пролиться.

— Что тут происходит, Нергал вас разбери? — расталкивая порубежников, к месту действия пробивался Сапсан.

Все превратности и недосказанности импровизированного военного совета вмиг вылетели у него из головы. Он знал своих подчиненных, знал и ваниров. И кожей чувствовал сгустившийся мрак веками копившейся ненависти.

К нему протиснулись офицеры Легиона и что-то говорили, но слова Сапсану не были нужны — и без того он видел выражение лиц боссонцев и гандерландцев, с которых близость к своим извечным врагам стерла тонкий налет цивилизации, обнаружив самое нутро. И нутро это требовало крови. Видел он и ваниров, готовившихся не сходя с места переместиться в Ледяные Чертоги Гигантов, прихватив с собой как можно большее количество врагов.

— Офицеры! Немедленно очистить площадь. Горм — марш к новобранцам, или отправишься в столицу оруженосцем к какому-нибудь хлыщу!

Пока Сапсан разгонял своих воинов, которые ворчали и расходились, не рискуя идти против воли своего командира, зло поглядывая на готовых к смертельной схватке ваниров, к месту действия протиснулся Атли.

— Эгей, рыжебородые! У вас лица такие, словно вы увидели саму Хель, Имирову супружницу. Уж не перепугал ли кто вас, пока меня не было. Может — вот эти псины, — и он указал на собак легионеров, все еще скаливших зубы, — или вон тот южанин, который носом шевелит, точно медведь, учуявший тухлую рыбу?

Рыжебородые опустили оружие и с готовностью загоготали, указывая пальцами на барона. У того аж глаза полезли на лоб — Атли произнес всю тираду на аквилонском. Спутники его все прекрасно поняли, тарантиец — тоже, и что самое неприятное, поняли и толпившиеся кругом легионеры.

Накопленное напряжение враз разрядилось. Общий хохот взлетел над лагерем едва ли не выше к небесам, чем недавний боевой клич затравленных ваниров. Атли знал, что делал. Он тоже чувствовал тугие волны злобы и страха, колыхавшиеся в лагере, и как вожак, нашел самый простой способ излиться агрессии.

Барон, на которого смотрела не одна сотня глаз, шагнул вперед — он чувствовал, что, только поставив на место варвара, он может завоевать в Венариуме требуемый авторитет.

К тому же он действительно был известным задирой и дуэлянтом в гвардейских полках, пока нужды карьеры не увлекли его в пучину интриг и кабинетной возни. Однако дух северной вольницы воскресил в нем былую удаль.

Тарантиец подбоченился и выдал витиеватое, роскошное оскорбление, сделавшее бы честь любому из столичных бре-теров. Легионеры восхищенно зацокали языками и некоторые даже высказали вслух мысль, что «столичная штучка еще ничего, того, наш». Ванирская четверка ничего не поняла, но по тону и жестикуляции они тоже разобрали что к чему и принялись кричать что-то Атли, подзадоривая его.

Атли коротко, примитивно, но емко охарактеризовал тарантийца и подмигнул Сапсану. Тот понял его без слов и прошептал одними только губами:

— Только быстро, и не вздумай убивать. Потом мы уходим.

Толпа снова собралась в круг, в центре которого стояли и осыпали друг друга оскорблениями Атли и барон. Кто-то из нордхеймцев протянул своему вождю шлем и щит, барон же выхватил из ножен узкий зингарский клинок и рубанул перед собой воздух крест-накрест, что вызвало бурю восторга среди зрителей.

— Эйольв, ты готов к дороге? — спросил Сапсан у пажа, который приготовился следить за схваткой.

— Но… я… да, месьор, готов.

— Тогда отправляйся в мою палатку и захвати там в сундуке карту. — Так как паж замешкался, Сапсан одними углами рта усмехнулся и сказал: — Тут решительно не на что будет смотреть.

— Я тоже так думаю, месьор. Барон давал мне уроки, я видел его триумф на турнире в Галпаране год назад.

— А, ну тогда оставайся, тебе будет на что посмотреть, юноша. Это будет отличным уроком — ведь тебе придется провести на севере Аквилонии не один год вместе с герцогом Антуйским.

Паж не очень понял ход рассуждений Сапсана, но вдумываться не стал, и повернулся к месту, где должна была начаться смертельная схватка.

Атли стоял спокойно, как скала, и смотрел из-под низко нахлобученного шлема, как его противник чертит в воздухе замысловатые фигуры тонким и гибким клинком. Плащ барон навернул на левую руку и отставил ее в сторону, низко присел и хищно оскалился, делая в своего невозму-тимого противника легкие выпады, стараясь того заставить скрестить с ним меч.

Вероятно, барон был действительно хорошим фехтовальщиком, однако ванир привык сражаться в несколько иной манере. Он пару мгновений с недоумением следил за движениями тарантийца, а затем с ревом скакнул вперед, рубанув мечом сверху вниз. Он прыгнул грузно, как медведь — доспех, щит на левой руке и огромный меч только усилили впечатление грузности и неповоротливости.

Барон легко уклонился от удара, отдернув голову и перенеся центр тяжести на далеко отставленную заднюю ногу, затем мгновенно распрямился в выпаде. Это был не простой выпад, направленный в сердце — клинок смотрел Атли в живот, а затем с быстротой молнии изменил направление полета, и устремился в горло.

Движение было неуловимо глазом, плавное и стремительное, тысячи раз отработанное в фехтовальном зале и нескольких нешуточных поединках. Парировать такой удар, когда он уже нанесен навстречу движению, смогли бы лишь один-два бойца во всем королевстве.

Но Атли и не стал его парировать. Он просто присел и втянул голову в плечи.

Легкий клинок ударил прямо в бронзовый рог его шлема и сталь с хрустальным звоном разлетелась, едва не сорвав тяжелый шлем с ванира. Атли только покачнулся, сам же барон едва не наскочил на него всем телом. Еще не успев понять, что происходит, он автоматически набросил свой плащ на опущенный меч ванира, мастерски дернул его вбок и собрался пнуть врага в колено.

Атли остановил его бросок мощным ударом щита. Окованный железом край врезался в грудь тарантийца и отшвырнул того на три шага. Тот еще попытался встать, но сломанный клинок выпал у него из ослабевшей руки и горлом пошла кровь. Эйольв бросился к нему, и бережно опустил на снег. Кругом восторженно кричали.

Пажа до глубины души поразила эта короткая и эффективная расправа над одним из лучших столичных бойцов. Весь поединок длился не дольше, чем требуется, чтобы задутьсвечу. Выпад — и ответный удар. От Эйольва не ускользнуло, что ванир попросту играл с противником, как сытый кот с забавной храброй мышью — он не собирался ни убивать своего врага, ни калечить: первый взмах был совершенно не опасным, даже нарочито не опасным, а удар щита вполне мог прийтись и в голову, а не в нагрудные пластины роскошного баронова панциря.

— А теперь мы выступаем, — как ни в чем не бывало произнес Сапсан.

Атли уже шел к своей упряжке, втоптав в снег обломки великолепного дуэльного клинка.