"Александр Викторович Коноплин. Поединок над Пухотью " - читать интересную книгу автора

в него и, сохраняя на лице выражение полного безразличия, принялся
разливать водку в подставленные кружки. Остаток он, не меряя, вылил в свой
котелок и отнес в угол, где находился его персональный топчан и рядом с ним
маленький столик. Блиндаж, общие нары и общий стол строили бойцы расчета,
Уткин же трудился только над этим уголком. Завершив его, он повесил в
правом верхнем углу - как раз над столиком - портрет товарища Сталина в
маршальском мундире, а чуть пониже его и ближе к изголовью - фотокарточку
своей жены Настасьи Лукиничны - круглолицей и, по-видимому, очень полной
женщины лет тридцати с хвостиком. С этого дня ее острые глазки неутомимо и
зорко следили за всем, что делалось в блиндаже. Потом портрет Настасьи
Лукиничны исчез. Предшествовало этому какое-то письмо, которое Уткин
сначала перечитал несколько раз, чего не делал никогда прежде, а затем
порвал в мелкие клочья. Место жены на земляной стенке блиндажа прочно
заняла артистка Марина Ладынина.
Прежде чем выпить, Уткин обвел затуманившимся взором свой расчет.
- Ну як, хлопцы, воюемо?
Раньше он командовал расчетом, состоявшим из одних украинцев, и с тех
пор частенько говорил, употребляя украинские слова.
- Воюемо! - отвечали "хлопцы" - выходцы из костромских деревень.
- Ну и добре. Смерть немецким оккупантам! Водка - сто "наркомовских"
граммов - должна выпиваться единым духом. Те, кому это пока не под силу,
настоящими солдатами, по мнению Уткина, считаться не могут. В его орудийном
расчете таких оставалось двое: Сергей Карцев, по прозвищу Студент, и
подносчик патронов рядовой Кашин. Первый питал к водке отвращение и не
скрывал этого, второй из всех сил старался догнать остальных, но не мог:
выпитая водка тотчас изрыгалась обратно.
- Не в то горлышко попала, - оправдывался Кашин, - но я ее одолею, вот
увидите!
- Хрена два! - возражал Моисеев. - Душа твоя ее не принимает, а душа
не девка, ее насиловать грех, так что лучше отдай свои сто граммов мне.
Обед - час тишины и покоя. Время обеда - все шестьдесят минут -
принадлежит солдату, и если дежурный попадется расторопный - успеет занять
очередь к ротному котлу, - то от самого процесса принятия пищи, который
занимает не так уж много времени, останется еще с полчаса, чтобы черкнуть
домой, сбегать в соседний ровик к земляку, пришить чистый подворотничок или
просто покемарить в уголочке, накрывшись шинелью.
В обед даже немцы молчат. Им тоже дороги эти шестьдесят минут. В это
время не так опасно передвигаться по траншеям: в этот час обычно не
стреляют.
Управившись с обедом в десять минут, Стрекалов остальные хотел
употребить на сон, - писем писать было некому, - но неожиданно в землянку
вошли командиры соседних орудий старшие сержанты Носов, Гусев и Чуднов.
Первый нес под мышкой гармонь, второй - котелок с водкой, третий - только
что распечатанную посылку.
- Принимай гостей, Митя! - закричал Носов и лихо перебрал лады.
- Чего это вы? - спросил Уткин, сразу узрев котелок. - Вроде бы
радоваться нечему.
- Нечему? - Носов освободил одну руку. - А ну, считай! Лешку баба
вспомнила, посылку прислала - раз, у Гусева баба двойню родила - два, мне
сегодня двадцать восемь стукнуло - три, а последнее ты и сам знаешь.