"Григорий Иванович Коновалов. Былинка в поле (Роман) " - читать интересную книгу автора

на Василисе в дни молодости, так мой сын возьмет твою дочь Фиену". -
"Храбрый, пока бабы твоей нет рядом", - усмехнулся Сугуров, травя
подавленное на веки вечные самолюбие Кузьмы. В душе Карпуха ничего так не
желал, как бы поскорее выдать замуж свою отчаюгу. "Ставь вино, запой
сделаем!
Моя власть в семье берегов не знает!" - безудержно храбрел Кузьма.
Домой вернулся в одной рубахе. Шубу из добротных овчин густошерстных
романовских овец оставил в залог. Вместе с хмелем покинула его смелость.
"Влас, сыпок родной, возьми Фиену, ради бога. А то вить шуба-то пропадет и
честь моя развеется дымом". Покладистый Влас согласился - Фиена нравилась
ему.
- С Власом промахнулся. А вот Автоному подыщу смирную нанпутевейшую
девку, - сказал Кузьма.
- Ищи блох в своей овчине. Автонома сама женю.
Прости меня, о господи! Опять ввела во грех сношенька...
Я-то, старая, зачем окрысилась на ветреную, уронила себя? Уж пора бы
знать людей...
Василиса надела шубейку, на голову - шаль. В сенях отодрала от полки
припасенные днем два куска бараньей ляжки и, сунув под шаль, хоронясь,
подошла к избенке бедной вдовы, постучалась в окно.
- Возьми, у сеней, - изменив до неузнаваемости голос, сказала
встревоженной хозяйке.
Многодетного мужнина брата Егора встретила у его ворот, молча сунула в
руки мясо и ушла без оглядки. Такмолча, не выдавая себя, помогала она
людям то куском мяса к празднику, то мукой в самое трудное перед новым
урожаем время. Вернувшись домой, велела Кузьме взглянуть на Пестравку.
- Должна вот-вот разрешиться.


3


Кузьма вышел во двор босиком, в посконных портках и длинной рубахе
навыпуск, перехваченной по высокому поджарому стану сыромятным ремешком.
Новогодняя ночь так изукрасила все вокруг инеем да лунным светом, что
Кузьма не узнавал своего просторного двора. Тень колодезного журавля
выгибала длинную шею на заиндевелой стене дома. За постройками в степи
сизовато-дымчато переливался снег, тревожа сердце, а по берегу гулко
трещавшей льдом реки искристо стыли мохнатые деревья. Подошел ростом с
теленка поседевший от мороза зверь, и Кузьма лишь тогда узнал матерого
волкодава Наката, когда кобель потерся осыпающейся инеем шерстью о его
ноги и стал черным со спины. Кузьма смахнул ладонью холодное серебро с его
большелобой башки с янтарно блестящими глазами. Накат фыркнул и устремил
взгляд за реку, куда глядел и Кузьма. Доносились с того берега ядреный
скрип снега под полозьями сапей, бодрые голоса извозчиков. На перекрестке
улиц раздвинул темное небо новогодний соломенный костер.
Одобрительно улыбнулся Кузьма: сам когда-то парнем жег костры под Новый
год, таскал не прибранные хозяевами сани да телеги на перекресток улиц -
пусть утром поищут... Кузьма вздохнул примирение и, поманив за собой
Наката, пошел под сарай, скрипя босыми пятками по снегу, приговаривая под