"Григорий Иванович Коновалов. Былинка в поле (Роман) " - читать интересную книгу автора

каждый шаг: "Сусек, мешок".
Если последний шаг у стены совпадет со словом "сусек", урожаем порадует
лето, но Кузьма переступил косую тень сарая и уперся лбом в стену на слове
"мешок". Поскучнев, он открыл скрипнувшие ворота и вошел в пригон.
Шарахнулись овцы, хрустя бабками, тускло прожигая тьму фосфорическими
глазами. Овцы пригляделись, обступили присевшего Кузьму, тычась в бороду
влажными мордами.
Как только Кузьма увидел в латунном свете взволнованно
перешептывающихся гадальщиц и узнал среди них Марьку Отчеву, он забыл о
своей старости. С ласковой задумчивой улыбкой смотрел на девок, милых
своим трепетным ожиданием завтрашнего дня.
Молодцом привиделся он себе, и не тут, под сараем, а в церкви: стоит,
грея свечой руку, тревожно и радостно глядя на невесту. Отчужденно стынут
синие глаза Василисы на гордо вскинутом красивом лице. Теплый запах воска
струят свечп. Рослый батюшка с золотистыми по блестящей рпзе волосами
водит их вокруг аналоя и так ликующе поет, будто женится сам. И свежие
мужские и женские голоса на клиросе вольготно и весело расплескивают песню
под высокими светло-желтыми сводами соснового божьего храма...
В первую после венца ночь Василиса легла поперек кровати, не пуская к
себе Кузьму. Три ночи Кузьма коротал на ларе, лишь мимолетной забываясь
дремой. Верный закону больше трех раз не кланяться и не прощать, он в
четвертую ночь стащил непокорную с кровати, привязал длинными косами к
ножке стола, кинул под бок овчину, чтобы не сковала простуда от земляного
пола мазанки.
Уснул, не дождавшись ни слова виноватости, ни жалобы.
Детский ли писк защелкнутого капканом зайца, тягостное ли мычание
телившейся в хлеву рядом с мазанкой коровы разбудили Кузьму, но только
вскинулся он на заре в смутной тревоге. Зажег спичку, наклонился к
Василисе.
Бедой круглились запухшие от слез глаза, замирала дрожь на спаянных
чернотой губах.
- Васена, нам с тобой жить, Бог связал. Ну?
И еще долго после того, как сгорела спичка в его навсегда полусогнутых
работой пальцах, он сидел на корточках в напрасном ожидании слова молодой.
Окно мазанки промывал пасмурный рассвет.
- Отвяжи, шайтан страховидный, - наконец-то сказала она.
- Лучше молвишь, Васена.
- Голова затекла. Отвяжи, мучитель окаянный.
- По имени кликнешь, поперешная.
Зарыдала Василиса, прощаясь со своей волей:
- Батюшка, Кузьма Даннлыч, сжалься, ослобонп.
- Бог простит. Мне не молиться на твою красоту, я тебе норов-то сломаю.
Вздрагивая, согревалась под одеялом рядом с широким и длинным Кузьмой
тонкая семнадцатилетняя девчонка.
Горячие соленые слезы кропили его руку.
- Не губи меня, Кузьма Данилыч. Не люб ты мне.
- Пожалься своей матушке, что девкой тебя родила.
Мне-то зачем врезаешь в сердце боль-обиду на всю жизнь?
С тех пор Василиса замирала от страха и постылости, оставаясь наедине с
этим огромным, будто вставший на дыбы конь, человеком. По ноздри и глаза