"Роберт Конквест. Большой террор. Книга 1" - читать интересную книгу автора

этот закон начал немедленно и широко применяться. С ноября 1932 года
однодневное отсутствие на работе без разрешения - прогул - стало
наказываться немедленным увольнением. И наконец, 27 декабря 1932 года были
восстановлены внутренние паспорта, в свое время сурово осужденные Лениным
как одна из тяжелейших ран, нанесенных царистской отсталостью и деспотизмом.
Система профессиональных союзов стала просто довеском государственной
машины. Томский считал, что невозможно одновременно и управлять
производством на коммерческой основе и выражать и защищать экономические
интересы рабочих; он заявлял, что сначала надо поднять оплату, а затем мы
можем ожидать подъема производительности. Эти положения Томского были
публично опровергнуты на IX съезде профсоюзов в апреле 1932 года. Преемник
Томского в руководстве профсоюзами Шверник выдвинул вместо этого как
наиболее важную задачу профсоюзов массовое внедрение сдельной оплаты труда
на основе норм, - т. е. жесткую оплату по результатам работы, которая стала
на грядущие десятилетия средством выжимания пота из рабочих.
Тем не менее, рабочие все же не вымирали. Промышленность двигалась
вперед. Система принуждения, вылившаяся здесь в менее отчаянные формы,
способствовала развитию промышленности. Возможно, что другие методы могли
привести по меньшей мере к таким же успехам при гораздо меньших затратах
людских резервов. Тем не менее, были достигнуты ощутимые результаты, и
партия могла считать, что ее политика оказалась успешной.
Сталин достиг и другой своей политической цели. В борьбе против народа
не было места нейтралитету. И от любого члена партии можно было требовать
теперь верности в военном смысле слова. Сталин мог настаивать на абсолютной
солидарности и применять любые суровые меры наказания за слабость. Созданная
атмосфера гражданской войны напоминала многие другие войны, которые начинали
правители во все исторические эпохи для достижения внутренних целей - для
заглушения критики, для устранения колеблющихся. Люди снова вынуждены были
говорить себе: "Права она или не права, это моя партия". Оппозиционеры
бездействовали. Меньшевик Абрамович вряд ли несправедлив, когда он говорит:
"Голод не вызвал никакой реакции со стороны Троцкого, который находил время
и место, чтобы писать об "ужасающих преследованиях" его собственных
сторонников в России или чтобы обвинять Сталина в фальсификации его,
Троцкого, биографии. "Пролетарский гуманист" Бухарин и порывистый Рыков тоже
молчали".[84]
Бухарин, однако, начал понимать, что ускоренная социализация,
проводимая, как и следовало ожидать, со всей беспощадностью, лишает правящую
партию покрова гуманности. В частном разговоре Бухарин сказал, что во время
революции он видел "сцены, которые я не пожелал бы увидеть моимврагам. И тем
не менее даже 1919 год несравним с тем, что случилось между 1930 и 1932
годами. В 1919 году мы сражались за нашу жизнь. Мы казнили людей, но в это
время мы рисковали и своими жизнями. В последующие периоды, однако, мы
проводили массовое уничтожение абсолютно беззащитных людей вместе с их
женами и детьми".[85]
Но Бухарина еще больше беспокоило воздействие всего этого на партию.
Многие коммунисты были серьезно потрясены. Некоторые покончили
самоубийством, другие сошли с ума. По мнению Бухарина, самым, худшим
результатом террора и голода в стране были не страдания крестьянства, как бы
ужасны они ни были. Самым скверным результатом были "глубокие изменения в
психологии тех коммунистов, кто принимал участие в этой кампании и, не сойдя