"Повседневная жизнь охотников на мамонтов" - читать интересную книгу автора (Михаил Аникович)
Глава 17. КОНФЛИКТЫ И ВОЙНЫ
Конфликты в палеолите
Никакого «Золотого века», когда бы люди жили в мире и согласии друг с другом, земная история человечества не знает. Враждовали и убивали друг друга все — и наши волосатые предки, и люди, во всем (или почти во всем) подобные нам. Но следует признать как неоспоримый факт: на протяжении всего палеолита, длившегося свыше двух миллионов лет, столкновения эти не бывали ни массовыми, ни длительными. Они представляли собой скорее предпосылки будущих войн, а не войны в собственном смысле слова. И этим эпоха древнекаменного века очень сильно отличается от всех последующих эпох.
С точки зрения нашего современника, военные конфликты той поры, как и способы их разрешения, куда более напоминали массовые драки или «выяснение отношений» путем поединков. Вряд ли все это можно всерьез называть войнами. Показательно, что даже для верхнепалеолитической эпохи, начавшейся примерно 45 тысяч лет назад и ознаменовавшейся большими техническими достижениями (об этом подробно говорилось выше), у нас нет никаких оснований выделять особое, военное оружие.
Разумеется, сами люди, жившие в ту пору, вполне могли как-то отличать те копья и дротики, что применялись ими на охоте, от тех, что предназначались для «силового решения спорных вопросов» с соседями. По крайней мере, данные этнографии говорят нам, что так оно и было!.. Однако мы, археологи, до сих пор нипочем не можем выяснить, в чем же состояли эти различия в древнекаменном веке? Возможно, они были связаны не с формой наконечника, а скорее с особой окраской древка, характером заклинаний, накладывавшихся на копье, и тому подобное. Так или иначе, никакой существенной, принципиальной разницы между формами охотничьего и «воинского» оружия в эпоху палеолита еще не было.
В монументальных росписях пещерных галерей, в палеолитических гравировках на кости имеются сцены охоты, но нет ни одной, которая изображала бы столкновение между людьми. Это весьма показательно. Пройдет время, и ситуация резко изменится. Уже в изобразительном искусстве эпохи мезолита-неолита войны, схватки людей с людьми присутствуют как один из распространенных сюжетов (примеры — фрески испанского Леванта, петроглифы Карелии). К наступлению эпохи бронзы и раннего железного века войны, столкновения и убийства уже станут чем-то обыденным, представлявшим собой одно из важных (и достаточно постоянных) занятий мужчины. Не случайно многие этнографически известные племена, находившиеся в XIX веке на стадии неолита или раннего металла (например североамериканские индейцы), до прихода европейцев жили в обстановке перманентной, никогда не прекращавшейся надолго войны со своими соседями. Отголоски представлений, унаследованных оттуда, живо проявляются даже в наши дни, у людей, населяющих современную индейскую Резервацию. Автору этих строк довелось в 1997 году побывать в штате Колорадо, в археологическом центре Кроу Кэньон. Листая местный журнал, я слегка оторопел, прочитав, что военные вожди двух соседних племен наконец-то сошлись для заключения мира. Не веря своим глазам, я сверил даты... Оказалось, все правильно, на дворе девяносто седьмой... и индейская война, продолжавшаяся уже много десятков лет... или столетий? — подошла к своему завершению. Стороны договорились.
Разумеется, в наши дни такое «состояние войны» между племенами никогда (или только в редчайших случаях) не оборачивается кровопролитием. Однако это лишь потому, что кровопролитию препятствуют федеральные силы.
Кстати, индейские резервации — совсем не то, что внушалось нам в пионерском детстве. Резервация в США — это своего рода государство в государстве. Территория каждого племени управляется по собственным племенным законам. Федеральное правительство вмешивается в это управление лишь в одном случае — при угрозе насилия. В том же 1997 году мне выпала честь быть гостем военного вождя индейского племени Зиа и понаблюдать «изнутри» жизнь современных американских индейцев. Это, действительно, было и честью, и большой удачей. Хорошо помню, как завидовали мне мои американские друзья, когда я, новичок в Штатах, приехавший немного поработать в археологическом центре Кроу Кэньон, неожиданно получил такое приглашение. Дело в том, что для любого белого человека, будь то иностранец или гражданин США, вход и въезд на территорию резервации категорически воспрещен. Попасть туда можно только по специальному приглашению вождей племени. Так что очень многие современные американцы никогда не бывали на «индейской территории» — и вовсе не потому, что они сами ленивы и нелюбопытны. Зато каждый индеец США в наши дни имеет конституционное право приехать и жить на территории любого штата.
Когда люди в Европе начали воевать?
Настоящие войны в Европе начались уже на финальном этапе палеолита, в период, переходный к новому каменному веку (эпоха мезолита-неолита). Именно тогда человек впервые начал заниматься земледелием и скотоводством, начал прочно «обживать» свою территорию, одновременно создавая на ней материальные блага, становившиеся для иноплеменников слишком большим соблазном. Не случайно именно в этот период на стоянках самых различных культур резко увеличивается количество находок наконечников стрел. Долгое время археологи считали, что лук и стрелы и появились именно тогда — в мезолите. Однако новые находки ясно показали, что это не так.
Охотничий лук был изобретен в глубокой древности, вероятно, еще в раннюю пору верхнего палеолита. Тем не менее вплоть до начала эпохи участившихся межплеменных столкновений он не имел ключевого значения в вооружении охотников. Практика загонных охот не давала широких возможностей для его применения и развития. Зато при военных действиях именно лук должен был стать самым грозным, самым дальнобойным и эффективным оружием из всех, которые знало тогда человечество. Таковым он и стал.
В романе «Закон крови» описан гипотетический случай изобретения боевого лука в раннюю пору верхнего палеолита на Среднем Дону, на той самой территории, где в дальнейшем появились многочисленные стоянки охотников на мамонтов. Действие происходит в одном из сообществ, которые археологи относят к стрелецкой культуре.
Это драматический момент романа: Мал, один из самых опытных и уважаемых общинников, вступает в смертельный конфликт со всем своим родом. Лишенный родового имени, преследуемый за свое преступление, он вдруг осознает, что все его искусство следопыта, все привычное оружие охотника, по сути, бесполезны в борьбе с людьми, с такими же следопытами, как он сам:
..Люди говорят: «Следопыт следа не оставит!» Люди верят: «След следопыта не выследить!» Но все это — только слова! Даже самый лучший следопыт не может совсем не оставить следа, — ведь он не птица! Да и был бы птицей, — кто знает, — какие следы оставляют они в своем полете?
Нет, если настоящий следопыт хочет скрыть свой путь, свою тропу, его искусство вовсе не в том, чтобы вовсе не оставить на ней следа. Он должен переложить след: создать ложную тропу, уводящую в сторону от его истинного пути, но с таким расчетом, чтобы настоящий путь после хотя бы частично совпал с этой ложной тропой. А дальше — дело искусства: кто хитрее, кто опытнее, — дичь или охотник?
Лишенный имени был уверен: опытнее — дичь, но такая, как он сам! Он сидел высоко на сосне, наблюдая за действиями преследователей, вставших на ложный след. Лазать по деревьям могут все, — от охотника до мальчишки. Но и в этом он постарался достичь совершенства. Никто другой не мог забраться так высоко в считанные минуты, да еще с оружием! — и не оставить следа. Никто не мог так ловко замаскироваться в ветвях. И никто не знал: чтобы соскользнуть вниз — ему достаточно совсем немного времени; нескольких ударов сердца — не больше: для этого приспособлена длинная и тонкая, но прочная веревка из кожаных ремней ...Впрочем, Йом, бывший его приятель, знал больше других... Сейчас Мал жалел, что делился с Йомом и тем, чем делился. Но, — кто же мог знать?
Он с нетерпением ждал того момента, когда преследователи потеряют след. Лишенный имени надеялся: разбредшись в стороны (это неизбежно при поисках), они будут действовать в одиночку, — до тех пор, пока кто-нибудь вновь не встанет на след и не позовет остальных. А чего им опасаться? Одного-единственного врага, который должен быть уже далеко от этих мест? ...И вот тогда-то — настанет его час!
Первым ляжет Йом, — самый опасный.
Мал осторожен. Это будет сделано не теперь, не здесь, вблизи от стойбища. Пусть найдут еще один след; пусть подумают: ополоумел и мечется в панике! Пусть станут еще беспечнее. И вот тогда...
...Лишенный имени взглянул на солнце, соображая, сколько времени понадобилось его врагам, чтобы пройти по ложному следу до этого места. Пожалуй, как он и рассчитывал, — не больше, не меньше. Теперь, прежде чем новый след будет взят, — они разойдутся широким полукольцом, потеряв друг друга из виду. У него хватит времени на то, чтобы прикончить одного, а то и двух; шума не будет, об этом он позаботится. Все внимание, конечно, будет направлено к той сосне, от нее — лучший путь на запад, хорошо известный охотникам... Оттуда и будут ждать сигналы. Значит, — влево!
Он уже огибал косогор, готовясь нырнуть в кустарник на противоположном склоне с таким расчетом, чтобы опередить посланных и подготовиться к встрече, как вдруг... Три крика совы, с короткими паузами, — и таких оке три крика ворона; опять сова, и вновь ворон. Непрерывная перекличка! Это все меняло. Теперь — нечего и думать о перехвате: молчание одного из голосов — то же самое, что и сигнал опасности! После этого останется только выбирать: встретить смерть в схватке с пятерыми (Да нет! Обезножат и скрутят; смерть будет потом!), или бежать от них во весь опор, как длинноухий, как олень, безнадежно пытающийся уйти от волчьей стаи...
Ночью преследуемый лихорадочно обдумывает возможные способы дальнейшей неравной борьбы. И тут... к нему вдруг приходит озарение:
...Нелепость! Нелепость! Лук... в руках мужчины эта вещь годится только для добычи огня... ну — для сверления... Только мальчишки забавляются тем, что пускают с его помощью короткие дротики. Он сам этим баловался, и был не последним... Но чтобы сейчас он, взрослый охотник, взял в руки детскую игрушку?!..
Однако собственный сон — потрясающе яркий — показывает ему то, что может быть. Да, он один против всех, но вот как еще все обернется, если он успеет изготовить такое оружие:
..Мал снова был на сосне, — как тогда, утром, когда он мечтал пустить в ход металку и дротик, и не решился. Но теперь его рука сжимала лук, — не тот, детский лучок, из которого несмышленышь-Тииту пускал короткие дротики в зайцев и уток... не тот, — побольше, — из которого Тииту-подросток посыпал стрелы в стадо лошадей во время загонных охот, соревнуясь со сверстниками: чья стрела вообще долетит до стада? Чья вопьется в бок обезумевшей лошади, а не отскочит, не упадет под копыта? Этот лук был гораздо больше, — почти в человеческий рост; в нем опытная рука чувствовала силу грозного, хотя еще непонятного оружия!
Вот они, его преследователи! Спиной к нему, расходятся на поиск потерянного следа... На тетиву легла стрела — тонкая, с черным оперением и кровавого цвета наконечником. Мал хотел направить лук горизонтально, — по старой мальчишеской привычке, — но чужая воля развернула его левую руку совершенно иначе, непривычно... И пальцы правой руки вели себя не так: оперенный конец стрелы не был зажат между большим и указательным, — он покоился между согнутыми указательным и средним пальцами, отводящими его вместе с тетивой куда-то к правому уху... Пальцы выпрямились. Хлопок, — и стрела ушла вперед со зловещим свистом, до крови ободрав ложбинку между большим и указательным пальцами левой руки, сжимающей лук. Мал увидел, как его бывший приятель Йом рухнул замертво, пораженный точным ударом под левую лопатку! Не обращая внимания на боль, Мал выпустил подряд еще две стрелы... И еще два трупа! Только теперь опомнились остальные, но и они были в полной власти первого настоящего лучника. Они бегали как муравьи, бессильные достать его своими жалкими мешалками, бессильные скрыться... Когда еще двое завалились на корни сосен, — знакомый голос произнес: «Последний пусть уйдет; пусть расскажет!»
И вот он уже на другой сосне, — с которой стойбище детей Серой Совы просматривалось, как на ладони. У общего костра — два вождя, оба колдуна, встревоженный народ, — слушают единственного из посланных в погоню за Малом, кто вернулся живым! Разворошенный муравейник... Сейчас его разворошат еще сильнее! Расстояние большое, — гораздо больше, чем в первый раз, но Мал уже поверил в мощь своего нового оружия. Теперь кисть левой руки была защищена умело прилаженным куском кожи: стрела скользнет по ней, не поранив руку... И опять на какой-то миг все замерло: новичка учили прицелу с большого расстояния. Уже привычно распрямив пальцы, Мал увидел, как стрела уходит в небо, чтобы спуститься по дуге туда, куда ей надлежит... Удар! Первым падает этот старый лис!.. Ну, что, помогло тебе твое колдовство?!.. Вторая стрела поражает Гарта, третья... третья — для Арго!.. Вождь может быть только один: он, Мал, несущий людям свободу от проклятого Закона!
Общинники в панике разбегаются, пытаются укрыться в жилищах, падают ниц... Победа! Мал в восторге потрясает чудесным оружием, забыв, что он — высоко, что сосновый сук может обломиться. И он действительно ломается, и Мал падает вниз...
...чтобы очнуться там же, в Проклятой ложбине! Тот, второй, уже исчез; нет ни лука ни стрел, но теперь Мал знает, как его сделать, а главное, — как им пользоваться. Вот это оружие! На таком расстоянии, так быстро!..
...Мал твердо знал: все будет именно так! С таким оружием, с таким Другом, он действительно непобедим!
Как и накануне, был серый предрассветный час. Спать не хотелось; Мал был бодр и свеж:. Хотелось одного: скорее, скорее изготовить это чудесное оружие, чью сладкую тяжесть все еще ощущают его руки!.. Конечно, сюда, в Проклятую ложбину, никто из этих прислужников Закона не посмеет сунуться, но все равно, — нужно торопиться! С рассветом первый боевой лук будет готов, и тогда... Тогда он им покажет! Он им всем покажет, что такое — первый охотник трех Родов, будущий вождь трех Родов! А потом они поймут: Мал, убивающий по праву Сильного, принес им невиданную свободу и неслыханное могущество!..
…Лишенного имени настигли на самой заре, когда он, уже подготовив основу будущего лука, рассматривал свои запасы сухожилий и ремней, обдумывая тетиву. Первым прыгнул Анук. Хорошо прыгнул и даже успел захватить шею врага. Но тот, даже застигнутый врасплох, легко перебросил его через себя и убил одним ударом кинжала в сердце. Однако вытащить оружие из раны не успел: навалились двое... третий... четвертый. Схватка была упорной, молчаливой но недолгой. Maл перестал сопротивляться после того, как обе его руки заломили чуть ли не к затылку, а ноги оказались притиснутыми к земле тяжестью двух мужских тел. Вскоре все было кончено: лишенный имени лежал, уткнувшись лицом в свой любимый мох, прочно скрученный по рукам и ногам кожаными ремнями.
Охотники совещались о том, как и в каком порядке нести тело погибшего друга и связанного убийцу... Почему-то не было большой радости от победы, и... и, как ни странно, исчез страх! Будто и не в Проклятой ложбине они совещаются...
Наконец решение было принято. Убитого положили на носилки, сделанные из одеяла и двух тонких сосенок. Его несли, головой вперед, двое: впереди — сын Серой Совы, Эбон, сзади — сын Мамонта, Морт. Двое других, — сын Мамонта первым, и сын Серой Совы вторым, — тащили, головой назад, связанного врага. Между его рук и ног, стиснутых ремнями, был продет тонкий еловый ствол. Захватили на случай и ту самую палку, что подготовил он сам. Охотники так и не поняли, что это такое? Заготовка для копья? Слишком тонка, ни один конец не заострен, как надо, да и кто же видел еловые копья, причем не округлые, а уплощенные?!
Йом замыкал шествие. Он шел с копьем наперевес, готовый отразить любую опасность, от кого бы она ни исходила. И когда его взгляд, внимательно ощупывающий окрестности, — деревья, кусты, — опускался к тропе, — Йом внутренне вздрагивал, встречаясь с единственной реальной угрозой: ненавидящими глазами насильника и убийцы...
Да, вероятно, изобретение боевого лука совершалось неоднократно и независимо многими человеческими коллективами — и именно в такие драматические моменты, когда это оружие могло быть востребовано. Но потом оно вновь либо забывалось, либо не получало широкого распространения. Плотность населения в эпоху верхнего палеолита была достаточно низкой, а население — достаточно мобильным, чтобы в случае роста напряженности между отдельными общинами просто разойтись в разные стороны.
Исследование Костенковско-Борщевского района на Среднем Дону, насыщенного памятниками эпохи верхнего палеолита, показало, что там, по-видимому, в одно и то же время сосуществовали различные в культурном отношении коллективы. Однако никаких следов их давления друг на друга, взаимного поглощения или военных конфликтов тут не выявлено. Последнее весьма существенно, ибо существование отдельных культур в эпоху палеолита продолжалось очень длительное время — немыслимо долгое, с современной точки зрения — от 10 тысяч лет и более! Самого этого факта достаточно, чтобы понять: менталитет человека той эпохи очень сильно отличался от нашего. И доминировало в нем одно — стремление к равновесию в мире и нежелание, отторжение каких бы то ни было перемен.
Когда конфликты возникали в самой общине, то их, вероятно, разрешали достаточно быстро и безжалостно:
...Давно это было. Ваших родителей — и то не было на свете. Да что там, я, старый, был еще такой, как вы. Колдуном у нас был тогда Хорру, великий Хорру, — слышали, небось? То-то! При нем — все дрожмя дрожали; вся община... А наги Колдун был его ученик. Тоже молодой; может, моложе меня, может нет, — не знаю...
Так вот. Убили у нас одного. За дело убили, все — как надо, честь по чести... Имен уже не помню. ...Этот, кого убили, наладился к жене другого... Да еще — прямо в его жилище, на его же постели! Ну, — такое не скроешь, подкараулил их муж: — а не убил сразу, нет, — все сделал, как мужчина, — видно, заранее все решил. Выволок того за шкирку к общим очагам, сказал: «Бери копье!» Тот, — туда-сюда, — а куда денешься? «Бери копье, а не то...» И свое — к груди! А нам (я там тоже был): «Смотрите!»
Ну, взялся и тот за копье. Да только, — на чужих-то жен он ловок был, а вот на копье — не шибко. Махнул два-три раза, почем зря, глядь! — а его кишки уже выпущены и на острие намотаны! Так-то. Честь по чести.
Разобрали, конечно, это дело. Все — правильно. Муж: отцу-матери убитого (своей-то хозяйки у него не было; куда там... до чужих баб только и был охоч, а вот чтобы свою...) сразу дал, что положено. Жену, конечно, поколотил и сказал, что надо: твое, мол, место не здесь, а у очага Серых Сов, откуда ты родом. И остался один... Детей, кажется, не было, не помню. А того похоронили. Тоже — как положено, честь по чести. ...Отец-то его — ничего, все понимал. Да и сам своего сына стыдился. А вот мать... Один он был у нее. Хоть бы дочери, — и тех не было...
Все существование сравнительно небольших сообществ палеолитических охотников зиждилось на стабильности и взаимопомощи. Любая распря «со своими» или с ближайшими соседями могла нести гибель всему роду. Поэтому конфликты и недовольства гасились в зародыше. Видимо, это и стало причиной того, что изобретение лука очень долго оставалось не востребованным в полной мере.
На стоянках, относящихся к ранней поре верхнего палеолита в Восточной Европе, как и на памятниках интересующей нас историко-культурной области охотников на мамонтов, найдено немало мелких наконечников. Их просто невозможно трактовать, как наконечники дротиков. Несомненно, это были стрелы. Из этого следует один главный вывод: принцип действия лука был этим людям прекрасно известен. Отсюда до широкого внедрения боевого лука — один шаг... но шаг этот занял примерно пятнадцать тысячелетий в истории человечества.
Вооруженные столкновения у аборигенов Австралии
Из всех известных этнографических примеров аборигены Австралии дают нам картину, наиболее близкую той, что имела место в Европе в эпоху палеолита. Хотя, конечно, их нельзя считать тождественными. Ведь наряду с элементами, уходящими корнями в глубокую древность, австралийская культура несет в себе явные признаки регресса и вырождения. Тем не менее обратимся вновь к обычаям коренного населения этого загадочного континента.
У австралийцев отсутствовала сильная племенная организация, тем более — межплеменные союзы. Отношения между отдельными племенами были довольно противоречивы. С одной стороны, австралийцем любой иноплеменник обычно рассматривался как враг, которого, в принципе, следовало бы убить. Иноплеменников всегда подозревали в коварных замыслах и злонамеренных кознях (как правило, во вредоносной магии). Но, с другой стороны, целый ряд исследователей, и, в первую очередь, такой прекрасный знаток жизни австралийских аборигенов, как Джеральд Уилер, показали нам, что нормой в отношениях между австралийскими племенами был все-таки мир, а не война. Война же являлась лишь не совсем обычной формой отмщения. Она была подчинена определенным нормам и правилам и никогда не бывала слишком кровопролитной и продолжительной.
Самая типичная причина войны у австралийцев — месть за обиду. Обида может быть подлинной (например похищение женщины) или мнимой (любую неприятность, тем более болезнь или смерть, австралийцы объясняли исключительно вредоносной магией и приписывали ее чужакам, иноплеменникам). Когда «обидчик» был установлен, собирался отряд и выступал в поход, в места, где кочевало «враждебное» племя. Далее все зависело от конкретных обстоятельств. Все могло закончиться взаимными угрозами и потрясанием копьями. Конфликт можно было уладить миром, на определенных условиях, в том числе — выдачей на казнь истинных или только подозреваемых виновников. Могли убить из засады одного-двух человек. Иногда происходили «сражения», сводившиеся, в сущности, к серии поединков (между прочим, в них строго соблюдалось правило: «лежачего не бьют!»). В этом случае дело ограничивалось несколькими ранеными или убитыми, после чего схватка прекращалась. А затем всегда заключался мир, иногда знаменовавшийся совместным пиршеством.
В основе военного конфликта у охотников на мамонтов могло быть стремление отбить и вернуть девушку, самовольно, тайком убежавшую к своему жениху — в род, изгнанный всеми соседями из прежних мест обитания:
...Лихо первым почуял Вуул. Сквозь монотонную капель, сквозь безопасные шорохи промозглой ночи... Не спутать, — подкрадываются! ...Сделал вид, что дремлет; склонился к напарнику по страже (а Морт, кажись, и впрямь задремал!):
— Сухой хворост — в огонь! По моему сигналу!..Да тихо ты!
Нервы напряжены до предела. Глаза пока бесполезны; только слух... Ага! И Морт вздрогнул; услышал...
Их, стражу, почуявшую врага, врасплох уже не застать. Но важно — подать сигнал. Так, чтобы сбить нападающих, а самим... Сейчас!
Взметнувшееся пламя разорвало дождь и ночь. Сыновья Мамонта, мгновенно вырвавшиеся из сна, из-под шкур, с оружием наизготовку, метнулись навстречу темным фигурам, с боевым кличем вылетающим из мрака.
В отблесках пламени — не лица; бело-красные рожи... Словно это и нелюди вовсе, — злейшие из злых духов, внезапно обретшие плоть и кровь...
Первый — на копье! Попал, нет ли — а он под ногами! Второй! Отбито, — древком!.. Умеет! Еще удар! Еще!..
Схватка — это один на одного; грудь с грудью, равный — с равным... Оружие —любое; что по нраву!..
Старый Тор — один из первых; его оружие — дубина; двое уже лежат, один шевелится... Один с копьем отскочил; настороже...
— Эй-х-ха!!
Копье — в одну сторону, владелец — в другую...
— Эй-х-ха!!
Дубина врезалась в бок, — и напавший отлетел прямо в костер, и взвыл...
— Эй-х-ха!!
Арго -—лицом к лицу с кроваво-белой мордой... (Вожак?!) Копье... Щит! ...Отбито; Куницы не лгали!.. Снова копье... Ах! ВЫВИЛ! Дубинка, дубинка... БРОСОК!
Увы! Неумелый бросок... Плоская, изогнутая дубинка сыновей Куницы, казалось бы, направленная точно в лицо врага, взметнулась над его головой, и, описав петлю, долбанула по шее насевшего на Йома...
ГОТОВБСЯ! ...Отбито!
Враг был опытен и силен. Арго оборонялся уже вторым копьем и щитом; первое — выбито умелым ударом.
Их поединок решит все! Кто бы ни были напавшие, — а бой решают вожди!
Враг опытен, умел, но и Арго — не промах... Отбито! Не прошло! ..А теперь...
Вождь детей Мамонта сосредоточился... (Враг мог подумать: ослаб! ...Пусть думает!).
Копье, направленное прямо в лицо, отведено краем щита, а сам он, нырнув, уже был готов нанести удар в сердце...
ПРОКЛЯТАЯ ГЛИНА!
Поскользнувшись, Арго промахнулся, и хотя сбил врага с ног... пролетел вперед, в землю носом, вместе с копьем и щитом, и враг вырвался, увернулся, вскочил первым, и спасения нет, даже щитом не закрыться, и...
— Ой-яха-ха-ха-ааа!
Дрого замешкался: запутался во втором одеяле! Вырвавшись, — с копьем, с дротиками! — увидел: ОТЕЦ ПОГИБ! Бело-красное чудовище, издав победный клич, уже изготовилось для смертельного удара...
НЕДОМЕТАЛКИ!
Дрого метнул дротик с руки, из самой неудобной позиции...
Он не верил своим глазам: бивневое оружие по самое кольцо вонзилось в предплечье врага! Победный клич перешел в крик боли (ДА! И мужчина не выдержал!) —- и враг, выронив копье, упал на, колени, а затем...
— Хай-я-я-я-я! — Дрого метнулся с копьем наперевес, чтобы добить, и отец уже на ногах, и их копья сейчас враз...
— НЕТ! ХВАТИТ КРОВИ!
Его мать, Айя, метнувшись вперед, заслонила собой поверженного врага от копий сына и мужа.
Война — мужское дело. Не срами свой Род, не проси пощады, коли побежден. Но лучше — сам убей врага, съешь его сердце и печень, чтобы сила твоя усилилась, — во славу Рода. Война есть война, и горе побежденному! Нет и не может быть ему пощады... за единственным исключением: если жена или дочь победителя закроет своим телом поверженного врага! Но если такое случается, — это конец вооруженной распре! Победители, побежденные опускают оружие и не смеют обратить его друг против друга... По крайней мере, в этот день!
После крика Айи опустились копье Вуула и дубинка Гора; Морт, уже готовый всадить костяной кинжал в горло своего противника, отпустил хватку и даже похлопал его по спине, помогая прокашляться... Арго с ужасом посмотрел на жену (в самый последний момент задержал удар!) — а затем улыбнулся, отвел копье и подал руку поверженному.
Приняв предложенную помощь, тот сел и сморщившись от боли, коснулся дротика.
— Чей удар, Арго? Небось, твоего сына? Вот теперь понимаю — каково пришлось тому... Неуязвимому на Большой охоте.
— Айон?!
Арго не мог сдержать удивленное восклицание. Перед ним был Айон, сын Гарта. На них напали сыновья Серой Совы, проделавшие для этого немалый путь!
— Айон, Айон, кто же еще? — Невесело усмехнулся обессиленный охотник. — За своей дурой пришел, да вижу: хорошо защищаете!... Дрого! — Он встретился взглядом с победителем. — Если уж добивать не будешь, то помоги!
Дрого молча приблизился к бывалому охотнику. Резко, как учили, выдернул из раны свой дротик. Кровь хлынула ручьем; далее в неверных отблесках костра было заметно, как побледнел Айон.
— Хороший удар!.. Небось, кость перешиб? — он старался говорить спокойно, как положено мужчине.
Дрого разорвал куртку и осмотрел рану.
— Кость цела. Если храбрый Айон позволит, я уйму кровь и наложу жгут и листья.
Айон кивнул в знак согласия и прикрыл глаза. Подошедший Колдун молча наблюдал за работой Дрого, одобрительно покачивая головой.
— Не зря учил...
Мужчины успокаивались: бой кончен не в пользу напавших, но новых жертв не будет. Предстояло лишь разобраться с пострадавшими. Совсем недавние враги, еще не отдышавшись от смертельной схватки, теперь безо всякой злобы, даже перешучиваясь, осматривали другу друга раны и увечья. В основном — ничего страшного: две-три колотые раны, четыре выбитых зуба, сломанное ребро (дубинка Гора поработала!). Но три тела лежали неподвижно: молодой сын Мамонта и двое сыновей Серой Совы. Айму, любителю страшных историй, не повезло: дротик, пущенный чьей-то меткой рукой, насквозь пробил его горло. Один из сыновей Серой Совы, тот самый, которому, помимо удара копья, досталось по затылку метательной дубинкой Арго, был еще жив, хотя и очень плох. А третий... Йом, сваливший его ударом в сердце, перевернул мертвое тело и горестно воскликнул:
— Эбон!
Да, это был тот самый охотник, вместе с которым преследовали они Лишенного имени, тот самый, что перебрался вместе с Мортом через Большую воду... Одинокий, неухоженный, но храбрый охотник, настоящий следопыт!..
— Как же так?! От моей руки...
— Перестань, Йом! — возвысил голос Айон. — Мы еще легко отделались. Если бы не Айя, валяться бы и мне сейчас рядом с Эбоном... И не мне одному.
— Отец, что все это значит?! Как ты мог?
Айон обернулся на голос. Вот она, — донельзя возмущенная дочь, а за ней... За ней прячется непутевый муженек. С копьем; — надо же!..
— Отец! — продолжала возмущаться Туйя, — я — взрослая; я не отвергла Начальный дар, я ушла к своему жениху по своей воле! Как же ты мог... Люди погибли; а и захватил бы — что, своей второй женой сделал бы меня?!
— Замолчи! — рявкнул Айон. — Замолчи! Ты и впрямь — дура! Для чего мужа взяла? Под своим подолом держать?! Изо всех — нашла кого? Кто тебя защитил? Муж? Как бы не так, «муж:»! ...Он хоть копье-то держать умеет?..
И пошло, и поехало! Бой проигран, но худший позор — не на сыновьях Серой Совы... Виновен Каймо, нет ли, — но он не сражался. За жену свою не сражался; другие отстояли! А уж такое... Худше позора и не выдумать!.. И никто не вправе защищать такого от насмешек, — даже если смеются побежденные! Никто, — даже вождь победителей!
Один за другим, наперебой насмешничали сыновья Серой Совы над злосчастным Каймо.
— Эй, а жена твоя копьем владеет?
— Эй, а спите-то как? Кто сверху?
— Эй, а рожать-то ты умеешь? А грудью кормить?..
Каймо молчал, уставившись в землю. Защитить его не мог никто из сородичей, никто, кроме него самого. Все, что нужно было для этого сделать — выйти вперед, ударить копьем оземь, и сказать:
«Ну, храбрецы! Языки у вас остры, а вот как копья? Кто — первый?»
Этого и ждали. И Серые Совы, и сородичи, и, быть может, больше всех — его Туйя... Но Каймо молчал! А когда молодая жена осторожно опустила ладонь на его руку, — выдернул со злобой.
Наконец Айон прервал издевательства.
— Довольно! Вижу, моему другу (он показал на Дрого) это неприятно. ...Ты, Туйя, не того выбрала! Был бы Дрого твоим мужем, — я бы только порадовался.
В другом случае в основе конфликта лежит то, что, при попытке похитить девушек соседнего племени, один из охотников был убит, а другой уцелел лишь чудом. По понятиям самих охотников, такая месть была несправедливой и «неадекватной» своему поводу. За похищение женщин по закону можно было требовать выкупа, можно было, в свою очередь, отплатить соседям их же монетой, но уж никак не подвергать безоружных пыткам, не убивать...
...Хайюрр долго ждал этот миг. Он так поспешно рванулся вперед, в центр круга, что стоящий рядом Аймик почувствовал сильный толчок и покачнулся.
— Смотрите все! — закричал Хайюрр, одним движением головы сбросив меховой капюшон и откидывая прядь черных волос с правого виска. — Смотрите! Они посчитали Хайюрра мертвым, но отрезанное ухо зовет своего хозяина: «Приди! Покарай врага и возьми свое!» И Хайюрр пойдет, Хайюрр отомстит за своего брата и вернет свое! Оленерогим не поможет вся их чародейская сила, — кто устоит против Одноухого, вернувшегося живым?!
— Хайрра-а-а! Никто!
— Оленерогие трусы! Смотрите!
Малица и замшевая рубаха полетели на снег. Обнаженный по пояс, Хайюрр показывал следы пыток, шрамы на месте вырванных сосков.
— Хайюрр и Сингор попали в засаду. Трусы-Оленерогие не ответили на вызов и не вступили в бой. Они отняли у братьев оружие, связали и притащили в свое вонючее обиталище. Пожиратели падали, они рвали наши тела, надеясь услышать наги стон. Хайрра-а-а! Жрущие собственный кал этого не дождались!
— Хайюрр и Сингор выбрались из ямы, куда их бросили до рассвета, и убежали. Пятеро лучших охотников из помета Оленерогих погнались за обессиленными, безоружными братьями. И настигли на Плохой Земле, откуда духи гонят людей. И безоружные приняли бой. И мы бы выстояли в честном бою, но трусы не сражаются, как подобает мужчинам. Они бьют в спину! Смотрите!
Хайюрр повернулся так, чтобы все могли видеть следы страшной раны, нанесенных вражеским копьем. Пламя костра блестело на его могучих плечах. Несмотря на мороз не было заметно и легкой дрожи; в отблесках пламени казалось даже, — выступил пот!
Отец подал сыну копье. Воздев его над головой обеими руками, Хайюрр закричал с удвоенной силой:
— Отомстим за кровь! Покараем Оленерогих! УБЬЕМ!
И в ответ дружно:
Убьем!.. Убьем!!.. Убьем!!!..
К выкрикам прибавился мерный стук. Невесть откуда (Аймик и заметить не успел!) рядом с Хайюрром и вождем (колдун тоже присоединился к ним) на снегу появились две медвежьих шкуры, на которых, скрестив ноги, уселись четверо стариков. Левыми руками они придерживали крупные кости мамонта (две нижних челюсти, лопатки и, кажется, от ноги, — отметил про себя Аймик), и наносили по этим костям частые удары костяными колотушками, зажатыми в правых руках. Было ясно: эти люди мастерски знают свое дело. Наигрыш, вначале глухой, отрывистый, постепенно становился все более частым, звонким... И в такт ему все быстрее и быстрее взлетало и опускалось копье в руках Хайюрра, все чаще и чаще звучало:
Убьем, убьем, убьем, убьем...
Мужчины обняли друг друга за плечи и двинулись по кругу, притоптывая в такт и все убыстряя и убыстряя движение.
убьемубьемубъемубъемубъем...
Языки пламени, дробь костяных барабанов и голоса сливались воедино, глаза заливал пот; пот струился по плечам и груди Хайюрра, и это была уже не ночь и не костер; они все (Все?! Есть ли здесь кто-то кроме него одного? И кто он сам?) были невесть где, должно быть, между Мирами, среди Крови и Огня. Он сам был — Кровь и Огонь!
УБЬ-Е-Е-Е-Е-М!!!
А вот как описаны в романе «Тропа длиною в жизнь» сами «военные действия»:
...В поход выступили на рассвете. Снег пушист, морозец легок и день обещал быть ясным, — добрая примета! Шли на широких снегоступах, подбитых оленьей кожей, — такие же были в ходу и на родине Аймика, у детей Сизой Горлицы только крепеж: по-другому устроен. Не так удобно, как у детей Тигрольва. Всего мужчин было, —Аймик прикинул, — Ого! Три полных руки, да еще три пальца от четвертой! И еще говорили, — сегодня же присоединятся мужчины из двух других стойбищ Рода Сизой Горлицы. Сыновья Серой Куропатки тоже предлагали помощь, но колдун сказал: «Не надо! Это — Кровное Дело, Родовая Месть!»
В поход выступили не только люди, но и три странных волка, —Аймик до сих пор не мог привыкнуть вполне к тому, что эти звери живут с людьми и понимают человечий язык, что их не следует убивать и не нужно бояться... Колдовство какое-то! Хайюрр обещал рассказать об этом побольше, но сейчас, конечно, не до того.
...На шестой день пошел густой липкий снег. Это была уже чужая земля, земля, которую пришельцы-Оленерогие, должно быть, считали своей, но это не так. Они пришлые, а земля ничья!
Сыновья Сизой Горлицы не заботились о том, чтобы держать свою тропу в тайне. Это даже хорошо, если трупожоры узнают:- идут мстители! Кровь за кровь!
Потому-то, столкнувшись с тремя охотниками-Оленерогими, по-видимому, проверявшими силки, двоих убили, а третьему, бросившемуся в бега, не принимая боя, дали возможность скрыться: Хайюрр отвел руку Аймика, вскинувшего свой Разящий.
— Пусть знают: Одноухий идет!
Аймик смотрел на тела, чернеющие на окровавленном снегу ...Странные снегоступы! Какие-то длинные. Разве на таких можно ходить? Однако, удравший Оленерогий уже исчез в снежной завесе.
Стойбище Оленерогих открылось внезапно, зажатое с двух сторон высокими холмами, покрытыми кустарником и редколесьем. Смутно чернели островерхие хижины, — напоминающие жилища детей Волка, только, пожалуй, повыше, и Оленерогие, высыпавшие из них, уже образовали полукольцо, готовясь защищать свое обиталище.
— Хайрра-а-а! — закричал Хайюрр, потрясая копьем.
— Хайрра-а-а! — дружно подхватили его сородичи, и рык странных волков присоединился к их боевому кличу.
— Йяр-р-р-оу! — завопили в ответ Оленерогие.
А снег все падал и падал, и оседал на ресницах, мешая видеть...
Сыновья Сизой Горлицы остановились, не доходя до своих врагов на расстояние хорошего броска мешалкой. (Впрочем, при таком снегопаде дротик прицельно не метнешь, — подумал Аймик.) Остановились не из страха: видно, что мстителей гораздо больше, чем тех, кто собрался защищать свои дома, (Неужто у Оленерогих так мало мужнин? — недоумевал Аймик. — Пожалуй, еще меньше, чем в нашем стойбище...) Остановились потому, что так требовал обычай.
Началась перебранка.
— Зачем вы пришли? — кричали Оленерогие. — Убирайтесь назад!
— За вашей кровью! Пролившие кровь сыновей Сизой Горлицы отдадут свою!
— Врете! Мы не проливали ничьей крови!
— САМИ ВРЕТЕ! — яростный голос Хайюрра перекрыл остальные голоса. На миг упала тишина. — Смотрите, трусы! — Он выступил вперед, откинул капюшон и волосы с правого виска. — Вы пытали Хайюрра, вы убивали Хайюрра ударами в спину, вы отрезали Хайюрру ухо, — а он жив! Хайюрр-Одноухий пришел, чтобы взять свое и ваше!
Проваливаясь в мягкий снег, к нему подбежал Серко и, обнажив клыки, зарычал на Оленерогих.
Те, справившись с замешательством, разразились криками:
— Колдуны! Колдуны! Мы не боимся Злых Духов в звериных шкурах!
Вперед выскочил какой-то человек в мохнатых развевающихся одеждах со странным плоским барабаном в левой руке и колотушкой в правой. Высоко вздымая колени, он принялся бегать вдоль строя своих соплеменников, напевая что-то тягучее, непонятное. Барабан издавал глухие угрожающие звуки, (Колдун, — понял Аймик, — Злых духов отгоняет... Или, скорее, призывает: с нами-то никаких злых духов нет!)
— Трусы, бьющие в спину! Трупожоры! Где убийцы моего брата? Где тот, кто хранит мое ухо? Выходите лицом к лицу!
— Трупожоры! — вторили сыновья Сизой Горлицы своему предводителю. — Выходите! Мы не боимся вашего колдуна!
— Колдуны! Говноеды! — надрывались Оленерогие. — Мы намотаем ваши кишки на наши копья! Мы перебьем ваших Лесных Духов!
Первые дротики с недолетом зарылись в снег. Колдун Оленерогих скрылся за спинами, не переставая бить в свой плоский барабан. Несколько человек с луками в руках выдвинулись вперед.
(Ага. Мой черед настал!)
По тому, как Оленерогие лучники держали свое оружие, Аймик понял: стреляют плохо. Неприцельно. Действительно, предназначенная ему стрела неопасно ушла в снег на два шага левее, да и то на излете. Даже попади такая в него, — пожалуй, и малицу бы не пробила.
(Ну, а теперь, — погляди, как надо стрелять!)
Даже сквозь густой снег угадывалось, — противник Аймика совсем молод, безбород и безус. Стрела вошла ему в левое плечо с такой силой, что опрокинула в сугроб. Незадачливый лучник жалобно закричал, не столько от боли, сколько он неожиданности.
— Хайрра-а-а! — сыновья Сизой Горлицы приветствовали меткий и сильный удар и двинулись вперед, одушевленные первой победой. Подхватив их клич, Аймик радостно устремился вместе с ними, высматривая нового врага. Но среди Оленерогих явное замешательство; лучники торопливо стреляют и пытаются укрыться за спинами... Кто же? ..Ага, вон тот пытался попасть в него или в соседа... Получай!
— Хайрра-а-а! — ПОБЕДА! И тут...
— ЙЯР-Р-Р-ОУ! — раздалось и слева, и справа, откуда-то сверху, словно из снеговых туч...
Аймик обернулся.
С высокого холма прямо на них мчались Оленерогие. С копьями наперевес, с невиданной скоростью, словно подхваченные снежным вихрем...
— ЙЯР-Р-Р-ОУ!
Аймик успел выпустить две стрелы и успел заметить, что одна нашла свою цель, когда эти Крылатые Духи, не теряя скорости, врезались в ряды сыновей Сизой Горлицы, смешались с ними...
...Страшный удар опрокинул Аймика на снег; снег, мокрый и кровавый, покрывал его лицо; лук невесть где, и рука, медленно, как во сне, тянется к поясу, за бесполезным кинжалом...
— ЙЯР-Р-Р-ОУ!
Сквозь густую кровавую пелену выступает оскаленная, нечеловеческая харя его убийцы...
(...где-то виденная прежде?..)
...и занесенная для последнего удара рука с дубинкой...
— Р-Р-Р-Р-АХГ!
Нечувствительно царапнув по лицу когтями, на нависшего над Аймиком врага метнулся яростный Серый Зверь. Он сбил врага с ног и вцепился в горло. Рычание и захлебывающийся крик смешались с нестерпимым запахом псины. И крови.
...И с нарастающей головной болью...
Бой закончился. Будь сыновей Сизой Горлицы не так много, будь они не столь уверены в своем праве мстить... и не будь у них таких помощников, как Серые, — и тогда неожиданный удар Оленерогих лыжников завершилась бы их победой! Но сейчас она привела только к лишней крови... а защитников стойбища и к лишним жертвам. Предводитель нападавших, — тот самый, что возглавлял погоню за Хайюрром и его братом и хранил их отрезанные уши, — не справившись с поворотом, налетел на Аймика и погиб от клыков Серко. Двое других сильных напали на Хайюрра и оба нашли свою смерть от его копья. Остальные, видя гибель лучших, дрогнули и побежали к стойбищу.
Разгоряченные боем, потерявшие несколько человек во время внезапной атаки, сыновья Сизой Горлицы были готовы убивать и жечь, жечь и убивать, щадя лишь тех молодок, что станут их законной добычей. Чтобы от этого ненавистного стойбища остались одни головешки, да не погребенные трупы. Чтобы другим Оленерогим было неповадно...
Но уже бежали им навстречу женщины, и с воем закрывали собой тела павших, — убитых и раненых, и колдун уже стоял на коленях, бросив в снег свой плоский барабан и меховую остроконечную шапку-колпак и опустив голову для рокового удара, и старики во главе с их вождем протягивали навстречу победителям безоружные руки и кричали:
— Погодите! Не надо! Вы уже взяли кровь, — возьмите же выкуп и пощадите остальных!
И замедлялись шаги, и опускались копья. Сыновья Сизой Горлицы еще выкрикивали угрозы, но уже было ясно: худшего не будет! Хайюрр, наступавший одним из первых, остановился, повернулся лицом к своим и поднял обе руки, призывая к молчанию. Затем обратился к старейшинам Оленерогих.
— Хорошо. Сыновьям Сизой Горлицы не нужна лишняя кровь. Но пусть Оленерогие прежде всего сложат оружие.
По знаку своего вождя, мужчины складывали у его ног копья, дубинки, кинжалы, несколько коротких луков и пучков стрел. Безоружные опускались на корточки и ждали.
— Все? -— спросил Хайюрр.
— Все, Одноухий! — вздохнул старый вождь Оленерогих.
— Тогда слушайте. Лишняя кровь сыновьям Сизой Горлицы не нужна. Но мы не можем вернуться не отомстив тем, кто пролил кровь моего брата. И мою. Трое мертвы, я знаю. Но если двое оставшихся еще среди живых, — они должны быть выданы нам.
— Одноухий — великий воин! Своего четвертого врага он сразил еще там, на Плохой Земле. Он давно погребен. А пятый...
Какая-то пожилая женщина внезапно бросилась к одному из сидящих на корточках, вытащила его и, оттолкнув своего вождя, повалилась вместе с со своим пленником в ноги Хайюрру.
— Могучий! Бесстрашный! Великий! — голосила она, — вот он, пятый! Мой сын! Но он не проливал вашу кровь, не проливал! Взгляни: он еще мальчик! Мужчины взяли его с собой учить. И потом смеялись: никого не схватил, никого не убил, только свой лоб под камень подставил! Великий, пощади! Все возьми, дочь возьми, она маленькая, вырастит — хорошей женой будет! Убей меня, старую, только пощади сына!
Хайюрр опустил глаза. Действительно, мальчишка... тот самый; Сингор тогда удачно ему в лоб засветил, как не помнить! Сжавшись от ужаса и боли, он смотрел снизу вверх огромными блестящими глазами. Трясутся губы, трясется правая рука, поддерживающая левую, окровавленную... Да это тот самый лучник, которому досталась первая стрела Аймика!
Хайюрр бросил через плечо:
— Что скажете, сородичи?
— Убить... Смотри сам... Да ну его!.. Прикончить, и дело с концом! — раздавались голоса. Заключил старый охотник из соседней общины, женатый на сестре Малуты.
— Хайюрр! Нас там с вами не было. Твой брат, — тебе решать!
Полюбовавшись какое-то время своей жертвой, Хайюрр кивнул его матери.
— Хорошо. Забирай, лечи. О выкупе еще поговорим.
Конечно, слишком превозносить «первобытное миролюбие», вероятно, не стоит. Это значит впадать в другую крайность — не более справедливую, чем ходячие некогда представления о «дикарской жестокости». По крайней мере, те же австралийцы воевали «по правилам» лишь со своими близкими соседями. Но знали они и другую войну, для которой вообще не требовалось иного повода, кроме «жажды крови». В таких случаях отряд скрытно выступал за 50—150 миль, в местность, где кочевало совершенно незнакомое племя. Ночью подбирались к спящим, убивали во сне мужчин и детей, а женщин — потом, после всяческих жестокостей. Подобные набеги совершались не ради грабежа и не для захвата новых территорий, а исключительно из «жажды крови», иными словами — ради удовольствия. А ведь австралийские аборигены никогда не считались особо кровожадными и жестокими, в отличие, например, от значительной части коренного населения Меланезии!
Однако есть некоторые основания думать, что и в данном случае не все так просто. Скорее всего, нападения подобного рода представляли собой действия тайных мужских союзов, в основе которых лежала черная магия. К сожалению, этот материал всегда был наиболее трудно доступен этнографам, ибо даже при самом лучшем отношении к приезжему европейцу австралиец никогда не стал бы выдавать ему суть магических обрядов своего первобытного тайного «ордена». Поэтому здесь ученым приходится, в значительной части, довольствоваться слухами и обрывками информации, полученной от «непосвященных». Поэтому уделом как исследователя, так и литератора, пытающегося создать художественную реконструкцию минувших эпох, в данном случае остаются догадки:
...Есть такие, — жаждущие крови, совершающие тайные вылазки и тщательно хранящие от посторонних глаз свои кровавые трофеи: скальпы, отрезанные уши, пальцы... Своих знают только они сами; членом этого зловещего союза может оказаться и твой хороший знакомый, на которого ты, непосвященный, и не подумал бы. Обычно жаждущие крови ищут свои жертвы подальше от родных мест, но сейчас, когда две общины детей Мамонта уже почти вне Закона... Лучше не рисковать!..
Подводя итог, можно сказать следующее. В настоящий момент многие источники свидетельствуют о том, что настоящие войны древности начались лишь с освоением земледелия и скотоводства — когда население Земли заметно увеличилось, а его имущественное неравенство стало более явным. По археологическим данным, это происходит при переходе от финального палеолита к неолиту. Именно тогда военные конфликты резко учащаются, становятся более продолжительными и жестокими.