ДУХОВНАЯ ОБСТАНОВКА

Духовная обстановка Дабендорфа была весьма своеобразна. Она заслуживает самого пристального внимания. Ее своеобразие заключалось прежде всего в том, что люди, находившиеся в школе, менялись буквально на глазах. Вчерашние военнопленные, еще недавно прошедшие жестокий полутюремный режим советской армии, с наплевательским отношением к человеческой жизни, в атмосфере дикой ругани, ставшей хронической особенностью советских вооруженных сил времен Второй мировой войны, с постоянной полуголодовкой, ужасными условиями жизни, на которые не согласился бы ни один солдат западных армий, — эти люди на глазах становились сами собой. Страшные условия немецких лагерей для военнопленных, если и оставили физический и духовный след на психике людей там побывавших, то все же забывались, отходили на второй план.

Как это ни странно, но в условиях жесточайшей войны, при постоянных налетах союзной авиации, при наличии весьма бдительного немецкого «ока», при напряженной учебной и деловой жизни всей школы и прочих учреждений находившихся в Дабендорфе, удивляла и поражала та обстановка своеобразной деловой тишины и мира, господствовавших там. Куда то совершенно исчезла ругань и грубое отношение не только командования к подчиненным, но и курсантов между собой. Появилось уважительное отношение друг к другу. Вместо крика, сопровождаемого неимоверными ругательствами, обычно велся нормальный разговор в нормальных тонах и выражениях. «Повышенные ноты», хотя и имели место, но в количественном отношении явно пошли на убыль.

Отсутствие каких бы то ни было заграждений и проволоки вокруг лагеря, фактически открывавшее свободный выход из него (которым, кстати сказать, почти никто не пользовался без соответствующего разрешения), вносили новый элемент в смысле морального состояния людей, находившихся в Дабендорфе. Проволока немецких лагерей и проволока в переносном смысле, окружавшая всех служащих в советской армии с ее нелепым, доведенным до абсурда бесчеловечным казарменным режимом, давали несомненную психологическую травму, подавляя и разрушая нормальное развитие и функционирование интеллекта. Эта травма постепенно залечивалась, нормализуя человеческое сознание и возвращая постепенно чувство человеческого достоинства, почти убитое у многих обоими тоталитаризмами. Стало ярче проявляться неистребимое, но реально существующее добро, исходящее от человеческого сердца.

H. Штифанов на страницах «Нового Русского Слова» (Н. Штифанов. Дабендорф. «Новое Русское Слово», Нью Йорк, 8 февраля 1974.) так характеризует процесс духовного оздоровления людей, имевший место в Дабендорфе:

«В Дабендорфе всячески изживался советский дух ненависти, недоверия и так называемой бдительности и не было никакого поощрения мстителям, карьеристам и доносчикам… Во власовском центре создавался дух правдивости, честности и справедливости».

Каково же было идеологическое кредо людей, собравшихся неисповедимыми путями в этом дальнем берлинском пригороде? Негативно-общее и совершенно искреннее отрицание большевизма, стремление сделать все возможное в человеческих силах для изменения положения в России. Если не считать первых воззваний генерала Власова, то о позитивных взглядах дабендорфцев трудно говорить, ибо до обнародования Манифеста Комитета Освобождения Народов России (КОНР) эти взгляды не были официально провозглашены, хотя о них много говорилось в аудиториях.

Безусловно позитивный идеологический спектр не был един, начиная от крайне-монархических взглядов представителей первой русской эмиграции и кончая лицами, у которых будущее России представлялось в виде советской власти без коммунистов — нечто напоминавшее тезисы восставших кронштадтских матросов. В этом не было ничего — в сущности отрицательного, ибо это была антибольшевистская школа свободного политического мышления, направленного на Россию, жившая в условиях гитлеровской диктатуры. Один из интереснейших парадоксов, над которым пока мало кто задумывается; однако он будет представлять исключительный интерес для будущих историков (Эти заметки пишутся главным образом для историков; поэтому мы стараемся в них избежать всякого рода интерпретаций бывшего, связанных с групповыми или личными интересами.).

Парадокс, при котором у россиян, наполнявших лагерь, происходил процесс переоценки многих идеологических ценностей. Создавался уголок совершенно новой России, всплывшей на поверхность, как некая «атлантида», укрытая в недрах политического океана, взбаламученного тоталитарными штормами нашей современности (Сравн., например: В. Штрик-Штрикфельд. Против Сталина и Гитлера. Посев, 1975, стр.184, l51-152 и др. Книга эта весьма ценна также и для понимания того, о чем мы пишем в этой работе.).

Человек меняет свой духовный облик. Это легко сказать, но гораздо труднее конкретизировать. Посмотрим, что говорили по данному вопросу современники Дабендорфа.

«В скором времени, после первого выступления генерала Власова, в местечке Г. (Закамуфлированное название Дабендорфа.) появились курсы пропагандистов Освободительного Движения. За два года работы через курсы прошли тысячи людей. Сюда съезжаются добровольцы из лагерей военнопленных, желающие познать новую идеологию, а также офицеры и солдаты РОА. В первые дни душа большинства людей, попадающих в лагерь, напоминает напуганного, свернувшегося ежа. Политический террор большевиков и идеологический гнет наложили глубокую печать на сознание советского человека. Человек держит душу свою застегнутой на все пуговицы и в каждом собеседнике подозревает провокатора и доносчика. Но он скоро замечает, что сомнения, какие бы они не были, дерзкие вопросы, возражения, воспринимаются спокойно и находят деловые, обстоятельные разъяснения.

Разъяснение и только — никакого раздражения, никаких репрессий! Внезапно у человека появляется чувство веры в то, что он окружен не врагами, а такими же как он сам, ищущими правду людьми. Непривычное отрадное чувство духовной свободы охватывает человека. Его душа раскрывается, речь делается откровенной, и с товарищами завязывается та настоящая дружба, при которой уже ничто существенное не скрывается от близкого» (Газета «Заря», 5 ноября 1944, № 89 (192). Цитирую статью М. Першина — «Школа политических бойцов».).

С людей весьма легко спадала та своего рода «кожа», которую на них искусственно одела советская власть. Убогий псевдодуховный мир марксистско-ленинского начетничества, сочетаемый с обязательными особенностями «подлинно-советского человека», исчезал буквально на глазах. Под ним быстро проявилось нечто совсем другое. Другим же были прежде всего неистребимый патриотизм, любовь к России и решительное отталкивание от большевизма. В этом негативном настроении по отношению к коммунистической диктатуре, в скрыто отрицательном отношении к диктатуре нацистской — весь состав дабендорфской школы был в общем един. Единство нарушалось лишь теми, кто был заслан туда с определенными и весьма ясными целями, и от кого естественно старались избавиться.

Мы можем говорить с полной уверенностью о приблизительном единстве взглядов в области отрицания того, что творилось на нашей родине. Но едва ли, как мы уже отмечали выше, можно было бы говорить о таком единстве, когда речь шла о будущей России. В данном вопросе ясности не было уже по одному тому, что негативность отрицания была весьма сильна и затемняла собой позитивное политическое мышление. Но, вместе с тем, понимание невозможности ехать только на неистребимом и самом легком «долой!», без его позитивного продолжения, было ясно для многих.

Этот политический вакуум у курсантов школы в плане возможного будущего весьма удачно заполняли лекции, читаемые преподавателями, соответствующие семинары и т. п., постепенно изменяя ту неопределенность, которая имелась у многих слушателей. В данном отношении нельзя пройти мимо огромной работы проделанной старшими преподавателями школы — А. Н. Зайцевым и Н. Г. Штифановым (Перечисляю всю группу старших преподавателей по алфавиту: И. А. Ефимов, А. Н. Зайцев, К. А. Крылов, В. Осокин, Н. Г. Штифанов. В своей работе я был связан с упомянутыми в тексте двумя старшими преподавателями, деятельность которых мне и была достаточно хорошо известна.).

Их роль в позитивном становлении слушателей неоценима и чем дальше от нас уходит это время, тем больше оцениваешь их деятельность.

Постепенно вырисовывались контуры возможной будущей России, не похожей ни на советскую диктатуру, ни на классические формы современного капитализма. Быть может и сейчас, в свете прошедших с того времени тридцати с лишним лет, многое из предполагаемого в то время и оказалось бы устаревшим и нежизненным, но весьма многое и, в частности, принципы изложенные в Манифесте КОНР, вошли в незыблемый фонд российской будущности.

(Сравн. А. Казанцев. Третья сила. Говоря о Дабендорфе, А. Казанцев пишет: «Этот лагерь, собственно, и являлся колыбелью организованного Освободительного Движения» (Стр. 222).

«По существу, именно Дабендорф является центром РОД, местом откуда растекались идеи Освободительного Движения» — писал В. В. Поздняков

(В. В. Поздняков. A. A. Власов. Сиракузы, США, 1973).).

Нельзя при этом забывать и того простого обстоятельства, что среди лиц, принимавших участие в работе школы, имелись и представители тогда еще обширной первой эмиграции, вносившие и свои представления в отношении политических взглядов на будущее родины. Спектр позитивных представлений был достаточно разнообразен.

Но если можно говорить об известном идеологическом единстве личного состава РОА, то несколько иначе дело обстояло с областью мировоззрения. Здесь господствовал духовно-мировоззренческий вакуум. Несомненно, среди слушателей курсов были верующие люди, но их было относительно мало. Большинство или не имело мнения в области мировоззренческих идей и относилось к религии с известного рода безразличием, или сохраняло в душе привитые в СССР антирелигиозные взгляды, выявлявшиеся в условиях Дабендорфа как равнодушная безрелигиозность. Активного атеизма на поверхности жизни не было. Был ли он у личного состава РОА в подспудном состоянии — сказать трудно. Вероятно был, но никак себя не проявлял, по-видимому потому, что новые идеологические взгляды, с которыми слушатели знакомились на курсах, нарушили ту примитивную стройность советского мировоззренческого стандарта, с которым почти все они попали на Запад. Одновременно явно появился интерес к вопросам мировоззрения, к вопросам религии. Начинался процесс переоценки духовных ценностей, пересмотр устоявшихся привычных, вбитых назойливой советской пропагандой норм. Все это сочеталось с элементарной неграмотностью в области религиозных вопросов, отнюдь не помогавшей, но весьма мешавшей делу воцерковления РОА.

Создавалось впечатление о начавшемся пересмотре мировоззрения у многих, но этот пересмотр не мог сразу привести к каким то определенным и устойчивым результатам, ибо для этого требовалось слишком много времени, которого история нам не дала. Если можно так выразиться, происходила переоценка мировоззренческих ценностей без достаточного наполнения или замены духовными ценностями иного порядка. Процесс совершенно понятный, т. к. и преподавательский состав школы далеко не был определенен в своих религиозных взглядах. Одно было абсолютно ясно: отношение к религии должно было быть изменено в силу хотя бы полной мировоззренческой несостоятельности советской атеистической пропаганды. Но от этой констатации и простой религиозной терпимости до прихода в Церковь имелась дистанция огромных и едва ли легко проходимых размеров.

Говоря обо всем этом, следует отметить еще одно особое, но весьма важное обстоятельство. Моя священническая деятельность в Дабендорфе началась и протекала в исключительно трагический период. Генерал A. A. Власов, а с ним и многие другие руководители Русского Освободительного Движения (РОД) (Мы рассматриваем РОД — Русское Освободительное Движение — как неразрывную часть Освободительного Движения Народов России (ОДНР) эпохи Второй мировой войны. Мы также используем для военного сектора РОД обозначение РОА, не вполне точное, но весьма известное и на Западе и на Востоке. «РОА» хорошо знакомо многим, хотя оно более расплывчато и менее четко, чем ВС КОНР (Вооруженные Силы Комитета Освобождения Народов России), организованные уже в конце войны.), прекрасно отдавали себе тогда отчет в безнадежности положения.

Гитлер предпочитал погибнуть, но не дать генералу Власову развернуть свою потенциально огромную армию. Эфемерные надежды на западных союзников, вернее, на их известную дальновидную мудрость, по всей видимости не оправдывались.

Запад дальше кончика своего собственного носа, за малым исключением, не видел и ничего не понимал. Встреча с западными союзниками полностью это подтвердила. Соединение с антикоммунистическими партизанами в Югославии было проблематично и едва ли решало в какой то степени всю проблему. Под угаром побед наиболее видные советские маршалы и генералы едва ли могли отважиться на борьбу со Сталиным, хотя многие из них буквально ненавидели его. Многие надеялись на своего рода чудо: на такое стечение обстоятельств, когда история отпустит нам хоть немного времени для создания собственной армии, с которой можно было бы продержаться до того момента, когда отношения между западными и восточными союзниками начнут портиться и они по иному начнут относиться к российскому освободительному движению.

Отношения, как известно, начали портиться довольно скоро, но, увы, было уже поздно. Освободительное движение было разгромлено соединенными усилиями Востока и Запада. Но в то время Движение имело еще один шанс, хотя и ничтожный, но все же шанс, а, как известно, история полна неожиданностей. И эти потенциальные неожиданности в то время буквально происходили на глазах. Но не рассчитывая на исторические сюрпризы, Освободительное Движение сознательно шло на свою Голгофу, зная, что его усилия не пропадут в истории. Последнее подтверждается уже в наше время. Шли на Голгофу под ложным черным клеймом предателей и фашистов и при долговременном замалчивании всем миром сущности власовского движения.

Эта трагичность, создавшая своего рода накал обреченности, обреченности искусственно созданной Западом, наложила отпечаток, если не на все, то, во всяком случае, на многие явления РОД, но более отчетливо проявляясь на верхах, чем на низах Движения.

(Характерный в данном отношении пример. Бывший помощник редактора «Нью Йорк Таймс», Гаррисон Е. Солсбери, так оценил позицию ген. Власова в прошедшей войне: «Власов не застрелился. 1 июля, за два дня до того, как Жданов организовал его поиски, он сдался немцам и в короткое время стал главой так называемого власовского движения, организации русских солдат и офицеров, выступавших против Советского Союза. Немецкая пропаганда выгодно использовала его предательство (подчеркнуто здесь и ниже нами — Д.К.).

Он был единственным крупным советским офицером, который перешел на сторону врага, и этот переход не был легким, потому что часто Власов отказывался делать то, что хотели фашисты. Но измена Власова наводила такой трепет и ужас на русских в период войны, что его имя старались не упоминать».

(Гаррисон Е. Солсбери. 900 дней. Блокада Ленинграда. Русское издание. Харпер Колофон Букс, 1973, стр. 787–788.Цитата эта интересна для характеристики распространенной до последнего времени западной точки зрения на Власовское движение, в которой частичная недопонятая и недораскрытая правда перемешана с мыслями мало имеющими общего с действительностью и свидетельствующими о недостаточном понимании всей этой сложной проблемы.).

Но все вышесказанное не меняло основного вывода о постепенной смене мировоззрения среди личного состава РОА. Постепенно, из под вод советского атеистического океана и весьма сомнительного официального мировоззрения Третьего Рейха, на поверхность выплывало нечто новое, непохожее ни на что-либо до сих пор бывшее в нашей истории, но несущее в себе зачатки чего-то положительного. Так было на деле, так было в только что прошедший перед нами период освободительной борьбы, так именно в послевоенные годы начался процесс смены мировоззрения и в СССР, идущий до наших дней и, несмотря на ожесточенное сопротивление власти, несущий в себе залог абсолютной и необратимой победы.

Все сказанное о духовной обстановке в Дабендорфе получает свою дальнейшую конкретизацию в деле организации первого православного походного храма во имя св. апостола Андрея Первозванного. Как указывалось выше, храм был организован по инициативе митрополита Серафима (Ляде). В сущности он открывался на пустом месте. Воскресные и праздничные богослужения, как мы уже упоминали ранее, решено было совершать в огромной столовой, вмещавшей не одну сотню человек. В дни богослужений специальный наряд курсантов убирал в столовой все столы и стулья, начисто ее прибирал. После этого появлялся неизменный A. A. Орлов с несколькими помощниками, которые устанавливали импровизированный иконостас, развешивали иконы, ставили два стола, покрытых соответствующим церковным покровом, приготовляли все необходимое для совершения той или иной службы.

Постепенно было собрано все необходимое. Были присланы иконы. Где они были взяты — не помню, но по воспоминаниям A. A. Орлова (Оригинал воспоминаний A. A. Орлова хранится в архиве автора данной работы. Рукопись.), были привезены из Дрездена. Но активность шла не только «сверху», но и снизу. Нашлись церковные умельцы, сделавшие кадило, кто-то принес и подарил ладану, которого в то время почти невозможно было достать и многие священники принуждены были использовать вместо ладана сосновую и еловую смолу, застывшую на стволах хвойных деревьев. Появились желающие петь в хоре, помогать священнику при богослужении, нашлись любители проявить инициативу и «достать» что-нибудь такое, чего не хватало. Короче говоря, активность снизу несомненно имела место, равно как и интерес к появившемуся походному храму.

Но, конечно, духовный диапазон в восприятии всего происходившего тоже был несомненной реальностью. Я никак не могу пожаловаться на непосещаемость церковных служб. Народу было много и столовая не пустовала, ее нельзя даже было назвать полупустой. Иногда она была полностью заполнена молящимися. Но также никак нельзя утверждать что на богослужениях присутствовала вся школа. Конечно, нет. Было достаточно лиц, не хотевших их посещать по всякого рода соображениям. И нельзя было последнее отнести только за счет сознательного атеизма. Вернее всего не посещали храм люди равнодушные к религии, не имеющие в себе соответствующей духовной настроенности, предпочитавшие свободный воскресный день провести по-своему, «закатиться» в Берлин или использовать день иначе, по своему усмотрению. Многие ответственные деятели из командного состава были заняты и в воскресный день. Обстановка была особая и в этом не было ничего удивительного.

В нашем импровизированном храме царило молитвенное настроение. Посещавшие его вели себя образцово. Хор, разросшийся за счет увеличения количества желающих петь в нем, спелся и представлял довольно внушительную певческую силу.

Но в храме находились не только верующие или возвращающиеся к вере. Были просто любопытные, интересовавшиеся происходившим, хотевшие послушать проповедь священника. Были и такие, которые присутствовали «из вежливости» и для своего рода перестраховки, наследия советского бытия. Были люди разного мировоззренческого толка, были, очевидно, и соглядатаи, присылаемые обеими противостоящими сторонами. Были разные посетители, но вся эта человеческая мозаика, и положительного и отрицательного полюса, не меняла основного вывода, к которому я пришел за свое не слишком продолжительное служение в Дабендорфе шел неуклонный процесс постепенного воцерковления значительной части насельников лагеря. Это было видно по богослужениям и по требам, по количеству причастников и по многим другим признакам. Я мог судить об этом также и по вопросам, задаваемым мне, и по беседам с отдельными людьми.

Некоторые дополнительные штрихи ко всему сказанному в данном разделе даны в одной из моих старых работ, написанной в свое время по инициативе Института по изучению СССР, в Мюнхене. Работа эта является сейчас библиографической редкостью, но она попала в СССР и была использована представителями религиозной оппозиции, о чем свидетельствуют их некоторые труды и соответствующие высказывания

(Протоиерей Д. Константинов. Православная молодежь в борьбе за Церковь в СССР. Институт по изучению СССР, Мюнхен, 1956. См. стр. 40–42. Но и не только эти страницы. Многое из написанного в ней косвенно дополняют наши замечания о Духовной обстановке в Дабендорфе. Последний был в сущности кусочком реальной родины, перенесенный в особые условия на Западе.).