"Олег Корабельников. О свойствах льда (Авт.сб. "Башня птиц")" - читать интересную книгу автора

штангу на место и, закрывшись на кухне, включил плиту, напился горячего
чая и, согревшись, задремал в кресле. Ему ничего не снилось: ни галактики,
власть над которыми он утерял, ни новые законы природы, что обычно
открывались им во сне, ни даже сам он не снился себе, и это было
прискорбно.
Через много лет, морщась от пружин, впивающихся в спину, он вспомнит те
дни молчаливого перемирия, когда он сам жил на кухне, а остальную квартиру
занимал памятник, разбухший до безобразия, уже не вмещающийся на диване,
задевающий головой потолок и потому большую часть времени лежащий прямо на
полу, под сквозняком, бесконечно раздумывающий о своем величии и
непогрешимом уме. Сам хозяин не выходил из кухни, почти примирившись со
своим падением, но все равно беспрестанно изобретая способы свержения
негаданного узурпатора.
Три раза в день памятник с грохотом и звоном уходил в ванную, включал
воду и шумно пил ее, после чего с трудом пролезал в дверь, ибо рост его
был неудержимым. Настал день, когда он мог только ползком приближаться к
ванной, протягивать руку к крану и пить из пригоршней, сам он уже не
входил, не позволял рост и непомерно разросшаяся голова. Он присвоил себе
все титулы бывшего хозяина и, лежа на полу, ногами упираясь в стену, а
головой в балкон, громко разговаривал сам с собой и в собеседниках не
нуждался. Со страхом и отвращением творец его узнавал собственные речи и
говорил: "Нет, я был не такой", - но все же признавал очевидное, каким бы
невероятным оно ни казалось.
Он уже не пытался учить людей, уже не говорил никому: "Я самый умный
человек", а большую часть времени молчал и глаза никому не мозолил. Но его
по-прежнему не любили, старались не сталкиваться с ним, не заговаривать, и
он впервые ощутил свое отчуждение от мира, но это было отчуждение не
гения, а изгоя.
В конце концов памятник разросся до такой степени, что не мог даже
лежать, и ему приходилось сидеть, подогнув ноги и пригибая голову. К
ванной подойти он не мог и мучился от голода, лишь иногда пробавляясь
талой водой, собранной на балконе. На своего творца он не обращал внимания
и даже не просил у него воды - гордость не позволяла. Неизвестно,
приходила ли ему в голову мысль выйти из квартиры, но сейчас это явно было
невозможно.
А хозяин терпеливо ждал, больше всего страдая от отсутствия дивана, на
котором так хорошо думалось, штанги, которая так хорошо отвлекала от
мыслей, своего телескопа, уносившего его в такие дали, что и мудрецам не
снилось. Заглядывая в комнату, он видел там гору льда, заполнившую
пространство, видел свою фреску, где так же бегали люди в лохмотьях, так
же дрались они и мирились, и любили друг друга в тени колонн, и порой ему
казалось, что тот мир реальнее этого, одинокого и кошмарного. Однажды он
захотел уйти туда насовсем, но стена не пустила его на радость оборванцам.
Он только испачкался в известке и набил шишку на лбу, после чего сделал
вывод, что ни тот, ни этот мир не принимают его, и он никому не нужен,
даже самому себе. И мысленно обвинил во всем свой зарвавшийся памятник. Он
считал дни до наступления весны, хотя не слишком-то надеялся на ее
благотворное действие, ибо памятник давно научился регулировать свою
температуру и от внешней среды не зависел. Он ждал, когда узурпатор
погибнет от голода или просто развалится на куски.