"Владимир Кораблинов. Воронежские корабли " - читать интересную книгу автора

- Осади.
Но воронежских жителей уже не злоба, а любопытство разбирало: чего там
немец малюет?
- Нешто и поглядеть нельзя? - сказала расторопная бабенка в новом,
простроченном красной и зеленой ниткой полушубке.
- Я те погляжу, - нахмурился солдат.
Ларька сердито плюнул и зашагал прочь.
Когда он ушел, у Васятки от души отлегло. Так страшно кричал дьячок,
так грозились кулаками посадские, что он подумал: убьют немца. Очень просто
убьют, как вчерашней ночью в лесу мужики драгуна убили.
Но страшный дьячок ушел, охранные солдаты сурово стояли с ружьями
наперевес, кавалер спокойно сидел в яме и рисовал, насвистывая веселую
песенку.
И Васятка сообразил, что тут не лес и не ночь, а город Воронеж, где вон
сколько солдат и даже сам царь. А посадские, похоже, не с дурным пришли, а
просто так, поглядеть.
Немец же рисовал ландшафт. Теперь в яме ему ветер был нипочем. Уже вся
городская стена - с башнями, с воротами, с церковными маковками - была на
бумажном листе. Бугры с посадскими домишками. Даль лесная, где из-за сизой
гущи деревьев поблескивала золотая луковица шатровой колоколенки Акатова
монастыря...
Кавалер отстранил лист, прищурившись, поглядел, посвистел. И принялся
чертить нижнюю часть: штабеля леса, кузни, хоромы ижорского герцога,
адмиралтейский двор, немецкую слободку, дубовую рощу, речку с двумя
рукавами, корабли на стапелях...
И так весело, бойко черкал кавалеров карандашик, уверенно нанося на
бумагу увиденное, что и Васятке захотелось порисовать.
Он снял колпак, расправил испорченный лист и, порывшись в кармане,
достал уголек. И, приладившись на корточках, принялся и себе чертить.
Сперва он рисовал то же, что и кавалер: городские степы, церковные
маковки. От башни к башне резво бежал Васяткин уголек. И так добежал до края
листа.
"Вот те на! - удивился Васятка. - Еще и половины не нарисовал, а бумага
вся... Видно, опять снова-здорова придется начинать. Да помельче, чтоб
уместилось..."
Но только прикинул глазом бумажный лист - не промахнуться бы, - как
услышал громкий собачий лай. И, обернувшись, увидел: собачонка кидается на
посадского мужика. А тот ее нарочно палкой дразнит, и до того додразнил,
остервенил, что уже и сам не рад: крутится, бороденкой трясет, шубные полы
подбирает, чтоб не порвала, проклятая!
Васятке чудно стало. Забыв про городские стены, принялся набрасывать
мужика, как он топчется, оробев, да в страхе полы подбирает.
И все чудесно перешло на бумагу - и смешно задранная мужикова шуба, и
высокая, сползшая набок, заячья шапка, и лапти, и козлиная борода, и
суковатая палка в руке, и остервенившаяся собачонка.
А уж как приятно, хорошо было рисовать на гладкой белой бумаге! Уголек
сам бежал, ни за что не цепляясь - держи только! Какое же сравнение с
амбарной дверью или корявой стеной избы, на которых он рисовал дома.
Рисует Васятка и смеется от радости, что хороша бумага и что все на
нее, как хотелось, перешло: чудной мужик, чудная собачонка. Забыл, что немцу