"Владимир Кораблинов. Чертовицкие рассказы" - читать интересную книгу автора

позвал:
- Василич!
- Ты чего? - вздрогнул Кольцов.
- Ты меня, конечно, прости, Василич, - сказал Прохор, - но вот гляжу я
на тебя и никак, братец ты мой, в толк не возьму: что это ты все в китрадку
списываешь?
Кольцов улыбнулся.
- Нет, ты не смейся, Василич, ты мне лучше скажи... а то я как бы
задумываться не начал, я тогда скучный делаюсь, беда...
- Ну ладно... - Кольцов раскрыл тетрадку и как-то чудно, нараспев, как
молитву, начал: - Соловьем залетным юность пролетела, волной в непогоду
радость прошумела... Пора золотая была да сокрылась, сила молодая с телом
износилась...
Прохор слушал, глядя на Алексея, замирая от удивления, а тот все пел:
- От кручины-думы в сердце кровь застыла... Что любил, как душу, и та
изменила. Как былинку, ветер молодца шатает, зима лицо знобит, солнце
сожигает... До поры до время всем я весь изжился, и кафтан мой синий с плеч
долой свалился...
Кольцов замолчал, у него задрожали губы, голос пресекся. Он сунул за
пазуху тетрадку, встал и шибко пошел прочь от костра.
Прохор улегся, но сон не шел к нему. Далекая песня, как весенний
протяжный ветер, звенела в ушах: "До поры до время всем я износился, и
кафтан мой синий... с плеч... долой свалился"...
Кольцов так и не вернулся к костру, и Прохор, не дождавшись его,
заснул.
А днем снова ехали по выжженной яростным солнцем степи, снова Пантелей
балагурил, рассказывал про Альпийский поход, про чужие страны, и как он,
Пантелей, тогда красивый, молодой солдат, присушил в городе Сенготаре одну
немку-лавочницу, да так, что, когда пошли с полком из этого Сенготара, она
верст пять все за ним бежала, в голос голосила, чтоб взял ее с собой.
Кольцов с видимым интересом слушал Пантелеевы россказни, братья
Ельшины, по обыкновению, молчали. А у Прохора как засела с ночи в голове
песня, так и звенела, звенела... И как этой печальной степи, так и песне
конца не виделось.
Ночевали на берегу небольшой, поросшей жесткой осокой речки. Где-то
рядом, в непроглядной тьме, тоскливо кричала цапля. И до того ее крик был
сиротлив и жалобен, что Иван Ельшин, сказав с досадой: "Ишь ты, пропасти на
тебя нету!" - пошел ее прогонять. У костра было слышно, как он спугнул цаплю
и как, тяжело захлопав крыльями, она перелетела через реку.
В эту ночь Кольцов не записывал в тетрадку, он читал. Когда все уснули,
Прохор подсел к нему и попросил почитать вслух. Далеко за полночь просидели
они у костра, и дивная сказка пронеслась перед Прохором, как в
рождественскую ночь оседлал кузнец черта да и слетал на нем в Питер аж до
самой царицы - за черевичками для своей кралечки...
Затихшая было, за рекой снова закричала цапля. Откуда-то из лога
донеслось злое и жалобное тявканье: это голодные волчата поджидали волчиху.
А она, видно, поспешала к ним и была уже тут, поблизости где-то, потому что
кони испуганно фыркали и робко жались к угасающему костру.
Слушал Прохор эти сокровенные ночные звуки - сердце замирало от
непонятного восторга, и глубокое чувство какой-то приближающейся радости