"Владимир Кораблинов. Столбищенский гений" - читать интересную книгу автора

отражается солнце и небо с облаками, так и в истории этой отразилась вся
несостоятельность придуманной теории неприкосновенности и неподсудности
отмеченных гениальностью людей.

В большом старинном селе Столбище жил один непревзойденный в наших
краях умелец. Звали его Дмитрий Герасимыч Чаркин.
Это был человек лет шестидесяти, тощий, мослаковатый, с кирпичным
обветренным лицом, в котором ничего не было замечательного, разве только
синевато-красный бугристый нос да толстенные, оладьями, губы. Был он лыс,
усы и бороду брил (отчего и губы так замечались), ходил в затрепанных,
перепачканных олифой и красками солдатских штанах, в застиранной,
неизвестного цвета рубахе или такой же майке и в рваных тапочках. Головного
убора летом, кроме сложенного из газеты колпачка, Чаркин не признавал и в
мальчишеском колпачке этом был, правду сказать, довольно-таки смешон.
Впрочем, он и без того был чудной какой-то, разболтанный: при ходьбе
мотались его огромные, узловатые руки, да и ноги как-то шли, цепляясь друг
за друга, вразброд. Он любил выпить и зашибал-таки крепенько, но с ног
никогда не валился, а по походке трудно было угадать, пьян Чаркин или нет:
он всегда ходил как пьяный.
Старуха его померла еще в войну, трое сыновей разлетелись кто куда:
один служил летчиком, другой наездничал в городе на ипподроме, а третий,
окончив медицинский институт, попал по распределению на Камчатку. Очень
огорчало старика, что никто из них не пошел по отцовскому делу.
Овдовев, Чаркин не женился в другой раз и жил один в своем большом,
крытом розовой черепицей доме. После смерти старухи дом стал приходить в
запустение. На полах годами нарастала грязь, почернели стены, в сизые
пыльные стекла с трудом пробивался свет. И Чаркин все собирался продать этот
теперь совершенно не нужный ему дом, но почему-то ломил за него такую цену,
что покупатель только крякал и, без толку проторговавшись битый час, плевал
с досадой и уходил ни с чем.
Жил Чаркин одиноко, сам по себе. Сколько раз уговаривали его идти
работать в совхоз, но так и не уговорили.
- Да на шута ж мне сдалась эта ваша должность? - презрительно
оттопыривал толстую губу. - Пять кусков сулите? Так они мне без надобности,
я их в неделю сшибу! Зато сам себе хозяин. А ить к вам только поступи, так
вы ж заездите: и по часам приходи, и по звонку уходи... Не-ет, у меня к
подобной жизни привычки ни грамма нету!
Летом в Столбище наезжала тьма дачников, и многие столбищенские жители
выгодно сдавали им свои избы. Но Чаркин никого не пускал. "Ну их к богу, -
говаривал, - не люблю я ихнего брата: бабы бесстыжие, чуть не телешом ходят,
детишки галдят, струмент не спроша хватают... Да и что мне - ай нужда какая
фартирантов пускать?"
Дом же его стоял на таком красивом месте, что от дачников отбою не
было: река под крыльцом, огород одним боком в лес упирается, палисадник
густо зарос вишенником и разноцветными мальвами, а среди этой благодати
стоят, будто нарочно посаженные для гамака, два развесистых клена.
Но больше всего дачников прельщали лодки. Зеленые, голубые, синие - с
десяток, а то и больше - стояли они на приколе у мостков возле дома, весело,
пестро отражаясь в воде, удивляя всех красотой и изяществом формы. И все эти
на редкость красивые лодки сделаны были самим Чаркиным и выставлялись им на