"Владимир Кораблинов. Столбищенский гений" - читать интересную книгу автора

черноты, похожий на одного из тех таитян, каких так хорошо изображал
знаменитый французский художник Гоген, человек этот ходил в зеленых
тренировочных штанах, в ослепительно голубых кедах, а на голове носил такой
же газетный колпачок, как и сам Чаркин. Кроме того, на его голом волосатом
животе вечно болтался фотоаппарат "Киев".
В последнее время аппаратов этих у нас развелось великое множество, и
замечательного в таком факте ничего не было, ну, аппарат и аппарат. Может,
он его для шику надел, как в старые дореволюционные времена бабы у нас в
жаркий летний день к обедне ходили в новых калошах - затем только, чтобы
всему селу показать, что хорошо, справно живут...
Но ядовитая желтизна на пальцах незнакомца убедительно говорила о том,
что он - фотограф профессиональный, и это действительно так и было.
И вот в один прекрасный день (именно прекрасный, потому что от него
история-то и начинается) приходит фотограф к Чаркину, и между ними
завязывается оживленный разговор. Оказалось, что фотограф сам - москвич,
корреспондент очень известной газеты; что, находясь в отпуске, проживает он
по соседству в столбищенском доме отдыха; что большой он любитель посидеть с
удочкой на утренней зорьке; и что много наслышан о мастерстве товарища
Чаркина; и что, наконец, прямо-таки разъедает его исключительный интерес к
личности такого редкостного таланта.
С этими словами москвич ставит на перевернутую лодку (у них разговор на
берегу происходил) пол-литра перцовки и, не дав Чаркину опомниться, с ходу
начинает его, как говорят газетчики, интервьюировать.
Чаркин сперва с опаской поглядывал на гостя, не совсем понимая, чего,
собственно, тому от него понадобилось. Однако, когда появилась перцовка,
Чаркин сообразил, что ничего плохого тут, пожалуй, не предвидится. Кроме
того, ему стало лестно, что московский товарищ проявил к нему такой
необыкновенный интерес.
И он начал охотно рассказывать о себе и отвечать на въедливые
корреспондентские вопросы.

Вопросов было тьма. Все занимало дотошного корреспондента: и почему
село Столбищем именуется, и откуда у речки название татарское, и сам ли
постиг Чаркин свое мастерство или перенял его от родителя, и многое другое
тому подобное. Чаркин рассказывал, за словом в карман не лез, а
корреспондент слушал, записывал в тетрадку и все приговаривал:
"Замечательно!"
- У нас, - разливался Чаркин, - лодочное мастерство от дедов и прадедов
повелось. Папаша, например, царство ему небесное, сказывал, что от самого
Петра Первого Чаркины секрет переняли, - вон ведь, значит, давность-то
какая!
- Да это же замечательно! - хлопнув ладонями по зеленым штанам,
воскликнул корреспондент. - Неужели действительно от Петра?
- За все просто, - не сморгнул Чаркин. - Очень свободная вещь, что от
Петра.
"Ах, черт! - подумал корреспондент. - Вот это я фитилек в редакцию
привезу! Для воскресного-то номера, а?"
- Так, может быть, - сказал он, - у вас и из инструмента кое-что
сохранилось от петровских времен? Топор там какой или рубанок?
- В обязательном порядке... Разрешите? - Чаркин опрокинул стаканчик. -