"Бойл Т.Корагессан. Плотское познание" - читать интересную книгу автора

благословлял его за недержание мочи и за собачью тупость. Что-то со мной
творилось - я чувствовал, как подрагивали подо мной доски пола, чувствовал
каждый удар прибоя и был готов со всем этим слиться. Утром я позвонил на
работу и сказал, что еще не выздоровел.
Алина наблюдала из кровати, как я набираю номер фирмы и объясняю, что
воспаление переместилось из верхних дыхательных путей в кишечник и ниже, и
ее глаза говорили мне, что я весь день проведу здесь, рядом с ней, снимая
кожицу с виноградин и опуская их одну за другой в ее полуоткрытый ожидающий
рот. Но тут я ошибся. Уже через полчаса, позавтракав пивными дрожжами и
какой-то корой, вымоченной в йогурте, я ходил взад и вперед по тротуару
около большого мехового магазина в Беверли-хиллс, размахивая плакатом с
надписью КАКОВО ВАМ КУТАТЬСЯ В ТРУП? красными буквами, стекавшими как кровь.
Это было нечто. Я видал по телевизору марши протеста, антивоенные
митинги, демонстрации негров и тому подобное, но сам никогда на улицах не
околачивался, лозунгов не выкрикивал, палку с плакатом в руке не сжимал. Нас
было человек сорок, женщины в основном, мы махали плакатами проезжавшим
машинам и мешали людям ходить по тротуару. Одна женщина вымазала себе лицо и
руки кольдкремом, смешанным с чем-то красным, Алина где-то откопала драный
норковый палантин из тех, что сшиты из цельных шкурок, от головы до хвоста,
со свисающими крохотными лапками, и разрисовала зверькам морды алой краской,
чтобы они выглядели только что убитыми. Она нацепила этот зловещий стяг на
длинную палку и стала им размахивать, дико завывая и крича: "Мех - это
смерть, мех - это смерть", пока заклинание не подхватила вся толпа. День был
не по сезону жаркий, мимо, сверкая на солнце, проносились "ягуары", пальмы
под легким ветерком покачивали листьями, и никто не обращал на нас ни
малейшего внимания, кроме одного-единственного продавца, плотно сжавшего
губы и пялившегося на нас из-за безупречно чистой витрины.
Я вышагивал по тротуару, чувствуя себя уязвимым, выставленным на
всеобщее обозрение, но вышагивал все-таки - ради Алины, ради всех лисиц и
куниц и ради себя самого тоже; я ощущал, как с каждым шагом гордость моя
надувается воздушным шаром, как в меня вливается воздух святости. До сих пор
я, как все, носил замшу и кожу - высокие ботинки, кроссовки на воздушной
подошве, куртку военного образца, которая у меня еще со школы. И если в
отношении меха я был чист, то потому только, что не испытывал в нем ни
малейшей нужды. Жил бы я на Юконе - а иногда, клюя носом на рабочем
совещании, я ловил себя на таких мечтах, - носил бы мех как миленький, без
всяких угрызений совести.
Но теперь-то другое дело. Теперь я борец, демонстрант, защитник права
любой распоследней ласки и рыси состариться и спокойно умереть, теперь я
возлюбленный Алины Йоргенсен - сила, с которой нельзя не считаться. Хотя,
конечно, ступни мои ныли, я обливался потом и молился, чтобы никто из
сослуживцев не проехал мимо и не увидел меня на тротуаре с бесноватыми
сподвижниками и грозным плакатом.
Шел час за часом, мы ходили взад и вперед и, наверно, уже ложбину в
тротуаре протоптали. Мы кричали, мы скандировали, но, посмотрев на нас
мельком, второго взгляда никто нашу братию не удостаивал. С таким же успехом
мы могли быть кришнаитами, спортивными фанатами, противниками абортов или
прокаженными - какая разница? Для остального мира, для убогих непросвещенных
масс, к которым и я принадлежал всего двадцать четыре часа назад, мы были
невидимы. Я проголодался, устал, пал духом. Алина не обращала на меня