"Анатомия предательства: "Суперкрот" ЦРУ в КГБ" - читать интересную книгу автора (Соколов А. А.)

ВПЕЧАТЛЕНИЯ ОТ АМЕРИКИ

Дежурный дипломат отвез нас на своем Фольксвагене-жуке, в который мы с трудом поместили наш опостылевший багаж, в дешевую старую и совсем небольшую гостиницу «Альтурас» на 16 улице, имевшую лишь одно достоинство — она располагалась в нескольких кварталах от посольства. Номер был однокомнатный с кондиционером-ящиком в окне, который вместо прохлады создавал лишь шум. Жена и я, казалось, еле держимся на ногах, а у дочки Кати никакой усталости. Голодные, хочется пить. Горячей воды для чая нет, да и простая только из умывального крана, теплая, не сливается, невкусная. Все-таки решили перекусить. С собой только армянский коньяк и стеклянные баночки черной икры. Хлеба нет. Выпили за прибытие на место, жена пригубила, я чуть побольше, закусили икрой без хлеба и заснули мертвецким сном. Когда проснулись, было уже позднее утро следующего дня.

Спустились в маленький ресторан при гостинице позавтракать. Меня учили в разведке «оксфордскому» английскому и у жены он был таким же. Просмотрев меню, мы, конечно, выбрали то, что нам показалось понятным. Сосиски по-английски «Sausages», мы и заказали каждому по порции. Вместо привычных для нас сосисок принесли какие-то кружочки печенья типа галет и на них по чайной ложке жареного мясного фарша. Как было не вспомнить нашего прославленного летчика Валерия Чкалова, весьма почитаемого в Америке, когда он, возвращаясь через Атлантику на «буржуазном» теплоходе в Союз, заказал по меню устрицы и музыку вместо ужина. Позднее, освоившись с Америкой, когда я встречался с незнакомым блюдом, которое хотелось попробовать, всегда спрашивал: «Что это такое?»  Я знал, что американцы подчас не представляют, что такое укроп или черная икра. Они могут поинтересоваться, увидев в ваших руках полосатый арбуз, какой овощ вы несете, зная, что арбуз всегда без полос. Такой интерес не считается знаком бескультурья. По завтраку в гостинице нам стало понятно, что с нашим английским первое время будут накладки, хотя вроде бы успешно прошли языковое испытание во время аэродромных баталий в Нью-Йорке.

Жена и дочь остались в гостинице, а я пошел пешком в посольство — благо оно рядом, в доме 1125 по 16 улице в северо-восточной части Вашингтона. Четырехэтажный особняк с лифтом, — со временем ставшим самым старинным в стране, — построенный в начале века в трех кварталах от резиденции американских президентов Белого дома вдовой известного промышленника, создателя первого спального железнодорожного вагона Джорджа Пульмана. После гибели в 1912 году ее дочери на «Титанике» особняк был продан царскому правительству и в нем расположилось российское дипломатическое представительство. Позднее здание стало собственностью Советского государства. После восстановления в 1933 году дипломатических отношений в здании работал первый советский посол в США Александр Трояновский.

В то лето в Вашингтоне стояла необычайная жара. Температура воздуха днем поднималась до 40 градусов по Цельсию и выше, что случалось лишь сто лет тому назад. При этом, как и свойственно Вашингтону, сохранялась очень высокая влажность. Погода полностью соответствовала требованиям медицинской комиссии КГБ для работы в условиях «жаркого и влажного климата», которую мы проходили перед выездом в Америку. Я, одетый в модный и не всем советским людям доступный черный финский полушерстяной костюм, в белой нейлоновой рубашке с галстуком, в чешских «дубовых» туфлях, чувствовал себя в лучшем случае как в парнике, но уверенно и с достоинством шагал впервые по земле главного противника.

В посольстве меня встретил Николай Федорович Попов, заместитель резидента по линии КР, мой непосредственный руководитель. Поднялись в резидентуру, поговорили. Он считал, что мне следует поселиться в пригороде Вашингтона в штате Вирджиния. Жить придется в гостинице, пока не подберу подходящую квартиру. Кстати, все расходы за гостиницу, где-то около пятидесяти долларов в день, оплачивались из моей весьма скромной для проживания в США зарплаты — пятьсот двадцать долларов в месяц. Через пару лет всем работникам посольства зарплата была несколько повышена.

После представления меня резиденту Борису Александровичу Соломатину Попов пригласил выпить по чашечке кофе. Мы вышли из посольства и зашли в Drug store, своего рода американскую аптеку с дополнительным набором услуг и товаров, находившуюся рядом с посольством за углом 16 улицы. Заказывая кофе, он произносил английские слова раздельно, четко выговаривая их, и негритянка за стойкой, похоже, мало понимая его, кофе нам все же дала. У Попова основной язык был немецкий, а знание английского было тоже «оксфордское».

Вернувшись в посольство, познакомился с советником Валентином Каменевым, руководителем группы по культуре, в которой я должен был работать по прикрытию. Он представил меня послу Добрынину. Так прошел первый день моей пятилетней командировки в США.

В резидентуре, как было определено в Центре, мне поставили главную задачу — агентурное проникновение в ЦРУ и другие американские спецслужбы. Следует отметить, что хотя мое пребывание в США совпало с началом разговоров о переоценке внешнеполитических установок «холодной войны», американские политические деятели не ставили перед собой стратегических целей изменения советско-американских отношений. Мир полностью находился под влиянием доктрины «холодной войны». Соответственно этому строили свою работу и спецслужбы США и СССР.

Директор ФБР Эдгар Гувер, выступая в конгрессе США летом 1970 года, откровенно заявлял: «Сегодня Советский Союз делает вид, что стремится к улучшению отношений с нашей страной, но мы не можем забывать об истинных целях его шпионских служб. КГБ и ГРУ сегодня так же опасны, как они были пять, десять или двадцать лет тому назад».

С конца 1964 года работа вашингтонской резидентуры советской внешней разведки претерпевала серьезные изменения. Многое строилось по-новому. С приездом резидента Соломатина постепенно заменялся оперативный состав. Сотрудники были лучше подготовлены в оперативном и языковом отношении. Менялась тактика ведения разведывательной работы — она становилась наступательной, более разнообразной. Новый резидент в принятии решений был самостоятелен, тверд и принципиален, был способен пойти на риск, руководствуясь здравым смыслом. Умел мобилизовывать сотрудников. Полезную инициативу всегда поддерживал. Оперативный состав полностью разделял его устремления.

Американская столица в основном заселена чернокожим населением и районы с белыми — небольшие по численности. В центре города расположены Белый дом, вблизи него мемориальные комплексы «отцам Америки»  Джорджу Вашингтону, Томасу Джефферсону и Аврааму Линкольну, правительственные учреждения, иностранные представительства, частные фирмы, гостиницы и магазины. Культурная жизнь города ограничивалась только посещениями музеев и достопримечательных мест, театров не было. К удивлению, единственным постоянно действующим был «театр» стриптиза. Изредка приезжали с концертами знаменитые эстрадные певцы и группы. Осенью 1966 года мне удалось попасть на выступление группы «Битлз» на спортивном стадионе — только видел, но ничего не слышал, так как неистовый крик зрителей, главным образом молодежи, полностью заглушал даже мощные усилители. Лишь в 1971 году открылся концертный зал — Центр искусств имени Джона Кеннеди.

«Городом в городе»  можно назвать район Джорджтауна с престижным университетом. В нем изучали английский язык и некоторые наши предатели. На его узких улицах сохранилась старина, столь редкая в Америке, в тени деревьев стоят дома, построенные еще во времена основания столицы. Здесь обосновалась интеллектуальная элита.

Для оперативной работы сам город Вашингтон мало пригоден. Он полон полицейскими разных служб, сотрудниками ФБР — от уголовных подразделений до контрразведывательных, работниками частных сыскных и охранных фирм.

Но самое главное, чем Вашингтон весьма интересен — наличием государственных служащих различных уровней и категорий, которые могли представлять оперативный интерес.

Подавляющее большинство служащих всех рангов, как и дипломатические работники советского посольства, проживали в близлежащих к Вашингтону небольших городах штатов Мэриленд и Вирджиния. В них находятся крупные торговые центры, некоторые секретные правительственные учреждения — например, штаб-квартира ЦРУ расположена в городе, по-русски скорее местечке, Лэнгли, штат Вирджиния. Знаменитое Арлингтонское кладбище с могилой Неизвестного солдата, впечатляющим памятником морским пехотинцам, со скромными могилами павших воинов и двух братьев — президента Джона Кеннеди с вечным огнем и кандидата в президенты Роберта с простым белым крестом, — на противоположном берегу реки Потомак в городе Арлингтоне. Рядом с ним, в Александрии — музей-имение Джорджа Вашингтона, федеральный суд и специальный суд по разведке, где предъявляют обвинения и судят почти всех арестованных за шпионаж.

Особенностью вашингтонских пригородов является то, что из-за отсутствия тротуаров пешком там никто не ходит кроме как в близлежащие магазины. Советские дипломаты, за малым исключением, проживали тогда в пригородах в арендуемых квартирах, технический состав — в нашем трехэтажном доме недалеко от посольства, посол и шифровальщики — в здании посольства на 16 улице. Из-за больших расстояний от дома до работы и прочих неудобств машина для личного пользования становится безусловной необходимостью.

Для всех работников советского посольства была установлена 25-мильная ограничительная зона в передвижении. Выезд за нее разрешался госдепартаментом по специальному запросу-ноте посольства.

В первые дни я занялся поиском квартиры и одновременно покупкой новой одежды. Мои московские костюмы и рубашки, мягко говоря, были не только не в стиле американских, но и приносили немалый дискомфорт при той неимоверной жаре, которая стояла в Вашингтоне в тот год. Подходящую по цене и удобствам квартиру удалось подобрать в Арлингтоне на автостраде Ли-хайуэй, минутах в двадцати езды на машине до посольства. Место красивое, все в зелени. Дом современный, четырехэтажный, с центральным кондиционером, открытым бассейном, для американцев чуть ниже среднего достатка. При выборе квартиры пришлось общаться с менеджерами нескольких домов, в основном женщинами. Они, конечно, не учитывали, что я иностранец и говорили быстро и непонятно. Оказалось, хорошими переводчиками «с английского на английский»  были черные из числа обслуживающего персонала, которые понимали мой «оксфордский», а я их «неинтеллигентный» английский. Потом я узнал, что такие языковые «проколы» имели место у многих впервые приезжавших в Америку, даже у профессиональных лингвистов.

Первые недели пришлось ездить в посольство на автобусе-экспрессе, что требовало определенных навыков при оплате проезда, остановках по требованию, чтобы не уехать дальше нужного места, и знания других необычных для москвичей правил.

После успешной сдачи мною экзаменов без дополнительного обучения, и затем получения водительских прав, что я расценил как заслугу нашего московского ОРУДа с его требованиями к экзаменуемым, Центр разрешил приобрести машину. В процессе покупки надо было знать цену, зависящую от дипломатической скидки и от того, что хочешь иметь в машине: мощность двигателя, цвет, баллоны, наличие молдингов, часов, аудиосистемы и всего прочего, кстати, в то время для советского человека совсем не известного. Конечно, все это было новым и я поехал к автомобильному дилеру с сотрудником резидентуры Валентином Ревиным. Машину дилер заказал на заводе, и через неделю я ее получил. Удовольствию не было предела — впервые сел за руль американской машины: форсированный двигатель около двухсот «лошадей», усиленные тормоза и руль, автоматическая коробка, мягкие амортизаторы — просто фантастика! А в Москве у меня стояла в гараже старенькая с двумястами тысячами километров пробега, но любимая и преданная мне «Победа».

Ровно через неделю Ревина объявили персоной нон грата за «шпионаж» против США — он работал с подставным агентом ФБР. Спустя несколько лет этот агент написал нашумевшую книгу о том, какой умный был работник КГБ и каким нужно было быть гениальным ему — «честному агенту»  ФБР — чтобы выиграть в этой «неравной борьбе с Советами».

Вхождение в вашингтонскую жизнь проходило трудно. Невыносимая жара и высокая влажность угнетали. Выезды на природу были не в радость. Никак не мог привыкнуть ко вкусу американских продуктов — длинные без привычного запаха, даже когда их очистишь, огурцы продаются в какой-то восковой оболочке, помидоры безвкусные, все соки с консервантами. Минеральной воды, кроме французской «Виши», нет, запахи жареной кукурузы и кока-колы надоедливо преследуют повсюду. Хлеба черного нет, белый — как вата, селедки нет, вместо кильки — анчоусы. Везде куры на вертеле. Конфеты есть невозможно. Мороженое хорошее, но наше вкуснее. Яблок типа антоновки они и не видели. Грибов нет, только шампиньоны, клубника красивая, но с нашей не сравнить — не пахнет и безвкусная. Нормальной вареной или сырокопченой колбасы на русский вкус нет, одна салями, пиво с очень уж низким содержанием алкоголя, пьешь как воду, о вобле и настоящем сыре Рокфор можно лишь мечтать. Поздно вечером, особенно в самом Вашингтоне, на улицах появляться нежелательно, если не убьют, то уж наверняка ограбят. Развлечение — только кинофильмы в «драйв-инах» на открытом воздухе: въезжаешь на машине на большую площадку и смотришь через окно на гигантский экран. Мужчины, собравшись в одну машину, главным образом цедят джин с тоником или виски «on the rocks», а женщины с детьми — в другой, смотрят фильм. Одним словом, было непонятно, что хорошего люди находят в этой Америке?

Квартира, которую мы арендовали, располагалась на последнем этаже. ФБР должно было, конечно, оборудовать ее техникой визуального наблюдения и подслушивания. Может быть по этой причине, а может и нет, почти целый месяц на чердаке над нами все время, особенно по вечерам, что-то скрипело, пищало, падало. От всего этого и американцы в этом доме казались мне неприветливыми и даже враждебно настроенными. Забегая вперед, скажу, что через год я переехал в другой дом, который также находился в Арлингтоне и носил название «Кардинал хауз», и он был более гостеприимным.

Конечно, в действительности не все оказалось так плохо, как представлялось первое время, хотя такая притирка к новой жизни длилась почти год.

Первая поездка на машине в Нью-Йорк оставила двойственное впечатление об этом городе-монстре. Очень понравились Бродвей, особенно вид на него и весь город ночью с высоты небоскреба «Эмпайр Стейт Билдинг», Чайна-Таун с маленькими лавочками и ресторанчиками с полюбившейся мне китайской кухней, молодежный и богемный Гринвич-Виллидж. В те годы жизнь на Бродвее от 42 улицы и выше не замирала до утра. Но спустя пару лет опустел и он. Уже к полуночи редкие туристы попадались навстречу, все чаще мелькали наркоманы, проститутки и какие-то шальные люди. К этому же ночному часу, когда движение на улицах заметно убавлялось, из дешевых домов выползали старые больные люди и садились на складные стульчики у подъездов, чтобы подышать хотя бы немного посвежевшим ночным воздухом. Смотреть на них было печально.

Огромнейший город, поражающие человеческое воображение небоскребы, красивые мосты, неимоверное количество магазинов для людей разного достатка, «Яшкин стрит»  для советских приезжих, богатство… и рядом полнейшая нищета и падение. Когда я увидел Бауэри-стрит — улицу хронических алкоголиков, — то не мог поверить, что такое может быть в этой богатой стране.

Нью-Йорк так давил на меня своей чуждой громадой, что и в дальнейшие годы жизни в Америке я не мог без раздражения пробыть в нем более четырех-пяти дней, а бывать приходилось помногу. В сравнительно спокойный и чистый Вашингтон возвращался всегда с чувством облегчения.

Жаркое лето кончилось. Теплая осень в Вашингтоне длится несколько месяцев, все деревья одеваются в багрянец. Пригороды столицы обретают неописуемую красоту — воистину «золотая осень». Воскресеньями мы, как и многие американские семьи, уезжали на прогулки в горы. Дочь Катя пошла учиться в первый класс в начальную школу при посольстве. Постепенно жизнь входила в привычное русло.

Ближе к октябрю Попов в беседе как-то сказал:

— Надо форсировать знакомство с окрестностями, подобрать несколько мест для личных встреч и тайников. Тебе на связь будет скоро передан ценный агент.

Это явилось для меня полной неожиданностью. Я, конечно, понимал, что передача на постоянную связь агента, тем более ценного, было проявлением большого доверия Центра и резидентуры ко мне как к оперативному работнику. Но доверие следовало оправдать — ведь прошло всего три месяца как я прибыл в Вашингтон и знания оперативной обстановки мне пока не хватало. Надо было срочно восполнять недостающее, но делать так, чтобы не вызвать своей активностью никаких подозрений у контрразведки. Обстановка вокруг меня в целом складывалась вполне обычная, ФБР выставляло наружное наблюдение не чаще чем за другими — один или два раза в месяц. Оно велось за всеми почти открыто, обнаружить его не представляло никакого труда и, скорее всего, ФБР преследовало цели психологического воздействия. Две автомашины одной и той же марки с двумя-тремя сотрудниками — в черных очках, в темных костюмах, белых рубашках с галстуком — на близком расстоянии сопровождали при выезде из дома утром на работу, днем в поездках по городу и при возвращении домой. В субботние и воскресные дни наблюдения не было.

В резидентуре прослушивались частоты, на которых работала служба наружного наблюдения. Можно было прослушивать их и в своей машине. При выставлении наружки в эфире звучали не связанные между собой и не имевшие смыслового значения одни и те же слова и буквы английского алфавита. На слух они воспринимались как какие-то кодированные сообщения. Все это вызывало сильные подозрения относительно того, что ФБР использует кроме открытых и другие, скрытные методы слежки. И что американская контрразведка очень хочет создать у нас впечатление, будто мы находимся под таким «колпаком» и только. Иными словами, если нет сзади машин и эфир чистый, то якобы нет вообще наружного наблюдения. Поверить в такой метод ведения слежки означало бы допустить провал любой разведывательной операции.

Этот вопрос обсуждался в резидентуре и не давал нам какое-то время покоя. Все-таки, в результате обобщения всех данных, пришли к выводу, что видимая всем наружка ложная и нужно предполагать наличие второго, глубоко законспирированного, эшелона наружного наблюдения, которое ведется скрытно, с опережением и маскировкой, с использованием радиомаяков для определения местонахождения наших машин и техники прослушивания разговоров. Оно прекращается, если зафиксирована его проверка, а затем может возобновляться. Нам же выявление наружного наблюдения следует вести на всем проверочном маршруте, фиксируя каждую подозрительную машину, как бы она внешне ни выглядела. Сделать это было непросто. Требовалась детальная разработка маршрута с выбором надежных мест проверки, с учетом легенды нахождения на нем и расчета точного времени выхода к нужному месту. Маршруты составлялись по карте и поэтому следовало хорошо знать всю зону. Для проверки прикладывались немалые усилия — это была напряженная двух-трехчасовая, а подчас и более длительная физическая и умственная напряженная работа за рулем, особенно в вечернее время.

Такое восприятие наружного наблюдения сыграло свою положительную роль при проведении разведывательных операций не только мною, но и другими работниками — за все пять лет в резидентуре не было провалов агентуры по причине не выявления слежки. Наоборот, как стало известно позднее даже из американской печати, советские разведчики успешно работали в Вашингтоне с агентурой многие годы. Но все-таки имелся один недостаток в таком взгляде — вновь прибывшие в резидентуру сотрудники, особенно те, кто работал прежде в странах с несложной оперативной обстановкой, трудно воспринимали отсутствие привычной маскирующейся слежки и наличие только открытой. Как бы подспудно возникавшее чувство неспособности обнаружить скрытное наблюдение иногда приводило к появлению излишней тревоги и даже нервному напряжению. Но это продолжалось обычно недолго и с помощью коллег по резидентуре все приходило в норму.

Аккуратность и точность, годами выработанные в противоборстве с американской наружкой, вошли у меня в привычку настолько, что в обычной жизни в Москве, поехав куда-то по делам, не рассчитывая никакого графика, обнаруживаешь к своему удивлению: несмотря на транспортные заторы, приезжаешь на место в условленное время. Но удивительно, что заставить себя проверяться просто ради любопытства было трудно — неизбежно возникало чувство проведения нелегкой работы, но у себя дома она не нужна, и не обоснованное необходимостью желание отвергалось. Все-таки проверку наружного наблюдения ведешь не в силу профессиональной привычки, а только при наличии весомых причин.