"Жанна Курсунская. У кого как..." - читать интересную книгу автора

отрешенный, блуждающий взгляд.
Я заботилась о ней почти как моя мама заботилась о моем папе. Почему?
По поводу мамы с папой мне было все ясно и понятно. Папа любил маму. Очень
любил. Он не видел других женщин. Он говорил о маме: "Это моя земля. Твердая
почва. Точка опоры". И мама торжествующе подтверждала: "Если бы не я, твой
папа умер бы. Все дружки его молодости давно уже там. Один перекололся,
другой спился, третий отравился".
Папа никогда не рассказывал мне о своих дружках молодости. От них
остались две фотографии. Черно-белые снимки. Парни с горящими,
проницательными глазами, в фуфайках, без шапок, в снежной степи. Они
обнимали улыбающихся девушек в пуховых платках и твердый остов гитары.
Папина жизнь в молодости была тайной, о которой мне запрещалось знать. Зато
я знала все очень подробно с той самой минуты, когда в папиной жизни
появилась мама.
Были выборы в местные советы. Праздник, музыка. Папа пошел голосовать и
увидел маму. Она жила на соседней улице, а он не знал раньше. Увидел и
влюбился с первого взгляда на всю жизнь, а на следующий день отправил своего
единственного родственника - дядьку, с которым жил в бревенчатом большом
доме, свататься к маме.
Мама сидела возле печки и грела озябшие ноги в остывающей печной золе.
Она жила в маленькой избушке с одним окном и стенами, которые зимой
покрывались изнутри инеем. Питалась картофельной шелухой и была худенькой,
как березка, которая росла рядом с избушкой. Так говорил папа.
Мама сразу поставила ему ультиматум: "Или я, или твои дружки". Дружки
постепенно и довольно быстро умерли. К моменту моего рождения остался только
один.
- Хорошо, что и он вскоре отправился за остальными, - говорила мама и
рассказывала историю про сорокаградусный мороз.
Кажется, я помню, как все было, хотя тогда мне исполнился ровно год.
В выходной маму вызвали на работу. Я осталась с папой. Он укутал меня
потеплее и взял с собой на день рождения к последнему другу.
Мне кажется, я помню широкую прокуренную комнату под высоким потолком,
запах квашеной капусты, пересыпанной не успевшим растаять льдом, зеленые
бутылки, густые задумчивые песни про нары и поезда, рассказы о выходе евреев
из Египта, о том, как расступилось море, и каждый, проходящий по дну его,
чувствовал разное. Кто твердо верил во Всевышнего, шел спокойно и
наслаждался великой картиной вздыбленных и замерших волн, а кто верил
меньше, того болтало и швыряло, а кто не верил совсем, тот захлебывался и
всплывал, но все же оставался жив.
Я помню, как папа снова укутал меня, положил себе на грудь, запахнул
пальто и понес домой.
Мама утверждает: человек не может помнить, что происходило с ним в
возрасте одного года. Наверное, она права. Мама всегда права. Может, я это
все придумала или представила, но только ощущение тепла и колыбели у папы за
пазухой, когда он нес меня в сорокаградусный мороз, щемящее чувство покоя,
неземного покоя, счастья и защищенности остались со мной навсегда.
Мама открыла дверь. Папа вошел. Распахнул пальто, бережно передал меня
маме и тут же упал, прямо у порога. Он был мертвецки пьян.
На следующую зиму последний друг тоже умер. Замерз пьяный в сугробе. А
папа жил много лет с мамой и со мной. И делал все, как она говорила.