"Хулио Кортасар. Менады (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

усилилось, свет начал быстро слабеть, и в красноватом накале лампочек лица
были едва видны, и фигуры людей напоминали какие-то содрогающиеся бесплотные
тени, нагромождение бесформенных объемов, которые то сближались, то
отдалялись друг от друга. Мне показалось, что я различил серебряную голову
Маэстро во второй ложе, совсем рядом со мной. Но Маэстро сразу исчез,
куда-то провалился, словно его заставили стать на колени. Возле меня
раздался резкий, короткий крик, и я увидел бегущую сеньору Джонатан, а чуть
позади - младшую из дочерей Эпифании. Обе полезли в толпу возле второй
ложи. Теперь-то я уже не сомневался, что именно в этой ложе очутился и
Маэстро, и женщина в красном со своими спутниками. Докторская дочь
подставила сеньоре Джонатан сплетенные пальцы рук, и та, словно лихая
наездница, уперлась в них ногой, как в стремя, а потом нырнула в ложу. Узнав
меня, дочь Эпифании что-то крикнула, наверное, просила помочь и ей, но я
отвел глаза в сторону и остановился, не желая оспаривать права этих совсем
обезумевших от восхищения людей, готовых передраться друг с другом. И я
видел, как расквасили нос тромбоном Кайо Родригесу - вот кто отличился,
когда в партер со сцены сбрасывали оркестрантов! Окровавленное лицо Кайо не
вызвало моего сочувствия, мне даже не было жаль слепого, который ползал на
четвереньках и натыкался на кресла, заблудившись в этом симметричном лесу,
лишенном примет. Меня уже ничего не волновало. Разве что хотелось знать,
смолкнут ли когда-нибудь эти крики в ложах бельэтажа, которые подхватывались
в партере, откуда по-прежнему лезли к ложам обезумевшие люди, отталкивая в
стороны всех и вся. Самые отчаянные, видя, что им не пробиться в ложи сквозь
толпы, теснившиеся у дверей, прыгали туда так, как это сделала сеньора
Джонатан. Я все это видел, я отдавал себе отчет во всем, и у меня все также
не было ни малейшего желания участвовать в этом общем безумии. Пожалуй,
собственное равнодушие пробуждало во мне странное чувство вины, будто мое
поведение было чем-то самым постыдным, непростительно скандальным в этом
всеобщем безобразии. Я уже несколько минут сидел один в пустом ряду партера
и где-то за пределами моего безучастия уловил начало спада в по-прежнему
безудержном и отчаянном реве толпы. Крики действительно стали стихать,
быстро сошли на нет, и все заполнилось неясными шорохами отступления. Когда,
как мне показалось, можно было идти, я быстро направился к боковому проходу
и беспрепятственно попал в фойе. Одинокие фигуры двигались, словно пьяные.
Кто-то вытирал рот платком, кто-то одергивал пиджак или поправлял
воротничок. В фойе я приметил женщин, которые рылись в своих сумочках в
поисках зеркала. Одна из женщин комкала в руке окровавленный платок -
должно быть, поранилась. Потом я увидел обеих дочерей доктора Эпифании. Они
бежали хмурые, разозлились, наверное, оттого, что не сумели попасть в ложу.
Каждая из них подарила мне такой взгляд, словно я и был во всем виноват. Я
подождал, пока они, по моим расчетам, не оказались на улице, и направился к
главной лестнице, которая вела к выходу. И вот тут-то в фойе появилась
женщина в красном со своими неизменными спутниками. Мужчины следовали за
ней, сбившись в кучку, будто стыдились помятых и изодранных костюмов. А
женщина в красном двигалась мне навстречу, гордо смотря вперед. Проходя
мимо, я видел, как она раз-другой провела языком по губам. Медленно, словно
облизываясь, провела языком по губам, которые улыбались.


Примечания