"Земля без Пощады. Главы 1-9" - читать интересную книгу автора (Маслов Александр)
3
Хоть и выспались в тепле, настроение у обоих оставалось невеселее, чем тогда возле сложенной наспех могилки Ургину и Куче. Дело не в том, что Санька-берложник поднял цену за ночлег. Извините, но полуцелковик с брата лишь за то, чтоб попить горького хвойного чаю и поваляться на голых досках – это грабеж. Еще в прошлую ходку берложный взимал тридцать копеек серебром за ночь. Теперь так вот круто задрал до полтинника. Хотя деньги с потерей всех вещей и товара стали самым острым вопросом, дело вовсе не в них. Дело в том, что Бочкаревская банда у Саньки не останавливалась и верно уже грела задницы в Пещерах. Там им дом родной, знакомств и поддержки у каждого больше, чем у Гусарова вместе с Сейфом. Ступать в Пещеры, чтобы свести счеты с Бочкаревскими как-то неумно: все равно что лезть к зверю в логово, где не ты хозяин, и каждый закоулок, каждая тень против тебя. С другой стороны делать-то что? Топать назад в Черный Оплот, два дня в голодухе бить ноги, чтобы, едва откроются ворота, Штуф заорал на весь двор: "Где мое золото?!". Хрен ему что объяснишь. Что вероломством взяли самовольцы, и что золото Ургин принял на свой счет, и мертвый теперь сам Ургин – это все не аргументы. В лучшем случае закроется дверь Штуфовой лавки, в харчевне никто жрать не даст даже за деньги, и половина селения будет глядеть волками. Как же, самого Штуфа – хозяина половины торговли и третьего по рангу верховоду кинули! Топать к Выселкам почти четыре дня занесенной дорогой, мимо леса, где основались дикие псы, и все чаще дают о себе знать зимаки? И какой смысл соваться в Выселки пустыми? Там безысходность, там голодная смерть. Идти к Озерному тоже не вариант. К лихим податься? Так не факт, что примут: лихие – заклятые враги ходоков, хоть и случалось, что обнищавшие ходоки братались с бандитами. Даже если примут с распростертыми объятиями, то подаваться к ним – это последнее дело. Как не крути, а нет больше вариантов: только в Пещеры, и в них или с жизнью расстаться, или вернуть свое, чтобы выжить.
Вот и двинули к Пещерам. Пораньше из Берлоги выбрались, к десяти тридцати утра миновали Медвежий камень, за которым прямой путь к самому богатому на всю обжитую округу селению. Некоторые Самовольные Пещеры начали городом величать. Город или нет, но людей здесь больше, чем в Оплоте, Выселках и Озерном вместе взятых.
Как тропа извернулась за скалу, сразу раскинулся вид на лесоразработки: распиленные кругляшами стволы, сваленные кучами сучья и убранные к восточной стороне огромные сугробы. Скрябов и Хряпа – оба верховоды – и оба страдали дурной страстью к порядку, по крайней мере, внешнему: любили, чтобы все посчитано, уложено и вокруг чисто. Только порядок на месте работ не отменял беспредела во многих пещерных закоулках. Порядок существовал лишь там, где это касалось личных дел верховод.
За участком поваленного леса сразу дыбилась стена вырытых в землю бревен. Стена высокая и крепкая: каждое бревнышко в полтора обхвата, все ровные, кедровые, пригнанные плотно – не то что частокол вокруг Оплота, много раз дранный бурями. Она ограничивала Деревянный Придел: так называли часть поселения, примыкавшего к пещерам. Со стеной самовольцам повезло. Большую ее часть успели поставить до жутких морозов, начавшихся через пару месяцев после Второй Волны. Иначе бы не удалось пещерным обзавестись таким удачным укреплением. Если бы даже они все навалились на работу, не взять им мерзлый грунт под столбы, и не отбиться от осаждавших в тот год бродячих банд. Ведь Пещеры в один веселый день осаждало больше двухсот головорезов с поддержкой трех БМП. Только одна бронемашина ушла целая, две других, обгорелых, долго стояли, упираясь в стену возле ворот, как пугающее свидетельство побед самовольцев. Потом БМПшки затащили в Придел и разобрали на части, по-разному приспособив металл и механизмы. Остов от одной до сих пор ржавел между лесопилкой, кучей руды и желтой горкой пирита (из него выгоняли серу для пороха и серной кислоты).
Сегодня было теплее, чем вчера. Снег вдоль дороги вовсе раскис, по ложбинкам бежали мутные ручейки. И грязная от вулканического пепла снежная шапка на южной оконечности скалы съехала к распадку. Действительно в нынешней оттепели чувствовалось что-то особенное. Дело не только в необычно высокой температуре – и раньше случалось, что на пару дней поднималось до плюс пяти, иногда семи. Но в этот раз в воздухе чудилось нечто такое, чего не существовало никогда за последние годы. Словно запах у него стал другой, дышать им приятнее, и иначе он касался лица. Может, поэтому, от таких давно забытых, угодных ощущений, Асхат остановился, оглядывая сосны – по бурым стволам их сочилась влага, а с пушистых лап слетал снег – и сказал:
– Олеж, жить все-таки хочется… Очень!
– Трудно сыскать, кто другого мнения, – усмехнулся Гусаров. – Жить ли нам, и как жить, уже скоро решится.
– То-то и оно, в ворота сейчас войдем, и обратного пути может, не получится. А день такой, что о хреновом ох как не тянет! Это не трусость – просто сентименты. Ладно, ну их под зад мерхуши, – татарин шумно выдохнул и, обозначая решимость, потряс за цевье двустволку. В патронниках притаились до роковой минуты два цилиндрика шестнадцатого калибра. В каждом картечь: в ближнем бою с нее толку больше чем от пуль.
– Мы не будем лезть на рожон. Походим по селению, прощупаем обстановку. Начнем с лавок: по любому нужно добыть патронов и жратвы. Если повезет сразу встретить Снегиря, может он чего подскажет по Бочкаревским. Слышал, у них вражда после весенних ходок – это нам на пользу, – высказался Олег, подтягивая узел, державший волосы на затылке. Все-таки и Гусаров не был железным, шрам под его виском обычно белел при беспокойстве.
И за лесоповалом наблюдалось непонятное оживление: несколько десятков самовольцев орудовали лопатами, сгребая толщу снега между кедров. Чего придумал Скрябов в этот раз, трудно угадать, но просто так старый хитрец устраивать работы не стал бы – ведь за них платить надо едой или денежкой.
– Знаешь, какая дурная мысль, – снова заговорил Сейфулин, косясь на мужиков, расчищавших снег. – Если так дальше пойдет, растает все до самой земли. Где снега мало, уже проплешины. Чудно как-то, – он на миг повеселел, раздувая широкие ноздри и растягивая губы. – И дальше что я думаю: ведь может в принципе наступить весна, хотя бы пару теплых месяцев.
– За ней лето, – подхватил Гусаров, удивляясь приятным фантазиям Сейфа. – Если лето, то оно как раз ляжет на декабрь.
– А что, ведь все же поменялось. Все с ног на голову. Мужик-геолог с Выселок говорил, что ось Земли могла чуть отклониться, и теперь мы как бы в других широтах, – вспомнил Асхат.
Гусаров и без него знал эту версию, и хотя сам был крайне далек от геофизики, посмел выразить суждение:
– Видишь ли, чтобы лето основалось в зиму, ось вращения должна отклониться не чуть , а повернуться на сто восемьдесят градусов. Если бы такая беда случилась, то мы бы о ней не узнали. Потому что нас не было. И ничего вокруг не было. А прогноз по климату разный. Я с Кучей интересовался у одного умника, когда ты пропадал в Кривой теснине…
– И что? – Сейфулин перепрыгнул ручей, разливавшийся поперек дороги. Остановился, вытирая испачканные ботинки о снежный навал на обочине.
– Да ничего утешительного. Зима может длиться еще не один год, пока не очистится атмосфера. Когда солнце появится и прогреет землю, тогда начнет понемногу теплеть. Но этого счастья мы можем не увидеть. Сам вникаешь: еще несколько лет диких холодов и поселения вымрут. Разве что Пещеры останутся – у них здесь все налажено, – Гусаров кивнул в сторону мужиков, распиливавших сосновый ствол возле телеги. – Хотя тот же умник – он вроде с Новосибирска, с академгородка признает, будто потепление может случиться значительным и долгим. Все зависит от перемещения воздушных масс. По его наблюдениям ветры поменялись, и что-то устаканилось в атмосфере. Говорил, что таких сумасшедших бурь точняком не ждать. А там вполне вероятно потеплеет.
– То есть лето все-таки может настать, – не унимался татарин.
– Ладно, Сейф, это вопросы не ко мне, – решил прекратить пустой спор Гусаров. Они уже подходили к воротам, и впереди имелись более важные темы, чем погода.
Створки приоткрыты для удобства работавших за Приделом и меньшего напряга охранникам: чего перед каждым, норовившим то выйти, то зайти, тужиться с тяжеленным заслоном. Это года два назад незапертые ворота – недопустимый риск. Теперь нет тех оголтелых банд, шедших на смерть, чтобы разжиться шубами, патронами, едой – вымерзли они, вымерли. А те, кто устроился по шахтам, таежным норам, слишком слабы, чтобы приблизиться к Самовольным Пещерам, не то что здесь наводить свои порядки.
Гусаров поднял взгляд к бревенчатой надстройке – из узкой щели ровно над бронеплитой с БМП торчал пулеметный ствол – и вошел в ворота. Трое охранников без шапок, в расстегнутых тулупах, за болтовней не сразу его засекли. Как услышали хруст подтаявшего ледка, так спохватились, сразу лапы к калашам. Старших их – Вовка Панин – ходоков сразу признал, и отмашкой дал своим отбой.
– Ну привет, – шершавая ручища Панина встретилась с ладонью Гусарова. Тут же рукопожатия не избежал татарин.
– Оба-на, без шмотья чего? – самоволец вытаращил глаза.
– Да вот так, Вовче… На засаду нарвались, – Олег предпочел не вдаваться в подробности. Панин вроде человек неплохой, но вовсе не тот, при котором разумно пускаться в откровения. – Пока по скале отходили налегке, рюкзаки и сделали ноги.
– Снова разбойничают на тропе? Банда чья? Кедрача? – еще больше оживился Панин.
– А когда там шалить переставали? Тем более оттепель. Всех так и тянет размять кости подальше от пригретых логов, – высказался Сейфулин.
Со стороны "Горячего Лося" повеяло дымком и рыбной похлебкой. Втянув дразнящий запах, Асхат почувствовал, как сводит голодной судорогой желудок.
– А Ургин, Куча? Чего без них? – не покидало любопытство старшего поста.
– Вот то и без них, – уклончиво ответил Гусаров, тут же прикинул, что правда о судьбе друзей все равно выступит, и добавил: – Нет их больше, Вов. Вот так. Могилка только у тропы под скалой, километрах в восьми от Восточной Берлоги.
– Без ножа режешь! – только и выговорил Панин. Остальные самовольцы стояли рядком у сторожки молча. Кто из них знал Ургина и Ромку, кто нет, но скорбные лица были у всех – так положено, даже если нет сочувствия, и о смерти слышишь каждый день, все равно надень на рожу маску печали, мол, сердобольный ты еще человек.
– Вовче, вы тут с утра? – негромко шевельнул наступившую тишину Гусаров.
– Как обычно. С семи. Бля, ты знаешь, стою обалделый, не верю, что Ургина нет… – Панин топнул ногой то ли от досады, то ли сбивая налипший снег с сапога. – Всегда думал, кто-кто, а он неуязвимый, он – вечный.
– Некоторые его в Оплоте заговоренным считали, выходит не так. Тяжко нам будет без него. Это не пустые слова – это, брат, факт, – Олег перевел взгляд на трех самовольцев, с громкими разговорами следовавших к трактиру. На миг показалось, что среди них тот, что одетый в длиннополую песцовую шубу, Снегирь. Но это был не он, только походка похожая и одежонка. Хотя в Пещерах, кто не нищенствует (а предприимчивых здесь наберется за пару сотен), многие ходят в песцах. – О Бочкаревских ходоках ничего не слышали? Здесь они или подались к Озерному? – будто невзначай поинтересовался Гусаров у охранников.
– Здесь вроде околачивались. Три дня назад видел. Как раз теплеть начало, и мы днем больше в Приделе были. Слышал, как Трофим и Сидон на складе с Варькой скандалили, – ответил рыжеватый парнишка.
– Может и здесь, – Панин пожал плечами. – Я с самим Бочкаревым: здрась – здрась и пока. На этом все.
– Ясненько. А Снегиря как, никто вчера-сегодня не замечал? – спросил Гусаров, чтобы враз покончить с наиболее горячими вопросами.
– Снегирь – еще та птица, – усмехнулся длиннобородый охранник, поигрывая ремнем АКСУ. – Его не поймешь: вроде здесь, во внутреннем дворе, топчется, затем глядишь, в ворота входит, точно через стену перепорхнул, чтобы нам больше головной боли возле сторожки.
– Не знаем, где, – подытожил Панин. – Погляди в "Китае". Деньга у него часто на кармане, и любит он ее спустить.
Гусаров и сам знал, что любит Санька Снегирев. Как-никак еще до Девятого августа имели знакомство, и пиво пили не раз, и по Красноярску на байках выдавали такие кренделя, что пыль столбом и у гаишников волосы дыбом. А здесь как-то разошлись пути-дороги, хотя добрые отношения не выродились. Но главное, осталось доверие – редкая штука на вымерзшем, вымершем кряже, может быть одним из немногих островков жизни на огромных пространствах погибшей планеты.
– Патроны, жратва не подорожали? – с опаской полюбопытствовал Сейфулин, пальцы его нащупали в кармане кожаную скрутку с монетами и сжали ее, крепко, до боли под ногтями.
– Так же вроде. Инфляции нет. Говорят, с оттепелью наоборот цены свалятся, – Панин хитровато прищурился, мол, знаю, что говорю, и разъяснил: – Понимаешь же, теперь с доставкой легче – шесть саней пошло в Озерное за рыбой. С тайги народ кое-что стал таскать.
– Было бы так. Ну, давайте, спокойного дежурства, – Гусаров хлопнул по ладони старшего, попрощался с остальными и направился по средней улочке, длившейся до насыпи у северной стены.
Справа и слева топырились избы, накрытые жирными шапками снега. Строили в Приделе ловко да грамотно: каждый домишко, каждый склад или какой-нибудь неважный сарай – все из крепких бревен. Вырыты в грунт так, что покатая крыша начинается едва ли не от земли. Двери – не двери, а тесные лазы, ну точно не для людей, а для сказочных хоббитов. Поэтому даже в дурные ураганы, когда валилась тайга, и ветром волокло огромные деревья, здесь ничего особо не пострадало. И место Придела удачное, закрытое скалой с запада, горным изгибом с севера и востока – этакий тихий закуток. От складов, мелких мастерских и избушек, которых в последний год стало вдвое больше – построили еще один ряд ближе к восточной стене – несколько строений все-таки выделялись высотой, наружностью и размахом. В первую очередь заметный трактир "Горячий Лось". Его заложил верховода Скрябов после Второй Волны, сразу как начала уходить с долин вода. Тогда мало кто думал, что начинавшиеся холода превратятся в жуткую зиму длиной не в один год. И рассчитывал верховода, будто его заведение станет процветать, балуя народ доступной таежной пищей. Назвали-то трактир так не по пьяной прихоти, а оттого что здесь, в самом деле, подавали горячую лосину: отварную с ароматным бульончиком и плавающими в нем сухариками, запеченную с грибами и брусникой. Теперь где эта лосина, если на сотню километров ни одного сохатого? Вот вам "Горячий Лось" аж в два этажа, первый, правда, наполовину в земле, заботливо обложен каменными глыбами, подмазан глиной. Внутри просторный зал: пьянствуй, закусывай, кути от души – было б за что. Над ним семь комнат для постояльцев – вот тоже было б за что: целковик с полтиной в сутки выложит только до одури пьяный или преступно богатый. Хотя, озерные, когда привозят много рыбы, то позволяют себе шик, и ходоки при удачной сделке иногда оседали здесь, приводя за собой местных девок.
Здание администрации выделялась не столько размером перед соседними избами, сколько ладно уложенным каменным цоколем. И церквушка выделялась. Бревенчатой пирамидкой над молельным залом, и черневшим в вечно сером небе крестом. Год назад крест был намного заметнее – крепкий такой, массивный. Только в февральский ураган сорвало его, и пришиб он своей крепкостью враз двоих сторожевых.
С другой стороны Придела впритык к скале имелся другой храм. Только без креста он. На толстых кедровых колоннах при входе вырезаны знаки в виде извитых змеек, над ними глаз со слезой. При чем слеза сама появилась на тридцать третий день открытия храма: дерево заплакало смолой. Видно каждому, странная это смола – темная, с кровавым отсверком. За появлением слезы многие самовольцы перестали относиться к храму, как к странному сумасбродству миссионера, пришедшего с юга. Часть народа святилище побаивалось, другая часть относилась с почтением, многие захаживали внутрь, поглазеть на алтарь – молочно-белую глыбу талька, послушать распевную проповедь Орзаза. Гусаров с Сейфом тоже наведывались в храм раза два или три. Интересно же, что за новая такая вера Истризм. Как же начало почти библейское: "Началось все Логосом, и Логос правит Миром: и на Земле, и в бесконечности звезд, и в каждом живом существе…". Некоторые самовольцы, ходившие на промысел в тайгу, держали на теле амулеты Истры, и рассказывали потом, будто новая вера спасала кое в чем. Если людям от этого польза, то пусть чужой храм существует – почему нет? Ни Хряпа, ни Михаил Иванович не обижали Орзаза и даже с непонятным старанием содействовали во время строительства. Чем жрец купил верховод, никто не знал: то ли золотом, то ли какой-то тайной благодатью.
У дверей "Горячего Лося" Гусаров задержался, размышляя, стоит соваться в трактир. Не будет здесь Снегиря, тем более в это время. А появляться лишний раз перед ненужным народом как бы неумно: если Бочкаревские в поселении, то глядишь, весть, что пожаловали ходоки из Оплота, докатится до них. Сейчас лучше без этого, лучше все тихим сапом разнюхать, разведать. И пусть для Бочки встреча с ним, Гусаровым, вскочит неприятной неожиданностью, чем повернется наоборот. Хотя, эти ублюдки, должны быть готовы к любой неожиданности. Ведь знают, что двое из группы Ургина выжили. Знают…
– В лавку к Шуму идем, – решил Олег и направился мимо Администрации к строению, похожему на обычную для Придела избу, только с островерхой крышей и розовым полотнищем, колыхавшимся над входом на шесте. Когда-то на полотнище значились толстые буковки Фamp;Ш, что вероятно означало Францев и Шумский. Только нет больше господина Францева – забрали волки всего в полукилометре от ворот поселка. И от буковок осталась одна тень.
На улице сегодня людей больше чем обычно. Кто-то с пыхтением тянул сани утяжеленные вязанкой дров, деревянные полозья задирались то за острую наледь, то за камни, оголившиеся по оттепели. Кто-то пер с цеха мешок с опилками. Возле кузницы, чадившей в небо чернявым дымком, толпилось аж с десяток парней. Мужик с седой бородой в ушанке набекрень прокладывал проход в снегу между избами. Справа стучали молотки – сколачивали каркас какой-то тяжелой конструкции. Две барышни лет тридцати, раскрасневшиеся, веселые, о чем-то болтали за углом Администрации.
Сейфулин первый добрался до входа в заведение Шумского и осторожно приоткрыл дверь.
– Ну, заходь. Чего скребешься как крыса? – раздался голос хозяина, давно скучавшего в полумраке возле остывающей печи.
Окон в лавке, как и в большинстве домишек Придела, нет. Откуда брать стекла? По первому опыту делали взамен окон небольшие щели и затягивали полиэтиленом. Только опыт вышел неудачным: при первых же шаловливых ветрах, пленка в лохмотья. Вот и отказались. И для тепла так менее расточительно.
Горели в торговом зале – если так можно назвать помещение дюжину шагов шириной – две спиртовки. Синие огоньки едва выхватывали из темноты горбоносую физиономию Шумского, отделанную от уха до уха черно-курчавой бородищей. Но как гости зашли, торговец зашевелился: мигом вспыхнули смоляные лучины: прилавок так и заиграл не ярким, но от того еще более пленительным светом.
– Эх, ходоки-ходоки, – Шумский пришлепнув губами, улыбнулся. – С чем на этот раз?
– Кстати, насчет крыс, – Олег облокотился о широкую доску, за которой напротив его, так же облокотившись, расположился лавочник. – Чуть не доходя до Восточной Берлоги, видели мы их ровно вчера.
– И что? – хозяин нахмурился, будто ожидая подвоха.
– Да ничто. Море целое. Топали на север. Столько, что заполнили все от леса до распадника. Я так мыслю, если бы они взяли чуть западнее, то вашему Приделу был бы пушистый писец, – пояснил Гусаров.
– Олежек, не надо таких предположений. А то, не дай тебе боже, сбудутся нахрен, – Михаил Николаевич помрачнел, и блеск в темных глазах поутих. – Наслышаны мы об этой напасти. Пока стороной обходит, и лучше ее не трогать даже в мыслях. Давай по делу, с чем пожаловали?
– На этот раз "за чем", – поправил его Сейфулин. – Без товара мы. Вот думаем, что у тебя взять, если придется скоро в дорогу.
– А надо что? Ты ж знаешь, цены у меня самые милые, и есть почти все, – хозяин повернулся, обводя рукой ниши и полки, начинавшиеся от печи. – Я ж по сути для вашего, ходоковского брата живу!
– Вернее будет не "для нашего брата", а "на нашем брате", – хмыкнул Гусаров. – Ладно, шутим, Николаич. Мы пока так, прицениться. Может, что отложить с прицелом на ближайшее время. Положение у нас затруднительное, с деньгой туго. Вот мы пока чешем репы, думаем.
В чем не кривил Шум, так это то, что для ходоков у него имелось все или почти все из востребованного в переходах между поселениями. Хочешь, теплая одежда, если твоя подралась – меняй на новую с доплатой. И шубы были в запасе волчьи подешевле, медвежьи, соболя и песца подороже – вон они, блестят в правом углу ладным мехом. И куртки старенькие, но добротные в ассортименте. Штаны, свитера, обувь разную можно подобрать по размеру. Всякая походная утварь – не перечесть. Успел ее набрать Михаил Николаевич почти за бесценок, когда народ оседал в Пещерах и больше думал о теплом месте и пропитании. Оружие у Шума так же водилось: несколько достойных ружей, пара карабинов, штуцер и снайперка красовались на самой заметной полке. Ниже под петлями капроновой веревки несколько ПМов, ТТшки, "Кедр" и огромный выбор никому не нужных травматиков. Главное Шумский всегда имел в заначке самые дефицитные патроны, в крайнем случае, мог подсказать, где какой раритет раздобыть. А вот жратву у него покупать не стоило – ее разумнее в пещерах, в Хряповых лавках.
– Палатку и два спальника надо, – проговорил Гусаров, глядя в глаза Шуму.
– "Арктик Фокс" – только одна такая, как раз на четверых. Полиамид, легкая, всего шесть кило. Двенадцать штормовых креплений, алюминиевый каркас, – вкрадчиво обрисовала лавочник. – И спальники подберем. Есть два …
– Ты постой, постой. Цена? – остановил его Сейфулин.
– Палатка почти новая. Может, пару раз ставилась. И это же "Арктик Фокс", ребята! За двадцатник отдам.
– Целковых? – полюбопытствовал Олег, хотя куда им такой шик, если вместе с наследством Кучи набиралось всего шестнадцать целковиков плюс пять скребцов. Еще есть серебро, но его уже не в счет. Ну отдадут все за палатку и спальники, а дальше что?
– Нет, скрябовых, разумеется, – Шумский потряс монетой, затем потер ей нос.
– Извини, Николаич, мягко говоря не тянем даже на алюминиевый каркас, – признал Гусаров. – Нам попроще и двухместную.
– "Феррино" – итальянская. Двенадцать скрябцов.
– Не, – Олег мотнул головой. – Сказал же, мы в затруднительном положении. На мели, в общем. Можешь подобрать что-нибудь совсем простенькое, чтобы поместиться в десять целковиков. Палатку, пусть простая, тертая брезентуха, и спальники в эти же деньги. И пару задрипанных рюкзаков, если выйдет, бонусом.
Шум снова помрачнел, словно вспомнив о крысах, убрал монету в карман и сказал:
– Давай так, Олежек. Пороюсь в закромах. Поскольку тебя и Асхата я с особенностью уважаю, то может и найду чего к завтра. Да, – спохватился вдруг лавочник, – с медикаментами что? Куча мне обещал по списку.
– Ничего. Без товара мы, – Сейфулин кивнул и миленько улыбнулся выглянувшей из-за шторы Ларисе. Красивая, стерва, но еще молодая. И Шум ее от себя ни на шаг.
– Подвели вы меня, ребятки. С аптекой очень подвели. Рассчитывал… Ведь от озерных заказы, а я здесь всегда аккуратен, – Михаил Николаевич дунул на среднюю лучину, затухнув, она пустила длинный дымок. – В общем, до завтра тогда, – добавил он, давая понять, что разговор закончен.
О патронах Гусаров предпочел сейчас речь не вести.