"Виталий Коротич. Лицо ненависти " - читать интересную книгу автора

оккупации, обычное дело, и вот я здесь уже почти тридцать пять лет. Все
было: женщины были, неплохая работа была, но любви не было. Здесь, в
эмиграции, любовь отчаянная - люди бросаются в нее, будто хватаются за
спасательный круг, а затем, когда теряют этот круг, тонут еще скорее. Я
знал, что если выплыву, то сам, а если утону, никто и кругов не увидит...
Вот этому пацану, - Кравченко показал взглядом на подростка, сидевшего на
скамеечке возле чугунной кладбищенской калитки, - вот этому пацану еще надо
будет узнать и понять столько, сколько он дома в жизни бы не узнал. Правда,
Володя?
Мальчик вздрогнул и внимательно поглядел на нас.
- Как тебя зовут? - спросил я по-английски.
- Не старайтесь, он не понимает, - сказал Кравченко.
- Как тебя зовут? - переспросил я по-украински.
- А вы откуда? - сжался паренек. - Мне тетя Марта говорила, что будут
ходить за мной и спрашивать, будут сманивать...
- Куда сманивать? - перебил я.
- Туда же, к мамочке, которая меня предала и увезла сюда. К папочке,
который нас еще дома предал. В страну, где...
- Не трогай страну, мальчик, - перебил я еще раз и даже погрозил
пареньку медным ключом от калитки.
- А вы ему не мешайте, - протянул Кравченко где-то за спиной. - Ему
сейчас все ясно, как божий день. Ты говори, Володя! Пусть выговорится, пока
ему кажется, что все понимает, потом ой как трудно будет и непонятно...
- Не о чем мне с вами разговаривать, я все равно с мамой никуда не
поеду. Она мне всю жизнь только и говорила, какая она несчастная, а затем
поехала сюда, чтобы еще несчастнее стать. А что теперь: приду в школу и
скажу, что покатался я, и хватит, принимайте в пионеры обратно и на второй
год оставьте, пожалуйста? Тетя Марта говорит, что...
- А кто тебе сказал, что там вся школа только и мечтает, чтобы тебя в
пионеры определить? Ты же, когда уезжал, убежища от мамы не попросил у себя
в классе, не остался против ее воли...
- Оставьте ребенка в покое, - сказала какая-то женщина и вырвала у меня
из пальцев тяжелый медный ключ. Взглянула на Кравченко и на меня. - Ты иди
убирай дорожку, ничего, наверное, не сделал еще сегодня. А вы уходите, не
знаю, кто вас прислал, но уходите отсюда, не мучайте ребенка. Еще придете, я
скажу Кравченко, он вас застрелит. Скажу - и застрелит...
Она взглянула на меня, а затем на Володю-Уолтера, и тот пошел домой к
ней, не оглядываясь, совсем еще маленький пятиклассник, который рассуждал,
как доведенный до отчаяния взрослый человек. Мы остались втроем. Прежде чем
Кравченко возвратился к могильным плитам, я написал ему свой телефон на
визитной карточке; тот не глядя сунул ее в оттопыренный карман пиджака и
медленно пошел от нас, даже не оглянувшись на вопрос, заданный женщиной ему
в спину:
- Так застрелишь, Кравченко, если я прикажу? Тебе ведь приказывали уже
такое, рассказать, а?
- Можно поговорить с вами? - спросил я у женщины.
- Нет, - отрезала та. - Уходите отсюда. Я полицию вызову...
Я чувствовал спиной ее недобрый, настороженный взгляд все время, пока
шел от калитки к шоссе и даже когда стоял с поднятой рукой, останавливая
такси. Когда уже садился в машину, оглянулся: женщина все еще стояла, глядя