"Ежи Косински. Чертово дерево" - читать интересную книгу автора

начала говорили: мы тебе платим пятьсот пятьдесят в неделю, и ты нам сосешь,
а на стороне можешь корчить из себя звезду сколько вздумается! Это можно
было бы еще вынести. У женщины должно быть две дыры, одна для бизнеса,
другая - для души. По крайней мере, в этом городе.
Мне говорить почему-то не хотелось, и она воспользовалась моим
молчанием для того, чтобы поведать мне все свои печали, рассказать про то,
как ее первый раз записали в соски. Личный менеджер одного телевизионного
актера позвонил ей из Лос-Анджелеса и сказал, что он собирается прилететь в
Нью-Йорк и встретиться с ней. На снимках она так дивно вышла, "что уж в
жизни вы всех заткнете за пояс, - сказал он ей, - я-то вас беру, но вот мой
босс..." Попозже он позвонил ей и сказал, что актер сам прилетел в Нью-Йорк,
ничего не попишешь. Может, сама звякнешь, пригласишь выпить? "Крошка, -
сказал ей менеджер, - ты это обстряпаешь. За один вечер обстряпаешь". Так
оно и было. Стоило подстелиться.
И потом, дальше, все то же и то же, ну, может, не всегда так в лоб.
Сперва никакого секса. Стандартное начало: "Разденься, я должен тебя
посмотреть. Я тебя не трону и упрашивать не стану". Затем стандартное
продолжение: "Ты такая шикарная. Мне нравится твоя гладкая кожа - или же
прекрасная фигура, или же длинные ноги, или же влажная промежность. Мне
кажется, я кончу от одного прикосновения твоих губ - или только запустив
руку в твою шерстку". А другие еще и поучают: "Это все фактура языка. У
других девочек так не выходит. Теперь прикуси чуток, поцелуй в ободок. А
теперь возьми так глубоко, как только можешь. Я сказал - глубже, не
заставляй меня просить дважды!"
И все эти мужики валялись на ней, под ней, перед ней, позади нее, на
кушетке, на ковре, на кровати, на кресле, на унитазе, а она только и могла
подумать - не выгляжу ли я дурой? Потом ревела, вытирая слезы длинными
локонами. Ненавидела себя за то, что она помнит этих мужиков, всех и
каждого. Если ее не трахали, то унижали, но отказаться она не могла, и от
этого ей еще хуже было. Она повторяла всем одни и те же слова, и это
угнетало ее куда больше, чем необходимость трахаться с ними, сосать их
грязные члены, вылизывать их грязные задницы. Никто не замечал того, что она
повторяет сексуальные клише механически, манипулирует своим телом. Мужики
глупы, они не видят разницы между хорошим и дерьмовым перепихоном. Она была
не против того, чтобы ею пользовались, но почему ею пользовались так неумело
и плохо? Зачем они делали это так, что им самим становилось тошно? "Ты что,
не видишь моего потенциала? - спрашивала она. - Я же могла бы стать звездой,
ты, жопа. Ты только на меня посмотри. Я хочу, чтобы ты воспользовался моей
кожей, моими губами, моим языком, моей бархатной дырой, моей задницей,
передом или задом, верхом или низом - слушай только, что я тебе скажу.
Неужели ты не понимаешь, что, покуда я делаю только то, что говоришь мне ты,
нас будет друг от друга тошнить, и чем дальше, тем больше?"
Я спросил ее, почему она не завязала.
- А что бы я делала? В конторе сидеть? Я письма-то приличного написать
не могу. У меня больше нет талантов. Я даже не умею достаточно долго
притворяться, что мне нравится секс.
Я так хорошо помню тот самый первый раз. Я рассказала менеджеру о том,
что меня заставил сделать актер. Я разыграла оскорбленную невинность. "Маури
не трахается. Он любит штучки". Он сказал мне, что Маури рассказывает всем,
что я взяла у него лучше, чем ему когда-либо доводилось с другими девками.