"Юрий Коваль. Сиротская зима" - читать интересную книгу автора

Конечно, это он. В одном прыжке - три следа, а нужно четыре. Два
прыжка - шесть, а надо восемь.
- Восемь надо, - сказал вдруг я. - Не три надо, а четыре, не
восемнадцать, а двадцать четыре.
Меня поразила эта неожиданная арифметика, и некоторое время я как-то
тупо и вслух повторял эти числа: три, четыре, шесть, восемь...
Быстро темнело, неумолимо быстро, стремительно.

Собравшись с духом, я вылез из гиблого оврага и сразу же положил
костер.
Я не выбирал сушняка, а валил в кучу все - мокрые сучья, гнилушки,
все, что попадало под руку. Только нижние бесхвойные ветки елок положил под
гнилье. Они-то, вечно сухие, выручали. Помогала и береста. Я драл ее с
березок, и тяжелый дегтярный дым охватывал мокрые сучки и коряги, вспыхивала
живая хвоя, наваленная в костер. Дым нехотя поднимался к небу, но неба не
достигал, здесь оставался, в еловых верхушках.
- Сухолапый... Правая передняя у него перебита. Усохла. Сколько же лет
прошло с тех пор? Четыре года. Четыре года с сухой лапой. Сохатого не
взять... Ягоды да овес.
То, что Сухолапый скотинничает, заметили давно. Корову взять куда
легче, чем сохатого. Но где корова-то? Где ее найдешь? А в стаде два пастуха
да четыре быка. Редкую заблудшую дуру-коровенку Сухолапый брал сразу.
Исчезали шавки и шарики, но и волков развелось много. Десять лет не
видали волчьего следа, и вдруг волк объявился. И много сразу - не
одиночные, стаей.
Шавки и шарики - волчья, видимо, совесть, а вот Николай Могилев -
неизвестно чья.
Мертвого, с разодранным горлом, с перебитым хребтом нашли его грибники.
Натоптали вокруг грибники, всюду понамяли траву, наследили, а там и дожди
начались, и неизвестно было, на чьей совести Николай Могилев, только метрах
в трехстах заметили и след Сухолапого. То, что это зверь, а не человек,
решили все и разом. Я-то не видел, ничего сказать не могу, но думал - рысь.
Родственники Николая Могилева накинулись на Туголукова.
Тогда, вынесенный с переломанными ребрами на берег, Туголуков
рассказал, как ударил топором по корявой лапе, и с тех пор всякая заблудшая
коровенка шла Туголукову в зачет. Встал за его спиной и Николай Могилев.
Били бедолагу Туголукова, деньги с него брали за коров, и он давал.
Говорили про него, что он хотел эдак запросто добыть в воде гору мяса и
накинулся с топором. Туголуков оправдывался, дескать, он думал, что это торф
плавучий, и только оттолкнулся багром. Молчать бы ему, дураку, про торф, про
багор, про башку плавучую. Никогда, ни в коем случае никому нельзя
рассказывать про то, как плавает по воде торфяная башка.
Совсем плохо стало Туголукову после Николая Могилева. Тогда он затеял
ходить в лес, искать Сухолапого. Он громко кричал на всю деревню, зачем идет
в лес, кого хочет встретить, с кем посчитаться. Но, говорят, он лаял
по-собачьи. Кто-то проследил и подслушал, как лает Туголуков. Такая уж была
ерунда и ерундой бы осталась, бог с ними, с коровенками, но был и Николай
Могилев с разодранным горлом.

14