"Михаил Эммануилович Козаков. Полтора-Хама " - читать интересную книгу автора

Его можно узнать еще издали и сзади: Юзя ходит чуть пошатываясь из
стороны в сторону (у юноши длинные ослабевшие ноги), в одной руке у него
всегда книжка, в другой - неизменно - палка. Дубинка эта тяжела и сучковата,
и кажется, что тяжесть ее непомерна для худых, костлявых рук, гнет книзу
легкое Юзино тело, - он был заметно сутул, и плечи были вогнуты кпереди.
Так ходят старики и тяжело больные: Юзю одолевал туберкулез.
После Юзиного рукопожатия Нюточке хотелось всегда насухо вытереть свою
руку, потому что было всегда боязливое и брезгливое чувство к потной Юзиной
ладони и к его костлявым сырым пальцам. Так и делала - незаметно для Юзи:
потирала руку о краешек деревянного крылечка, на котором сидели, или о
кирпичный выступ дома, а потом долго комкала в руке свой надушенный носовой
платок.
Пришел - и, как всегда, сели на крылечко, поодаль друг от друга. И, как
всегда, разговор начался так:
- Юзик, расскажите что-нибудь. Только новенькое...
Вряд ли предполагала Нюточка, что сегодня Юзя сообщит ей что-то новое,
необыкновенное в его устах, что внезапно взволнует ее и на долгие дни
врежется в сознание и жизнь. Ведь так привыкла уже к тому, что в каждую
встречу Юзя рассказывал ей почти об одном и том же и одним и тем же тихим,
усталым голосом: о том, что в рабочем клубе готовятся к новой постановке, а
в городскую библиотеку прислали десяток новых книг, что в уезде открыли
дополнительно медицинский пункт, что крестьяне в деревнях помогают советской
власти вылавливать бандитов, что в совхозе "Шлепковцы" нашли кости
мамонта...
Ах, как скучны и знакомы все рассказы милого и непонятливого Юзика! Но
всегда слушала их, иногда даже переспрашивала о чем-нибудь - и все для того,
чтобы не умолкал Юзя, чтобы можно было дольше чувствовать его подле себя -
единственного человека, который захотел бы, - знала, - смог бы с искренним
сочувствием выслушать ее собственные, никому не интересные, горькие слова...
Но наряду с этим чувством внутренней благодарности к тихому и, как
знала, сердобольному и чуткому юноше - было еще и другое: оно по-своему
давало скрытое удовлетворение. Это второе чувство порождалось в ней не
какими-либо поступками Юзи или ее собственными, не дружбой, существовавшей
между ней и юношей, а хорошо известным женщинам - инстинктивным сознанием
того, что вот, захоти она, Нюточка, - и, может быть, Юзя неотступно
последует за ней, будет еще сильнее чувствоваться его привязанность к ней -
пусть только на некоторое время, но его будет совершенно достаточно, чтобы
Нюточка могла с удовлетворением осознать превосходство своей воли.
Но, робкая сама и безвольная, никак не уверенная в себе, не видящая
своего собственного пути в жизни - она никак не могла бы решиться на
проявление этой воли, да к тому же тихий болезненный Юзя ни разу не
превращался в ее мечтах в того мучительно желанного человека, чей прообраз и
мужественную силу привыкла отыскивать в беспокойной парижской гравюре,
висевшей над кроватью.
Это второе чувство, не доведенное до конца, сказывалось, пожалуй,
только в том, что в отношениях Нюточки к Юзе иногда заметна была некоторая
фамильярность, едва уловимое капризничанье старшего друга. Еще была
бессознательная утрата присущей девичьей стыдливости, потому что только к
Юзе могла Нюточка, не замечая того, прислоняться плечом, только в его
присутствии могла небрежно переложить ногу на ногу или закинуть за голову