"Михаил Эммануилович Козаков. Полтора-Хама " - читать интересную книгу автора

полуобнаженные руки - так, как сделала вот в эту минуту...
- Юзик, милый Юзик, опять вы про тысячелетнего мамонта! А я хочу о
другом - о другом, понимаете?...
Опустила ему руку на плечо, и он умолк.
И если бы он продолжал свой рассказ сейчас - Нюточка все с равно уже
его не слушала бы: глаза теперь упорно старались рассмотреть то, что
происходило недалеко от крыльца.
В лишайчатых, постепенно густеющих сумерках, у дерева напротив веселый
красноармеец мял одновременно, в шуточной игре, двух голоногих взвизгивающих
девок, и обе девки, в свою очередь, норовили повалить парня на землю. А
потом и девки и красноармеец, в горячей возне, громко смеясь, побежали через
двор к саду - сцепившись, борясь. Они давно уже исчезли, вокруг стало
пустынно, а в потревоженной вечерней тишине звучал еще ничем не сдерживаемый
клекот их голосов, и словно покачивалась вокруг земля, как лодка,
оттолкнутая ударом весла о берег...
И сад смотрел из-за низкорослой изгороди таинственным, лукавым
заговорщиком, и бесшумный ленивый ветер медленно двигал его мохнатую бровь
зацепившихся друг за друга пахучих ветвей.
- Юзик, - вздрогнула девушка, - придвиньтесь ближе... кот сюда, ко мне.
И потянула его за рукав.
- Ближе... совсем. Я облокочусь на вас, а вы рассказывайте... о чем
хотите, рассказывайте.
Она прижалась к нему: локоть положила на колени, а голову прислонила к
его худому тонкому плечу. И Юзику приятно, он старается не двигаться.
- Ну, Юзик, милый, только не молчите теперь! Я прошу вас... Ее голос
звучит взволнованно и волнующе - и он, Юзя,
уже, чуть заикаясь и покашливая, тихо и медленно роняет неожиданные для
Нюточки слова:
- Анна Сидоровна... Может быть, я не имею права говорить об этом... Я
ведь больной человек, и к тому же мои слона могут показаться вам чрезмерно
грубыми...
- Юзик, о чем это вы? - встрепенулась Нюточка и в наступившей темноте
старалась разглядеть теперь получше почти скрытое от нее лицо юноши. - Вы
никогда, Юзик, не скажете грубости.
- Я скажу вам. Но если... если мои слова покажутся обидными - забудьте
их. Понимаете - забудьте. Я не хочу вас обидеть, но во мне сейчас говорит
то - понимаете? - то, на что даже я, больной, туберкулезный, но еще не
расставшийся с жизнью, имею... ну, имею право покуситься в этой самой жизни!
Я не люблю лжи и не умею долго скрытничать.
- Юзик, родненький, да скорей же!
- Скорей?... - услышала вдруг задыхающийся, судорожный шепот. - Вот...
вот, и простите меня!
И Юзя крепко обнял ее дрожащей тонкой рукой.
- Вот... вот моя грубость, но я не виноват. Разве можно меня винить?...
- Нет... нет. Нельзя винить, - тихо, совсем шепотом сказала Нюточка, и
в тот момент она уже забыла о хилом туберкулезном юноше, нерешительно
державшем ее в своих объятиях, и думала только о себе самой. Это ее,
Нюточку, нельзя винить за то, что не оттолкнула сейчас потных костлявых
пальцев, сжавших ее кисть и плечо, это ее, Нюточку, нельзя винить за то, что
сладостен ей сейчас никогда не испытанный раньше озноб всего тела, неумолимо