"Михаил Эммануилович Козаков. Полтора-Хама " - читать интересную книгу автора

Каждым утром, к девяти, Анна Сидоровна Сыроколотова (для всего города -
короче: Нюточка Сыроколотова, Нюточка) спешила по улице Третьего
Интернационала к зданию местного партийного комитета, где служила
машинисткой. Всегда чистенькая, опрятненькая - она обходила пыльные залежи
так, чтобы не запачкать белых туфелек, не запылить вуалевого пестрого шарфа,
накинутого на белокурую, чуть-чуть завитую голову.
Такой она и сохранилась - впоследствии - в памяти здешних горожан:
опрятно одетой, быстро, мелкими шажками семенящей по улицам, с тонкой
худощавой талией, с слегка наклоненной набок белокурой, покрытой шарфом
головой. В витрине местного фотографа была выставлена, в числе прочих, и ее
карточка; после всего того, что произошло с Нюточкой, фотограф поместил ее
карточку на видном месте - и первое время дыровские девушки считали своим
долгом, проходя, остановиться у витрины.
Правда, внимание дыровских девушек могла привлечь, по вполне понятным
причинам, и другая карточка: эта последняя была выставлена рядом с
Нюточкиной - предприимчивый фотограф как нельзя лучше учел любопытство
дыровцев к обоим "героям" случившегося происшествия. Во всяком случае, о
Нюточке в городе говорили долгое время.
Дом, где помещался партийный комитет, принадлежал раньше Сыроколотовым.
Незадолго до революции Сидор Африканович, отец Нюточки, понеся крупные
убытки в каком-то коммерческом деле, продал этот дом другому, приезжему
купцу. Дом был прадеда, деда и отца - широкий, просторный, добротный, и
раньше висели в комнатах фамильные сыроколотовские портреты в дубовых
тяжелых рамах; дуб был в стульях, столах, во всей мебели - и, казалось,
пудами его откладывалось время старой сыроколотовской жизни. Словно врастало
все в дом, и - не сдвинуть.
Нюточка помнит: вот здесь, где теперь комната женотдела, - была ее
спаленка. Икона в углу, а над самой кроватью - дубовый овал, чуть
наклонивший пытливый образ бабки Анфисы, что снималась раньше в старомодном
платье, в оттопыренных фижмах.
Не хотелось иметь в спаленке бабкин портрет - пожелала повесить над
кроватью цветные английские открытки - и услышала в ответ от родителей:
- Не балуй, Анна. Не балуй. Ишь что задумала! Бабка твоя Анфиса
восемьдесят один год прожила в довольствии, в счастьи. Да-да... Завещала
изображение свое внучке оставить. Что сама имела на своем веку, того и ей
желать хочу", - говорила...
Так и смотрела всегда на Нюточку с портрета бабушка в фижмах, а лицо у
бабки Анфисы совиное, нос крючком пригнулся, и ввечеру всегда, когда
сумеречные тени играют лицами, чудилось Нюточке, что нахохлилась бабушка в
дубовой оправе, зло нахохлилась - гляди, прикрикнет с портрета.
Теперь отец взял в аренду небольшой флигелек, в нем низкие и - кажется
так - легкие комнаты, и над кроватью Ню-точки висят для украшения комнаты
две синие гравюры из легкой серии Salon de Paris. Они говорят о жадной
молодости и о не менее жадной человеческой любви, они изображают то и
другое, - и часто Нюточка подолгу смотрит на синюю матерчатую бумагу
гравюры, вдруг расплывающуюся перед глазами в одно неясное волнующее
пятно... Тогда можно уже уронить голову на подушку, зарыться в ней, лежать
неподвижным разгоряченным пластом: так начинался всегда тихий, немой бред -
мечты.
Вот: