"Григорий Козинцев. Наш современник Вильям Шекспир" - читать интересную книгу автора

появился на подмостках, потому что он уже гулял по жизни. Потерял иллюзии не
только датский принц, но и многие из тех, кто платил пенни за театральный
билет.
Шекспир нередко говорил то, о чем думали его зрители. Он чувствовал
жизненные изменения так же, как это ощущали многие из его современников;
только они не могли назвать словами свою тревогу и гнев, а Шекспир смог. Он
был поэтом копеечных зрителей, и его творчество возникало не в кружковых
спорах, но в неустанном, не знающем отдыха труде народного драматурга и
народного актера. Он писал быстро, без помарок: две тысячи зрителей,
наполнявших театр, ждали его. Нет оснований предполагать, что драматург не
ценил их аплодисментов. Ученые джентльмены не смогли убедить его писать,
придерживаясь высоких правил античности: две поэмы, сочиненные в молодости,
согласно эстетике Ренессанса, открыли путь в залы меценатов, но остались без
продолжения. В несуразной башне без крыши бушевали все бури эпохи. Их
невозможно было выразить подражанием Сенеке. Если не хватало слов,
сочинялись новые; когда мешала грамматика, о ней забывали. Над искусством
Шекспира не было крыши.
Спектакли, странствования, эпидемии чумы, парламентские запреты,
конкуренция, надежды молодости и реальность, увиденная глазами зрелости.
И опять старой дорогой - мимо спокойных полей, невысоких деревьев,
кладбищ с покосившимися каменными плитами - поэт возвращался в маленький
город на родину, где похоронены близкие и где скоро умрет он сам, уставший
за много лет тяжелой работы человек. Он вывел на сцену целую ораву героев -
молодых, старых, веселых, опечаленных. Они сошли с подмостков и вошли в
жизнь со своими мыслями и страстями. Он изменил язык поэзии и театра, дал
имена вещам и чувствам, которые люди еще не умели называть.
Потом он заболел. Когда пришло время писать завещание, больному стало
хуже: рука дрожала, подпись вышла кривой, буквы - неровными.
В конце апреля 1616 года колокол на церковной башке, выстроенной
напротив дороги, звал стратфордских граждан проститься с земляком. Гроб
отнесли в церковь святой троицы. Уже давно следовало ее отремонтировать:
прохудилась черепица, дождь проникал в помещение, сырость пятнала стены,
окна были без стекол.
Крышку забили гвоздями, ящик опустили в землю. Земля покрыла гроб.
Шекспира не стало. Вместо него начали показывать людям кого-то совсем на
него непохожего. В старой церкви на северной стене стоит кукла. Лондонский
ремесленник на заказ вырубил бюст толстяка с выпученными глазами, вырезал
лихо закрученные усы, проолифил, залевкасил, покрыл розовым колером щечки,
красным - камзол. Сунул в толстые пальцы гусиное перо: заказчики сказали,
что покойник был писателем. А бумагу, на которой пишет лубочный Шекспир,
ремесленник положил, чтобы было более торжественно, на подушке с кисточками.
Есть в наивности старинных деревенских скульптур чистота поэзии,
непосредственность выражения чувств. Ничего этого нет в стратфордском
истукане. Что-то зловещее заключено в самодовольной тупости раскрашенного
лица.
Я смотрю на куклу и думаю: это она писала комиксы по трагедиям
Шекспира.
Так смерть украла писателя у жизни. Вначале оболванила глупой,
провинциальной дешевкой. Потом он начал делать карьеру. На затраты уже не
скупились - в дело пошел мрамор.