"Иван Козлов. В крымском подполье " - читать интересную книгу автора

приедет, хворост привезет, печку протоплю, и у нас тепло станет.
- А поесть-то когда дашь? - плаксиво говорит младшая сестренка.
- И поесть дам. У Семки-лавочника полпуда муки выпросила. Отец весной
отработает. Сейчас тесто замешу, напеку лепешек и накормлю вас.
Сестренка не унимается, продолжает хныкать. Уговоры не помогают. Мать
сует ей в рот свою морщинистую руку и с отчаянием кричит:
- На, гложи мою руку! Больше у меня ничего нету.
Напуганная сестренка умолкает...
Ранней весной отец мой выехал в поле поднимать целину Семке-лавочнику,
простудился и умер в городской больнице. Без нас его и похоронили. На
городском кладбище много было свежих безыменных могил. Мы так и не узнали, в
какой из них "спрятался" от нас мой отец...
Мои размышления прервал Василий Петрович:
- Возьмите наушники. Сейчас Молотов будет говорить. Интересно, о чем бы
это?
Весть о войне потрясла меня. Забыв строжайшее требование врачей лежать
без движения, я сел на кровати и стал приподнимать повязку, чтобы узнать,
вижу ли я хоть сколько-нибудь. Но глаза были забинтованы крепко.
- Что же это, Иван Андреевич, война? - услышал я голос Василия
Петровича.
- Война, друг мой. Полез на нас немец.
- Домой скорей надо! - испуганно сказал старик. - Сын и зять в армию
уйдут, успеть бы хоть проститься с ними.
- Конечно. Всем нужно торопиться на свои места. Слышал, что сказал
товарищ Молотов? Всем народом воевать будем, война-то отечественная.
Это стремление - "по своим местам" - было общим. Нам объявили, что
больница превращается в госпиталь и здесь останутся только тяжело больные.
Но и они не хотели оставаться и стремились разъехаться по домам.
Я настоял, чтобы с меня до срока сняли повязку. К великой моей радости,
правый глаз сохранил зрение на пятнадцать процентов. Значит, в очках
двигаться и работать можно.
Через день мне сняли швы с глаза. Я досрочно выписался из больницы,
получив строгий наказ: не заниматься физическим трудом, не читать, не
писать, быть под постоянным наблюдением врачей и ежедневно впускать в глаза
капли.
Выслушав все эти наставления, я немедленно отправился домой, в Крым.
В Симферополь я приехал днем и не узнал свой опрятный и приветливый
город. Белые, голубые, палевые стены домов покрылись желто-зелеными полосами
маскировки. Стекла перечеркнуты крест-накрест. С окон исчезли цветы,
занавески. Витрины магазинов зашиты досками, заложены камнями и мешками с
землей. Ленинский парк изрыт и изуродован желтыми насыпями около щелей.
- Скажите, гражданка, Симферополь бомбили? - спросил я у встречной
молодой женщины.
Она подозрительно посмотрела на меня и на мой чемодан.
- Вы не местный?
- Я здесь живу, но сейчас только с вокзала.
- Придете домой, узнаете! - холодно бросила она.
У радиоузла на улице Льва Толстого толпился народ. Слушали дневную
оперативную сводку за 1 июля. Я остановился. По радио сообщали: на всех
фронтах идут ожесточенные бои. Враг рвется на восток, уже образовались