"Даниил Федорович Краминов. Дорога через ночь (Повесть) " - читать интересную книгу автора

карими глазами, которые смотрели вопрошающе и несколько смущенно. "Вы все
нравитесь мне, - будто говорили они. - Нравится мне и то, что тут
изрекают, и если я молчу, то вовсе не потому, что не уважаю вас". Такие же
смущенные взгляды бросал он на свою маленькую хорошенькую соседку со
сверкающе-черными глазами, точно просил прощения за то, что смотрит на нее
свысока. На вопрос, как зовут молчальника, мой сосед, вихрастый,
веснушчатый паренек с задиристым коротким носом и толстыми губами,
ответил:
- Егор... Он же Георгий... Он же Юрка и Жорка Устругов...
Говорун, переставший вдруг разглагольствовать, услышал слова
веснушчатого, повернулся в мою сторону и, кивнув на молчальника,
бесцеремонно изрек:
- Георгий Победоносец... Силен, терпелив и упрям, как черт. Но звезд
с неба не хватает и, наверное, никогда хватать не будет.
Устругов растерянно посмотрел на хулителя, а тот добавил веско и
спокойно, словно речь шла о ком-то отсутствующем:
- Много костей и мяса, но мало серого вещества.
- Серое вещество у меня есть, - возразил Устругов таким тоном, будто
хотел сказать, что понимает желание друзей пошутить, но считает, что те
перехватывают через край.
- Но уж очень серое, - быстро парировал говорун, вызвав общий хохот,
к которому присоединился и сам Устругов. Только его хорошенькая соседка
вспыхнула и так сверкнула на остряка своими глазищами, что тот прикусил,
хотя и на очень короткое время, язык.
- Странный какой-то этот ваш Устругов, - сказал я соседу, когда все
увлеченно бросились в спор, какие науки лучше и полезней - точные или
общественные. Тот немедленно встал на защиту товарища:
- Вовсе не странный. Он вялый немного, соображает не так быстро, как
другие, но совсем неглупый и очень добрый...
Будущий строитель прилип к моему уху и минут десять доказывал, какой
на самом деле хороший его товарищ-молчальник. Сильный, но робкий Устругов,
по словам соседа, верил, что природа обидела его умом и ловкостью. Ни в
школе, ни в институте не умел он, как другие, схватывать на лету чужие
мысли и запоминать звонкие фразы, которые его однокашники тут же бойко
пускали в оборот, наживая капитал ребячьего или девичьего восхищения. Он
"вкапывался" в учебники, и процесс накопления знаний был у него трудным.
Устругов завидовал друзьям-студентам, умевшим с глубокомысленным видом и
жаром толковать о том, что знали, и о том, о чем имели лишь смутное
представление. Сам ввязывался в эти споры редко и только тогда, когда
приятели задевали то, что было дорого для него. Говорить об этом спокойно
не мог, быстро раздражался, краснел и бросал на спорщиков ненавидящие
взгляды, сжимая иногда кулаки. И те покидали его с презрением и страхом.
- С Уструговым нельзя разговаривать. Он готов изувечить
инакомыслящих...
Рассуждал он часто совсем неглупо, но на колкости противников
отвечать быстро не мог, терялся и замолкал. Должный, то есть острый, ответ
созревал у него уже после того, когда надобность в нем миновала. Жестов
своих он просто боялся: обязательно цеплял за что-нибудь, и вещи, как
вспугнутые птицы, срывались при его приближении со своих мест и с грохотом
летели на пол.