"Даниил Федорович Краминов. Дорога через ночь (Повесть) " - читать интересную книгу автора

поэзию, то есть не люблю, а - как вам сказать? - стихов я почти не знаю,
но не отношусь к ним отрицательно.
- Скажите, какое великодушие! - воскликнула Таня. - Вы все-таки
разрешаете другим читать стихи, а поэтам даже писать их?
- Да нет, вы не так поняли меня, - оправдывался будущий строитель. -
Я вовсе не хочу, чтобы другие спрашивали меня, любить им стихи или не
любить. Каждому свое нравится. Я думаю, что поэзией можно увлекаться, а
любить надо какое-то определенное дело. Чтобы результаты его можно было
видеть, руками пощупать.
- Поэзия - тоже дело, - заметила Таня тем неопровержимо уверенным
тоном, которым изрекаются обычно бесспорные истины. - И результаты труда
поэта тоже можно в руках держать. Томик стихов, например...
- Конечно, - торопливо согласился инженер и, точно оправдываясь,
добавил: - Понимаете, меня радует не то, как мысль человека укладывается в
красивые слова и строчки, это естественно, а как мысль человека
воплощается в дом, дворец, школу.
Таня засмеялась.
- Первый раз слышу о мысли, которая превращается в дом. Я думала, что
для дома нужен кирпич, известка, потолки, двери, рамы...
- Верно, все это нужно, - не замечая насмешки, признал Устругов. - И
рабочие-строители нужны, и подъемные краны, и многое другое. Но вначале
все же появляется идея дома, мысль о нем, и появляется она в голове
инженера-строителя.
- Ну, теперь вы пропали! - с комическим ужасом воскликнула Нина. -
Разве можно при этом человеке упоминать о домах и стройках? Он может
говорить об этом бесконечно и останавливается только тогда, когда
слушатели покидают его. У нас только папа выдерживает его разговоры. Мы с
мамой обычно бежим и прячемся в соседней комнате, пока он не кончит.
Все рассмеялись. Устругов прижал к себе подругу и приложил палец к
своим губам, точно призывал к молчанию самого себя, но не утерпел:
- Нина права, очень права. По-моему, нельзя не говорить о любимом
деле, как нельзя не думать о любимой девушке...
Нина недовольно двинула плечами, и строитель тут же осекся:
- Я молчу, молчу...
Летние ночи коротки. Рассвет застал нас на Чистых прудах. Мы видели,
как черное зеркало пруда, у которого остановились, облокотившись на
ограду, начало терять свой блеск, посерело, а потом покрылось рябью, точно
кто-то дунул на него. Затем оно снова остекленело, постепенно меняя серый
цвет на зеленоватый, а зеленоватый на сине-голубой. Мы видели в нем
притихшие деревья, дома с открытыми окнами. Легкие занавески на окнах
шевелились, словно от дыхания спящих, и мы старались говорить шепотом,
чтобы не разбудить их.
Конечно, мы не знали, да и знать не могли, что в то самое время,
когда мы остерегались потревожить утренний сон москвичей, вдоль западной
границы нашей Родины уже бушевала война. Грохотали, сливаясь в сплошной
разъяренный рев, тысячи пушек. Бесновались, захлебываясь огнем, пулеметы.
Ругались, стонали, умирали сраженные сталью люди. На огромном пространстве
от Балтики до Черного моря, от Буга до Днепра вздрагивала, колебалась и
охала, принимая бомбовые удары, земля. Погребая под собой еще живых
обитателей, рушились дома. Над городами и селами высоко трепетали