"Даниил Федорович Краминов. Дорога через ночь (Повесть) " - читать интересную книгу автора

не только удивление, а и обиду, несколько смущенно добавил:
- Ну, не всегда звали мы вас "уструговской тенью". Сначала там, в
концлагере, Устругов был вашей тенью. Большой, немного рыхлой, иногда даже
неуклюжей тенью небольшого, энергичного, подвижного Забродова. И мы не
видели в нем тогда ничего, кроме вашей тени. Лишь во время побега из
концлагеря в Голландию вместо тени появился человек. Хотя все еще
неуклюжий и медлительный... Однако в трудные минуты он оказался способен
на такую смелость, которую от него никто не ожидал. Своим мужественным
сердцем он покорил многих. А в Арденнах Устругов, можно сказать, поднялся
во весь рост, и все увидели, какой это великолепный человек, настоящий
коммунист.
Стажинский снова погладил мой рукав, точно успокаивал или извинялся
за то, что восхваляет товарища, а не меня.
- Может, это было не совсем справедливо, но вы так близко держались к
нему и действовали настолько слаженно, что между собой мы почти всегда
звали вас "уструговской тенью". Не обижайтесь, мы не вкладывали в это
плохого смысла...


ГЛАВА ВТОРАЯ

Никто не обрадуется, услышав, что его принимали за чью-то тень. Не
ликовал и я, хотя и понимал, что огорчаться или обижаться поздно.
Покопавшись немного в памяти, я согласился, что Стажинскому и моим
тогдашним друзьям отношения между Уструговым и мной могли казаться именно
такими. Сам я никогда не видел в Георгии свою тень и не сводил себя на
положение его тени. Но, положа руку на сердце, я должен был признать, что
роли наши заметно переменились. Поляк был, несомненно, прав: в дни побега
и особенно во время наших долгих скитаний и партизанских схваток в
Арденнах Устругов неузнаваемо изменился, стал на свои ноги, вырос. В
короткий срок он превратился из напуганного, растерянного и удрученного
парня в смелого и даже какого-то вдохновенного вожака пестрой и буйной
многонациональной партизанской вольницы, действовавшей против врага в том
необыкновенном уголке Европы, где сходились пять стран. Не делавший ранее
даже маленького шажка без моего подталкивания, Устругов под конец
настолько уверовал в себя, что искал совета редко, а считался с ним еще
реже.
Долгое время в наших отношениях не было особенной близости:
случайности жизни и войны не однажды сводили меня с ним, разводили и снова
сводили, чтобы развести.
Впервые я встретил Устругова весною сорок первого года. Это была для
меня и моих товарищей трудная, радостная и тревожная весна. В тот год я
заканчивал, как сказали бы на Востоке, восхождение по лестнице мудрости и
знаний, начатое пятнадцать лет назад: десять ступенек средней школы и пять
ступенек института. И последняя ступенька, то есть пятый курс, заставила
сильно попотеть и поволноваться. Зачеты... Много зачетов. И
государственные экзамены. И дипломная работа. Времени требовалось столько,
что приходилось занимать его не только у отдыха, но и у сна.
И все же мы радовались и веселились. Радовались тому, что были молоды
и все давалось нам легко. Тому, что заканчивали учебу, навсегда