"Даниил Федорович Краминов. Дорога через ночь (Повесть) " - читать интересную книгу автора

освобождаясь то от одного предмета, то от другого. Особенно радовались
тому, что вступали, наконец, в настоящую, "взрослую" жизнь. Перед нами
открывалось столько дорог, что мы терялись: которую же выбрать?
Радость эта омрачалась тучей войны, мертвящее дыхание которой уже
доносилось до нас. Подобно огромному масляному пятну, гитлеровский "новый
порядок" расползался по карте Европы. Бронированная орда, докатившись до
берегов Атлантического океана, Северного и Средиземного морей,
поворачивала на восток. Вопреки спокойному тону газет по Москве ползли
тревожные слухи о движении немецких войск к нашим границам. Все, кто
возвращался из Европы, - а таких в столице всегда много, - рассказывали об
этом своим родственникам и знакомым, те - своим, а те - дальше и дальше,
пока это не достигало нас. Говорили, что поезда с немецкими солдатами,
танками, пушками беспрерывно катятся на восток, на восток, на восток.
Грязно-бурые вагоны несли как вывески хвастливые обещания: "Айн шусс -
цеен русс". - "Один выстрел - десять русских".
Конечно, это было смешное и глупое бахвальство. Но оно не вызывало
смеха, а пугало. И не потому, что мы боялись попасть в те десятки, которые
наглые вояки собирались укладывать одним выстрелом. Просто так сильно не
хотели войны, что страшились даже мысли о ней.
Молодость, однако, брала свое. Повозмущавшись и потревожившись, мы
снова увлекались тем, что было тогда нашей жизнью: сдавали экзамены и
сочиняли дипломные трактаты. По нашему убеждению, это были откровения,
которые должны были потрясти мир, а потрясали только профессоров, да и то
совсем по другим, чем ожидали мы, причинам. Бегали, обычно опаздывая, на
свидания к своим нежно-застенчивым девушкам, и те великодушно прощали эти
опоздания: выпускники!
В один из теплых июньских вечеров мы отправились в Химки под Москвой,
чтобы отметить "выход в жизнь". За соседним столом в ресторане речного
вокзала расположилась такая же шумливая группка. Молодые люди отвечали нам
такими же вызывающе-самоуверенными взглядами, какие мы бросали на них. Они
немедленно повторили наши заказы, только в большей мере, с явным желанием
"переплюнуть" нас.
Общительность молодости скоро сломила жалкую перегородку напыщенного
превосходства, которую по-мальчишески неумело пытались было воздвигнуть
между собой обе группы. После нескольких примирительных шуток и взаимных
тостов мы сдвинули столы, и в нашем углу сразу стало вчетверо шумнее.
Наши соседи - "инженеры-строители", как те именовали себя, хотя на
самом деле были тоже только студентами-выпускниками, - громко крича и
перебивая друг друга, начали красочно расписывать, что намереваются
совершить. Это было откровенное хвастовство. Но какое хорошее, почти
возвышенное хвастовство! Они изображали как вероятное и даже неизбежное
то, о чем пока только мечтали. Какие уютные и красивые дома собирались
подарить они людям! И какие замечательные улицы застроить и какие веселые
города возвести!
Как во всякой компании, тут были говоруны, не дававшие другим слова
сказать, были и молчальники, которые не решались рта раскрыть, если к ним
прямо не обращались. Говорун - толстенький, круглолицый, очкастый, с
громким хрипловатым голосом и кудахтающим смехом - не понравился мне, и я
даже не спросил его имени. Молчальник, наоборот, заинтересовал меня. Это
был рослый широкогрудый парень с продолговатым худым лицом, большими