"Юзеф Игнаций Крашевский. Старое предание (Роман из жизни IX века) " - читать интересную книгу автора

трогаться, и старший, озираясь по сторонам, размышлял, по какой пуститься
дороге, когда неподалёку из чащи, осторожно раздвигая ветви орешника и
калины, тихо и незаметно высунулась чья-то голова.
Два светлых глаза с любопытством, смешанным со страхом, разглядывали
всадников. Сквозь листву видны были только выгоревшие волосы, молодое лицо с
едва пробивающимся пушком и полуоткрытый от удивления рот, в котором
поблёскивали белые зубы.
Между тем всадник посматривал то на солнце, то на течение реки. Вдоль
обоих берегов не видно было и следа дороги.
Казалось, он колебался, переправиться ли через реку, пуститься ли по
течению, или против него. Лошади, обернувшись к востоку, уже нетерпеливо
рвались в путь; старший с минуту подумал, смерил взглядом луг, трясину и
лес, потом взглянул на песчаную отмель, где поили лошадей. Уставясь взглядом
на воду, как будто измеряя её глубину, он, должно быть, раздумывал, отыщет
ли брод. Теперь он мог бы увидеть в кустах голову, следившую за ним, - но
она осторожно скрылась, только ветки опустились и затрепетали. Лошади
медленно вошли в воду, хотя тут было не глубоко и не топко, погрузились по
брюхо, и казалось, сейчас поплывут, но сразу же наткнулись на песчаный
порог, от которого рукой было подать до другого берега... Оба путника
благополучно переправились, едва промочив ноги.
Другой берег был повыше и суше, и по нему удобнее было ехать, только
где-то в зарослях, совсем близко, что-то странно шелестело.
"Верно, зверя вспугнули", - подумал старший.
Вокруг, кроме покинутого ночлега, не было следов человека; нетронутый,
как его создал бог, стоял выросший до неба лес; могучие, прямые, как
колонны, стволы, с засохшими сучьями внизу, вверху были увенчаны зелёными
кронами. Кое-где попадались сломанные бурей деревья; они лежали
полуистлевшие, с полуободранной корой, среди погнувшейся от ветра молодой
поросли и вековых, замшелых, как будто под старость укутавшихся в шубы,
исполинов.
Всадники ехали дальше. Неподалёку на холме что-то белело... Под дубом
лежал камень, выдолбленный в виде чаши, над ним бесформенной, грубо
отёсанной глыбой высился другой: чья-то неискусная рука вырезала на нём
безобразное подобие человеческого лица в надвинутом на лоб колпаке. Заметив
у дороги изваяние, старший всадник остановился, опасливо огляделся по
сторонам и, отъезжая, с презрением плюнул на него.
В ту же минуту из кустов донёсся странный свист, и жало стрелы впилось
в толстую сермягу на груди старшего. Почувствовав боль, он едва успел
повернуть голову, ещё не зная, хвататься ли за оружие, или пуститься в
бегство, как вскрикнул его сын. Вторая стрела вонзилась малому в ногу. А из
лесу послышался смех, дикий, страшный смех, не то звериный вой, не то
человеческий вопль. Хохот оборвался, отзвучало эхо, все смолкло... На
каменный колпак села сорока, раскинув крылья, застрекотала, вторя смеху... и
заметалась, словно тоже грозила ему.
Лошади, встревоженные криком, побежали быстрее, но врага уже не видно
было и не слышно. В лесу царила тишина, только деревья торжественно шумели.
Старший всадник ехал крупной рысью, то и дело погоняя лошадь; мальчик,
вырвав из ноги стрелу, поспешал за ним, склонившись к шее своего коня. Так
они проскакали несколько стадий,* наконец, ничего не слыша и не видя погони,
замедлили шаг. Только теперь старший обернулся к мальчику - тот побледнел,