"День Полыни" - читать интересную книгу автора (Ипатова Наталия Борисовна)

День Полыни

Накануне всем сотрудникам Управления пришлось задержаться дотемна: новость пришла поздно и была того свойства, что крайне секретны сами по себе, но требуют, чтобы их обязательно довели до сведения ответственных лиц. Наши лица понимали это как никакие другие, а потому сидели смирно на составленных рядами стульях, не роптали, а только время от времени переменяли ноги, когда одна уставала, положенная поверх другой. Начальник лейтенант Баффин, пыхтя и пфекая, и шевеля бакенбардами от усердия и ответственности, объяснял, каким именно образом мы ничего не должны делать.

Собственно, для описания ситуации в целом достаточно было бы двух слов – «день Полыни», а остальное время все мы, сидящие тут, заняли составлением мысленных списков: кому сказать. К таким вещам лучше готовиться заранее, все это понимают, а потому Правительство объявляет Полынь внезапно, чтобы свести утечку к минимуму и не позволить воспользоваться ею кому не надо. Каждый из нас – даже из нас, призванных обеспечить Полынь в том смысле, чтобы ей не мешать! – дыра, откуда просачиваются сведения. У каждого из нас есть родственники и друзья, которых нам захочется предупредить: это в природе человеческой. И нечеловеческой тоже: в полиции полно троллей.

Закончив инструктаж так скоро, как только смог, Баффин собрал портфельчик и прямо со ступенек прыгнул в салон припаркованного у заднего двора семейного дракобиля. Сквозь стеклянные двери участка я разглядел в салоне его жену с саквояжем на коленях, дочек-двойняшек нежного возраста, не видевших предыдущей Полыни, и сына-подростка с бледным длинным лицом, который еще слишком молод, чтобы помнить ту, предыдущую.

К вечеру похолодало, лужицы схватило ледком, асфальт проморозило. Проспект Майского Танца был пустынен, как никогда в этот час, витрины забраны ставнями и снабжены ночными чарами «чур, я подворотня», редкое окно светилось в жилых верхних этажах. Все равно не поможет.

Только феи-фонарщики трепетали прозрачными крылышками, танцуя вкруг городских фонарей и роняя в стеклянные шары голубоватые искры. Проспект уходил вдаль, хрупкий, холодный и серебристо-голубой, и выглядел как бесконечное отражение в паре зеркал, стоящих друг против друга. Фонарщиков никто не предупредил. Бессмысленно – они и живут-то день. Что им грозит, кроме злых детей с рогатками?

На всякий случай я убедился, что кабачок Диннема закрыт. Это не первая Полынь на нашей памяти: у всякого тролля под гнездом отрыта на такой случай яма-укрытие, в которой наш здравомыслящий брат пережидает худшее под грохот падающей мебели и звон бьющегося наверху стекла. За себя я тоже не беспокоился. Во всяком случае, не слишком. Мы не были бы долгоживущей расой, когда бы не умели так или иначе пережидать Полынь.

Я встряхнулся и свистнул дракси. Прилетел словоохотливый подросток, который, пока мы летели до места, рассказал про маму с папой, про их пещеру в холмах, про брата, что служит в армии… Я предупредил его, чтобы завтра носу из гнезда не высовывал. А он отвез меня к Дереку и Мардж.

Полынь такая штука, к ней лучше быть готовым. Они не знали. Дерек завтра собирался на службу в свой аудиторский отдел, Мардж – в Юридическую Академию, учиться. «В целях максимальной эффективности» Полынь не является официальным выходным днем. Правда, и прогул за таковой не засчитывается.

Полынь – день, когда любые преступления против личности остаются безнаказанными. Правительство с незапамятных времен использует Полынь как клапан, чтобы выпустить пар социальной напряженности. День дозволенного насилия, небольшой управляемый катарсис якобы гарантирует общество от революций.

– Ну, – спросил Дерек, теребя рыжую косичку, связанную черной лентой, – и каков нынче прогноз?

– Заводские окраины активны. Орки пьют и бузят. В сущности, Полыни следовало ожидать с недели на неделю.

Марджори слушала нас, подпирая спиной косяк и прикрыв глаза. Эльфийская кровь горела в ней, как свеча: свет сочился сквозь тонкую кожу, как сквозь бумагу в игрушечном фонаре. Сколько я видел эльфов, все они холодны: жизнь их длинна, и ничто их не удивляет. Видимо, страстность и неизъяснимая прелесть достались Мардж от человеческой матери, чья теплая кровь растопила эльфийский лед. Метисы этих рас всегда необыкновенно красивы, хотя эльфы традиционно не признают за ними ни родства, ни права наследования, и относятся к ним, как к грязи. Ребенок на стороне – преступление против чистоты рода. «Эльф» означает «презрение».

Эта ее красота – дурная услуга в Полыни. Эльфу в Полынь на улице верная смерть.

– Прошлая Полынь была ведь лет пятнадцать назад? Я ее совсем не помню.

– И радуйся этому, малыш. Я помню, – Дерек передернул плечами. – Мне было четырнадцать.

Я тоже помню Полынь. Каждую на своем веку, хотя в целом все они похожи. Тролля в возрасте слегка за полторы сотни Дни Полыни учат смирению.

– Есть ли подвал у вашего домовладельца? И если да, сколько там ожидается народу? Право, я даже не знаю, стоит ли вам идти в Убежище. Вам лучше знать своих соседей. Вы ведь не включали громкую музыку по ночам? Потому что если да – у них есть серьезный повод отыграться.

Это я шучу. У любого в День Разрешенного Безумия найдется повод, взгляни он на лицо Мардж. Женщины от зависти, мужчины – от вожделения, все вместе – из-за капли этой ненавистной крови «лучших». На сутки мир сойдет с ума, а после стыдливо и потихоньку вольется в прежнее русло, оставив горький привкус в памяти тех, кто выжил. Я видел. Я знаю.

– На улицу не ходите. Правда, это не гарантирует, что улица не придет к вам. Больше нужного не паникуйте. Сидите тихо, имейте запасный выход.

– У меня всегда есть выход, – напомнила мне Мардж. – Достаточно сделать несколько шагов, чтобы исчезнуть. Я не жертва, Реннарт. Я могу позаботиться о себе, и даже о ком-то другом. Я дорогого стою.

– Не сомневаюсь, – вежливо сказал ее муж.

Они так и познакомились пару лет назад: Мардж водила подростковую банду, а Дерек – полицейский инспектор по прозвищу Рохля – ее ловил по долгу службы. Поймал и удержал каким-то чудом, а после от всех прятал, потому что волшебная способность юной леди рассыпаться разноцветными искрами, сделав всего несколько шагов, со всем, что держит в руках, интересовала буквально всех, от криминальных структур до силовых ведомств. Ничего хорошего от этого интереса Марджори, само собой, ждать не приходилось.

Вроде бы сидим, тихо беседуем, а как подскочили от вежливого стука в дверь! Два часа до Полыни, рано еще бояться.

– Ждете кого-то?

Дерек молча покачал головой, жестом отодвинул нас в глубину гостиной, в которой Марджори была как роза, воткнутая в пивную жестянку, и пошел отворять.

Вошли несколько эльфов, все светловолосые, в темных гражданских костюмах, двубортных, в тонкую полоску. А вот лица на них были форменные, с поджатыми губами.

– Добрый день, – обратился главный, как бы и не к нам, а в воздух. Они всегда так разговаривают с низшими расами. – Все присутствующие поедут с нами.

– Э?…

– Но…

– Прошу меня извинить, возражения не принимаются.

– В чем, собственно, дело? – рыкнул Дерек, который ненавидел решать две проблемы одновременно.

– Руководство Дома проинформирует вас обо всем, что сочтет нужным.

Двое подошли ко мне, деликатные, как напоминание. Один взял Мардж за руку повыше локтя. В исполнении эльфа этот жест смотрелся почти куртуазно, однако все мы тут офицеры полиции, кто бывшие, а кто и действующие: мы знаем эту стальную хватку. А вот знают ли они, с кем имеют дело? Мардж стрельнула глазами: видимо, подумала о том же, но подошел второй, взял ее под второй локоть, вместе они приподняли ее, как манекен, и аккуратно вынесли на лестницу. Знают. Рохля вздохнул и пошел сам.

Ну не драться же с ними! Кое-кто, я слыхал, пробовали, им не понравилось. Они сказали «все», я и потянулся следом. А на кого Дереку еще рассчитывать? К тому же мне стало интересно.

Едва ли это личное. Дерек никогда не ссорился с Великими Домами. Иначе я бы знал. Что же касается Марджори Пек, никто из Домов не признавал ее своей.

Вдоль улицы лежал, ожидая нас, дракон-«лимузин», в полированной зеркальной броне, с просторным жлобским салоном, обитым изнутри белой шелковистой шерстью. Я даже заподозрил – единорожьей, но это вряд ли. Такого просто быть не может. Имитация, качественная синтетика. Скрипнула подо мной, когда я сел, да так громко скрипнула, что вся бригада оглянулась на меня с осуждением. Верите ли, почувствовал себя не в своей тарелке и обозлился – фига ли!

Эльфы похищают меня в канун Полыни! Может, это хорошо?

Выгружали нас на частной посадочной площадке: замощенной булыжниками и хорошо освещенной, обсаженной по кругу стеной белого шиповника. С одной стороны высилась темная внешняя стена поместья-крепости, парк наступал на нее, как прибой, верхушки деревьев в свете прожекторов казались чем-то вроде пенных барашков, и даже шелестели так же, словно набегая на песок. Дорожка гравия вела вглубь, к громаде дома-замка.

Там была низовая подсветка: башня парила в конусе лучей, уходя шпилем и флагштоком в брюхатые фиолетовые тучи. Небо казалось еще тяжелее оттого, что в него упирался свет. Я узнал очертания, хотя прежде смотрел на эту башню только издали, а спецэффекты искажали ее. Нас привезли в Дом Шиповник.

Встречали нас немного приветливее, нежели похищали. Для Марджори подали паланкин, тщательно проследив, чтобы сама она не ступила и шагу.

Народу тут было немного, но это вовсе не значило, будто мы гуляем тут без пригляда. Служители Дома, одетые одинаково, передавали нас по цепочке, сообщаясь друг с другом через раковины, и вскорости мы приблизились к порталу, подсвеченному изнутри и исторгающему в морозную ночь клубы пара. А потом он поглотил нас.

Испытывал ли я страх? Да ничуть. Чем бы ни кончилась эта непонятная история, я присутствовал в ней исключительно за компанию.

Нас принял просторный и достаточно безликий вестибюль: стеклянные поверхности с витражными вставками, заключенные в алюминий и темное дерево. Я никогда не разбирался в предметах роскоши, предпочитая, если приходилось, доверять мнению экспертов-специалистов, но сейчас предметная область почему-то казалась мне важной. У эльфов особенные отношения с вещами. Такое впечатление, будто они считают вещи наделенными душой. Или даже так: некоторые вещи в их понимании наделены душой и потому заслуживают особенного отношения. Излишне говорить, что эльфы стараются окружать себя именно такими вещами. Очень хорошо это описано в новелле «Мастер Финней и кофейная чашка».

На витражах был герб Дома: выложенный матовым стеклом цветок шиповника, а веточка с листьями – из темного стекла. А еще тут был механический лифт, на котором всю нашу компанию подняли на самый верх. На одном из промежуточных этажей нас остановили: кто-то вызвал лифт, но наш сопровождающий, выступив вперед, махнул ладонью у того перед носом. Тот торопливо отступил, и мы поехали дальше.

На самом верху нам дозволили выйти. Стальные двери лифта сомкнулись у нас за спиной, а мы оказались на застекленной галерее, венчавшей башню Дома. Я не стал смотреть вперед, в темноту и бездну, я плохо переношу высоту. Под ногами стелилась зеленая ковровая дорожка, чуть изгибаясь, чтобы повторять форму кольцевого коридора. Вдоль стеклянной стены – поручень из черного дуба и из такого же дерева плинтус вдоль другой стены, в которой двери. Всюду в кадках цветущие розовые кусты, накрытые стеклянными колпаками. Под ними микроклимат: температура, влажность. Только белые розы.

Как только мы ступили на дорожку, часы пробили одиннадцать. Странный это был звук: я еще подумал, что вот они, эльфы, существуют рядом, владеют собственностью, царят в шоу-бизнесе, заседают в Палате Лордов – а я ничего о них не знаю. Каждый удар был как серебряная капля в хрустальный пруд, каждый повисал в воздухе протяжным и призрачным музыкальным послевкусием, расходящимся кругами, и разрушал его лишь последующий удар. Я даже не сразу понял, что это часы.

Нас повели налево. Очередной функционер Дома уже ожидал нас, стоя у высоких дверей строгой формы и положа руку на бронзовую ручку.

– Милорд Кассиас ждет вас.

Милорд Кассиас не из тех, кого позволительно заставлять ждать. Глава Дома Шиповник, член Палаты лордов. Старейший. Я сглотнул, и нас впустили. А Марджори внесли.

Никогда не видел живого Старейшего, разве только в Новостях, а Новости не в счет. Никогда не знаешь, где там явь, а где чары. Может, и нет никакой Палаты Лордов, а только сплошной морок телевизионщиков. Но теперь, перешагнув порог, я поверил – все правда.

В кабинете Главы Дома было темно, только лампа с бахромчатым абажуром низко спускалась над круглым столом. Хрусткая белая скатерть и маленькая чашечка с кофе на ней. Массивная темная мебель. Камин. Гравюры на стенах.

Сам милорд выглядел частью интерьера. У него было твердое лицо, из тех, какие называют ястребиными, чуть желтоватое от возраста, и седые, аккуратно подстриженные волосы. Блекло-голубые глаза. Гордая осанка существа, единственного в своем роде: судя по ней, ее обладатель умел чеканить и шаги, и слова. На нем был мягкий домашний жакет из тартана родовых цветов: зеленый и бурый, с тонкой белой полосой, подвязанный поясом, и кремовая водолазка под ним. Взгляд его задержался на Марджори, единственной, кто осталась при нем сидеть, и в этом взгляде я не нашел неприязни.

Едва ли они привезли нас сюда, чтобы подождать часок, а потом спокойно и безнаказанно оторвать нам головы.

– Прошу извинить меня за нелюбезность, – произнес милорд Кассиас, подтверждая все мои соображения насчет его манеры. – Все мы знаем, что завтра – Полынь. У меня, к сожалению, не было времени вести переговоры обычным путем. Хотите пить? Нет-нет, это всего лишь ключевая вода.

– Да, пожалуйста, – сказала Мардж.

И я опять был изумлен. Казалось бы, к их услугам любые чары: щелкни пальцами, и графин сам приплывет тебе в руку. Уж эти-то точно поставлены на поток, и домохозяйки покупают их ради удобства и чтобы не хуже других. Милорд Кассиас сам прошел к холодному бару, открыл его, достал графин и бокал, и налил Марджори воды, такой холодной, что от прикосновения его руки на запотевшем стекле остался след.

Я понял. Это была такая форма роскоши – прикасаться к вещам. Ощущать их текстуру, температуру, вес. Бока. Грани. Бархатистость бархата, шелковистость шелка. Милорд Кассиас двигался так, словно каждый день играл в теннис. И судя по вышколенности персонала, рука у него была железная.

Он вежливо подождал, пока Марджори пригубила.

– В этом доме, – сказал он, – сегодня пропал один из младших родственников. Отпрыск младшей ветви. Я хочу, чтобы вы нашли его, охраняли и вернули сюда целого и невредимого вне зависимости от причины его исчезновения. Я нанимаю вас.

Рохля посмотрел на милорда ошалело, и невоспитанно почесал челюсть:

– Мы даже не полиция. Ну, не все.

– Завтра никто не полиция.

– Простите, милорд, – вмешался я. – Вы сказали – нанимаете нас. Но найм предполагает взаимный интерес. Не могу представить, что заставило бы меня выйти на улицу в Полынь.

– Я, разумеется, подумал об этом. Когда вы вернете мне дитя Шиповника, вы получите обратно вот эту милую молодую даму. Уверен, для нее не составит особого труда провести какие-то сутки в роскоши, не поднимаясь с удобного дивана.

– Как насчет ее достоинства? – очень выразительно и тихо промолвил Дерек Бедфорд.

Милорд Кассиас поднял брови, будто удивился, что нам известно такое слово.

– Эльфы никогда… – он выделил голосом это вот «никогда», словно всю жизнь выступал на сцене. Впрочем, он выступал в Парламенте. -…Не посягают на физическое достоинство даже тех, кого называют врагами. Мне кажется, и вы, и она, и даже мистер Реннарт пойдете мне навстречу. Для меня действительно загадка, куда пропал мальчик. Я полон беспокойства. У нас не так много младших родственников, чтобы мы могли позволить себе терять их. И не забывайте, завтра – этот день.

Дерек замолчал, и я понял, о чем он думает. Через полчаса начнется чертова Полынь, и трудно представить себе место надежнее, чем эльфийская твердыня, стоящая как утес посреди бушующего города. Ради того, чтобы они укрыли Мардж, он мог и рискнуть.

– Я понял, – сказал он. – Но почему вы выбрали именно нас?

– Мне вас порекомендовали.

Милорд не сделал ни одного жеста, но в глубине комнаты отворилась дверь – помещения в Башне были, видимо, вложены друг в дружку, как матрешки. Оттуда ударил сноп света, а на нем обрисовался силуэт, очевидно, еще одного эльфа. Мы оба узнали его.

– Мистер Альбин?

Журналист поклонился, приветствуя нас. Он был, как обычно, в голубых джинсах, в рубашке с закатанными рукавами, и с волосами, связанными в хвост, и выглядел дико в этой благообразной гостиной. Я только сейчас сообразил, что никогда не видел на нем тартана.

– Милорд прислушался к моему слову, – признался он. – Это я рассказал ему историю о «Стреле, что могла убить, но не хотела».

– Спасибо, – сказал Дерек без особой сердечности.

– Не за что. Я пойду с вами.

Мы вытаращились на него оба.

– Это ваш сын? – догадался я. – Я просто не знал, что вы Шиповник, вы не носите тартана…

– Я не Шиповник, – журналист неловко глянул в сторону патрона, – хотя Дом милорда предоставил мне кров. И пропавший мальчик со мною не в родстве. Это не мой сын. Но это – мой репортаж. – И что такого особенного было в той стреле?

Вот тут я ему мысленно возразил. Дерек Бедфорд, первый снайпер Отделения, державший на прицеле Марджори Пек, избегнул бы очень многих проблем, когда бы исполнил приказ пристрелить ее при попытке к бегству. Другой сказал бы, что у него нет выбора, и очень жаль… Рохля промазал. Он правильно понимает честь.

– Мне нужны исполнители, которым я смогу доверять, – сказал милорд Кассиас. – Я не знаю, кто похитил Люция, и с какой целью это было сделано, но никто не поможет ему в Полынь по долгу службы. Вы не являетесь членами Дома Шиповник, стало быть, не вовлечены в его внутренние интриги, в каковых исчезновение мальчика могло бы играть какую-то роль. Мне, насколько я понимаю, удалось заинтересовать вас в том, чтобы доставить его назад в целости и сохранности в кратчайшие сроки. А стрела… – это был первый раз, когда он изменил манере выговаривать тяжеловесно-округлую фразу, -…она убедила меня в том, что есть вещи, которые вы не сделаете ради выгоды. Если вы найдете Люция, вы не попытаетесь использовать его по своему усмотрению. Это вопрос наличия морали. У кого-то есть. У кого-то нет.

– А если мне это просто-напросто не удастся? Это Полынь!

– В таком случае в моих силах сделать так, что вы никогда не увидите вашу леди, – просто сказал лорд Шиповник. – У нас мало времени.

– Хорошо, – голосом, в котором не было абсолютно ничего хорошего, согласился Дерек. – Идет. Кому я тут могу задать вопросы насчет мальчика… Люция?

– Миссис Флиббертиджиббет, управительница, с радостью поможет вам. Бартонс, – дверь в галерею отворилась, давешний служитель поклонился с порога, – доставит вас к ней. А сейчас разрешите проститься с вами на сутки.

Мы уходили, а он остался под абажуром лампы, сидя в кресле прямо и пригубливая из крохотной чашечки. Дверь закрылась за нашими спинами. Не на чары, а на добрый стальной замок. * * *

Помимо прочих доблестей полицейский обязан уметь выговорить любое самое заковыристое имя. Взаимная вежливость и терпимость – основа нашего общества. Экономка с лицом прекрасной рыбы – не спрашивайте меня, как это! – встретилась с нами в помещении, напоминающем бар-буфет, но выпить не предложила. В преддверии Полыни, хотя ее и объявят еще через четверть часа, все в Доме Шиповник убиралось, опечатывалось и запиралось на замок. Похоже, они все уединятся и даже есть не будут. Останется только охрана на стенах, а остальные… Остальные будут в руках того, кто командует охраной: так я подумал, но вслух, разумеется, не сказал. Если милорд Кассиас знаток в области морали, то это его собачье дело. Убедившись, что язык Рохли справился с ее имечком, госпожа управительница в знак ответной вежливости разрешила называть себя просто Джиббет, и терпеливо ждала наших вопросов, сцепив руки на уровне талии.

– Когда пропал мальчик?

– Ему относили пятичасовой чай в комнату, и мистер Люций его выпил. Но к ужину семья милорда собирается вся в Синей столовой. Тогда его и хватились.

– Когда вы хватились его, было уже известно, что завтра – Полынь, мэм?

– Официально об этом до сих пор не известно.

– Простите.

Действительно, глупый вопрос. Милорд Кассиас из тех, кто решает, когда Полыни быть: уж о своем-то доме он позаботится.

– Скажем иначе. Люций знал, что завтра особый день?

– Лично я не говорила ему, но ничто не мешало мистеру Люцию узнать от других.

Мааать! Таково-то оно – эльфов допрашивать!

– Но вы, мэм, к этому времени уже знали?

– Да, я узнала одна из первых. В мои обязанности вменяется подготовка Дома к катаклизмам и общественным возмущениям.

Уф. Шерсти клок, правда, небольшой.

– Простите, мэм, а вы уверены, что он вообще пропал?

Миссис Джиббет поджала тонкие губы.

– Его нет в доме. Я первым делом опросила Дом, а Дом мне не солжет. Или вы сомневаетесь в моей компетенции?

Пришлось заверить ее, что не сомневаемся. Мы должны были покинуть этот заколдованный замок до полуночи, как три Золушки, если не хотим, чтобы все наши планы прискорбным образом обратились в тыквенное пюре. В полночь они перекроют даже мышиные норы, если они тут есть. Приходилось скоренько придумывать, как коротко спросить о главном.

– Кому он может быть нужен? Какую ценность он представляет?

– Да кому угодно, кто нуждается в средстве давления на Дом. Младший отпрыск есть высшая ценность Дома, Старейший отвечает за него лично. Милорд Кассиас очень заботился о Люции. Если Люций попадет к Плющам, или, например, к Боярышнику, они смогут добиваться от милорда уступок в Парламенте.

– Они могут убить его, – устало сказал Дерек. – Завтра. Ну, или представить дело так, будто он убит завтра. И не ответить ни перед кем. Вы понимаете?

– Ответить им придется, – возразила миссис Джиббет. – Не перед писаным законом, так перед законом пролитой крови. Это не последняя Полынь, да для возмездия Полынь и не нужна.

– И еще одно, последнее. Какова натура у Люция?

– Простите, что?

– Характер у мальчика какой? Нрав. Понимаете?

– Какой у него может быть нрав? Ему всего четырнадцать. Но – да, с ним трудно. Ему не нравятся правила.

Обратно мы шли пешком, улицами предместья и все под гору, и ночь казалась бездонной, холодной и очень тихой. Настоящая ночь никогда не бывает такой. А эта затаила дыхание, или, может, это затаили его мы сами. Фонари, улицы и пар изо рта. У нас есть немного времени: Полынь объявлена и действует, но основной ее контингент пока спит, и узнает все только утром.

– Альбин, – сказал Рохля, – колитесь. Экономка прямо тряслась, чтобы не сказать лишнего, но вы-то не Шиповник.

– Вот именно.

– Но вы эльф и знаете ваши правила. К тому же, если Шиповник давал вам кров, вы могли знать мальчишку. Что он такое – четырнадцатилетний эльф? Что у него у голове, у этого Люция?

– Вы заметили, – подумав, промолвил эльф, – что Полынь всегда приходится на полнолуние? Резонирует со смятением духа.

– Не морочьте нам голову, Альбин. Вы нам должны кое-что: это вы нам все дельце подсудобили. Так что выражайтесь яснее. Вы эльф, и иного способа понять эльфа, у нас нет. Найдись у нас время, я бы наблюдал за вами, делал выводы, потом, может, написал бы книгу, что-то вроде: «Эльфы, какие они: реальность и мифы» Я был бы деликатен. Но времени на деликатность нет.

Улица вилась по склону вниз, наши подметки звонко щелкали по булыжнику. Луна круглым глазом смотрела нам навстречу, заглядывая почему-то снизу. Краткий час, когда все кажется простым.

– Чтобы понимать, надобно понятие. Достаточен ли ваш понятийный аппарат, Бедфорд?

– А вы попытайтесь снизойти к моему. Я не работал с эльфами, но вы-то работали с людьми. Вы журналист. Если поразмыслить, странное занятие для существа, которое опасается запачкать руки. Вы же, насколько я понимаю, не светскую хронику пишете?

– Не светскую, – эхом отозвался Альбин. – Ну, возьмем, к примеру, понятие «ум». Много ли состояний описывает это слово?

– Два. Или он есть, или его нет.

Мы как раз миновали фонарь, и я увидел высокомерную улыбку, скользнувшую по лицу нашего спутника. Кожа его отливала голубым.

– Неумный, – сказал он. – Умный. Умный достаточно, чтобы ума не показывать. Слишком умный, чтобы быть умницей. Умный задним числом. Умный в определенной ситуации. И в неопределенной, когда логически не просчитывается, будешь ли ты умен завтра. Ум, расположенный к долгосрочному планированию. Ум, способный среагировать нестандартно. И так во всем. «Верность», «истина», «любовь» – все раскладывается так же. Понимаете, Бедфорд, у нас много времени.

– И все оно уходит на такие вот измышлизмы?

– Не все так однозначно. В простоте – элегантность, а книга лучше всего читается, написанная черным по белому. Не знаю, обратили ли вы внимание на дизайн Дома Шиповник, но хороший эльфийский вкус склоняется к монохромной гамме.

– То есть, Шиповник, по-вашему, оформлен шикарно?

– Это неправильное слово. Воспитанный эльф никогда так не скажет. Шиповник прекрасен. Видите ли, милорд Кассиас очень стар, а с возрастом с эльфа словно опадает шелуха, обнажая сути и совершенствуя стиль. Стиль очень важен для эльфа. Впрочем, что я вам рассказываю? Ваша жена должна дать вам об этом хотя бы поверхностное понятие, если вы, конечно, внимательны к таким вещам.

Он издевается над нами. Я понял это по мельчайшим оттенкам речи. Может, Рохля тоже понял, но ему было все равно.

– Насколько Люций ценен для главы Дома?

– Люций – самая большая драгоценность Шиповника.

– Вот как?

– Это ребенок, – мы снова прошли мимо фонаря, но на этот раз Альбин не улыбался. – У эльфов очень мало детей. Философы выводят закономерность между продолжительностью жизни и способностью к репродукции, но, может быть, тут есть еще какие-то причины: проклятия или вырождение генома… Есть некая мистическая связь между Младшим и Старшим Дома. Младший принадлежит Старшему в значительно большей степени, чем своим биологическим родителям. Старший прежде всех других заботится о Младшем, и Младший имеет преимущества перед остальными.

– Это не может не портить характер прочих членов Дома, когда-то бывших Младшими, но потерявшими статус, да?

– Вы ничего не знаете о характере эльфа, выросшего в Доме, Бедфорд.

– Зато я надеюсь, вы мне расскажете… Альбин. Что значит – «заботиться» в эльфийском понимании этого слова?

– Это прежде всего образование. Вы не в курсе, но среди Домов идет настоящая грызня за самых лучших преподавателей. Это не средняя школа, где учитель – ведро, а ученик – графин с узким горлышком. Что ведро выплеснет на бегу, что еще попадет в графин – то и ладно, то и образование: всеобщее бесплатное, гарантированное законом. Музыка, пластика движений, художественное мастерство, гуманитарные науки, причем не как они есть на сегодняшний день, а в развитии. История и генеалогия, происхождение видов и психология рас. Риторика.

– Мальчик из хорошей семьи.

– …и боевые искусства. Уверяю вас, Люций в свои четырнадцать отнюдь не беззащитная жертва. Одно из высших, – опять улыбается, – достижений эльфийской культуры: ни один из тех, кто употребляет в разговорной речи слово «отнюдь», не сервирован для внешнего насилия.

– Ну а приятели-сверстники есть у него?

– Я же сказал, у нас мало детей.

– Настолько мало?

– У нас больше Великих Домов, чем тинэйджеров. К тому же это должен быть дружественный Дом.

– Понятно. Мне представляется самолюбивое существо с комплексом исключительности и неумением вписаться в мир, упрямое, капризное и избалованное. Такой если и может существовать, то только в эльфийском замке. По улицам ходить не рекомендуется.

– Никто не любит эльфов, – вздохнул Альбин.

– Троллей тоже никто не любит, – заметил я. – Но нам проще. Мы не считаем, будто должно быть по-другому.

– Так или иначе, положение Младшего меняется, когда он перестает быть Младшим. В этот момент происходит самая тяжелая психологическая ломка. Теперь правила установлены и для тебя. Ты становишься одним из членов Великого Дома. Ты теперь должен подумать, прежде чем сказать. И даже подумать, прежде чем подумать. Теперь ты не можешь быть на каких-то этажах в какое-то время суток. Вообще… где-то ты не можешь быть, где-то не должен открыть рта. На кого-то не смотреть. Эльф – очень одинокое существо.

– Боюсь вас разочаровать, Альбин. Вы высказываете полное незнание натуры смежных рас, если предполагаете, что они так уж от вас отличаются. Жизнь каждого существа – это череда попыток утолить жажду, насытить гложущую пустоту. Мы все смертельно одиноки. Это заставляет нас искать любви.

– Да, но эльфы проводят в этом состоянии намного больше времени. Мы знаем, что даже любовь не поможет.

Мы миновали помойку: кто-то шевелился среди контейнеров, и при нашем приближении затих. Мы прикинулись глухими. Тут было что-то вроде границы. Здесь кончались владения Шиповника, опоясанные благопристойным чистеньким даунтауном. Дальше шла полоса рабочих кварталов и трущоб, отделявшая Ботанический район от делового центра.

– Я вот что думаю, – сказал Дерек. – Поверим экономке в том, что у Шиповника мальчишки нет. Вопрос первый: он жив? Есть кому из Домов прок в его гибели? Может быть, его смерть деморализует Шиповник?

– Вот это навряд ли, – возразил Альбин, и я с ним согласился. – Скорее она мобилизует его! Тот, кто убьет Младшего, получит на свою голову войну, где будет око за око и зуб за зуб.

– А может, кто-то именно этого и добивается?

– Нет. Более всего эльфы хотят сохранения статус-кво. Соперничество между Домами не выходит за рамки Правил. Мы же эльфы. Я имею в виду – известные плясуны на канате. Я бы скорее согласился с тем, что он похищен.

– Никто не может проникнуть в эльфийский Дом без согласия хозяев, – угрюмо заявил Дерек. – Даже в один, а их семнадцать. Как мы их обыщем? Даже действуй мы официально, на основании ордера, все равно пришлось бы пережидать Полынь. Кстати, Альбин, а какой прок иметь на руках мальчика, если не заявить о том, что он у тебя? На каких основаниях ты будешь претендовать на уступки? А заявишь – получишь злопамятных врагов лет на тыщу. Так?

– Совершенно верно.

– Пацан сам сбежал, – убежденно сказал Рохля. – Я помню свои четырнадцать. Это ж величайшее геройство – провести Полынь на улице. Как сейчас помню: камуфляж, армейские ботинки, нож на поясе и второй – под штаниной на голени, пачка заклинаний, купленных в ларьке на деньги, сэкономленные на завтраках. Рюкзак с термосом и бутербродами. Мне впечатлений на всю жизнь, а у матери был инфаркт.

– Ты не рассказывал, – заметил я, чувствуя себя уязвленным. Напарники мы, или кто?

Он сдвинул рыжие брови.

– Поверь мне, Реннарт, это не то, про что хочется потом рассказывать. Если, конечно, не врать.

– Замечательно, – сказал я. – Дерек, ты наш единственный шанс. Ты наш «поводок». Ты помнишь свои четырнадцать: значит, мы, по крайней мере, можем воспользоваться аналогией. Куда бы ты направился первым делом, как только вылез из окна?

– Туда, где что-то происходит.

Не сговариваясь, мы посмотрели в сторону заводских окраин. Днем над тамошними трубами висит тяжелый серый дым, а ночью обычно стоит багровое зарево: многие производства имеют круглосуточный цикл. Те же плавильные и литейные…

Джиббет наотрез отказала Дереку, когда он попросил нам в помощь прядь волос Люция или какой-нибудь предмет из принадлежавших ему. С соответствующим заклятием кто угодно, язвительно сказала она, рано или поздно отыщет мальчика. Нас же нанимали как специалистов, имеющих опыт. Едва ли это мелкое хамство было ее личной инициативой, и она намеренно хотела усложнить нам работу: скорее всего, экономка озвучивала позицию своего милорда, и в чем-то их обоих можно понять. Полынь кончится, а часть, заговоренную на притяжение к целому, можно использовать в своих корыстных целях.

Милорд Кассиас поручал нам это дело, и был выше того, чтобы организовывать нам в помощь еще что-то. Не говоря уже о том, чтобы превысить меру доверия. Они очень строги, эльфы, насчет меры.

Мы втроем представляли собой очень странную компанию.

Рассматривая из большого окна небо, начинающее сереть, Марджори размышляла, почему они так уж уверены, что она никуда не денется. Ей предоставили комнату, которая, правда, запиралась на ключ, но ведь они в курсе, что замки ее не остановят.

Где-то там происходило что-то настолько страшное, что даже Дерек с Реннартом чувствовали себя неуютно. Мужчины оставили ее в безопасности. Хмм. Похоже, они все в этом уверены. Никто не связывал ее, не отбирал одежду – такая мера пресечения побегов практиковалась в работном доме, где выросла Мардж. И чар никаких она на себе не чувствовала, что, впрочем, не значило, что их нет.

Основой, а может, и причиной ее волшебной особенности исчезать, сделав несколько шагов, был страх, но сейчас Марджори не боялась. Ей не хотелось уходить, пока она не выяснит, как тут у них все устроено. Другой-то возможности не представится. В конце концов, если бы какой-то эльф сделал ребенка не ее человеческой прапрабабушке, а кому следовало, возможно, она, Мардж, жила бы в таком вот замке, знала бы все местные правила, пользовалась бы привилегиями расы и защитой Дома.

Может, этот их Люций прямо сейчас занят тем же самым. Может, это даже случилось в Полынь. Марджори уселась в углу дивана, скинув туфли и подтянув колени к груди. Ох, стрелка на чулке побежала. С чистокровными такого не случается, это все знают.

От неопределенности, далекой тревоги за ушедших и от скуки ей захотелось есть. Нет, они, конечно, могут поститься, сколько хотят, но держать голодом гостью просто невежливо, а в невежливости никакого эльфа не упрекнешь. Они оскорбляют элегантно. Утонченно. Она ведь не ровня им, правда? Пищащему котенку не говорят: подожди до завтра.

– Я не знаю, какие у вас правила, – сказала Мардж, обратив голову к потолку, но подозревая, что Дом ее услышит, – но не сообразил бы кто-нибудь для меня чашечку кофе и пару тостов? Можно без масла.

В ответ хрустально тенькнуло. Дадут поесть, или нет, но услышали – и то хлеб.

Минут через пять дверь отворилась. Мардж напряглась: если бежать – и если принять на веру, что ее способность исчезать тут почему-то не работает! – то лучшего случая не представится. Жаль, что дверь тут раздвижная: за ней не спрячешься и не толкнешь так, чтобы оглушить входящего, если он имел неосторожность прийти один. О, вы и не представляете, сколько штучек подобного рода у полуэльфы, несколько лет водившей детскую банду!

Справедливости ради следует отметить, что поскольку эльфийской крови в Мардж было не больше одной шестнадцатой, математически она едва ли могла претендовать даже на приставку «полу». Но эльфийская кровь концентрированная, и чувствуется во многих поколениях, так что Марджори не слишком морочила себе голову, определяясь с пятой графой.

Дверь приоткрылась на чуть-чуть, словно тот, кто стоял за ней, решался – зайти ли в клетку к опасному животному.

– Я не кусаюсь, – мрачно заявила Мардж.

К ее удивлению перед ней предстала эльфа, на вид еще моложе нее, одетая, несмотря на рань, в длинную юбку из тартана Шиповника и мягкий маленький свитерок, в треугольном вырезе которого лежала каплей какая-то прозрачная драгоценность… Видимо, у них не принято расхаживать по Дому в халате. Черные, коротко остриженные кудряшки, один локон надо лбом выкрашен в синий цвет, личико сердечком: сверху достаточно широкое, чтобы поместились громадные фиолетовые глазищи. Или это они от возбуждения такие громадные? Лицо ее показалось Марджори знакомым, будто в свое время она видела его с сотен рекламных плакатов. Косметическая серия «Фиалковый дождь». Вот только утренние чары еще не наложены: те, что поднимают к вискам уголки глаз, а подбородок делают острее… еще острее, и буквально надувают губки, даже такое вот дитя преображая в «агента зла» или, как минимум, порока. А еще на ней были туфли на каблуках. Это в собственном-то доме?! Ничего себе у них этикет. Может, если так, ну его совсем, благородное происхождение?

– У Джиббет сегодня выходной, – сказала девушка. – Звонок у нее отключен, а остальные сидят по своим комнатам: медитируют, читают или спят. Так сутки и просидят. Постный день! Охрана вся на периметре. Пошли, обчистим буфет, а поедим у меня. До смерти охота поболтать с человеком оттуда, снаружи. Меня Чиной зовут.

– А проблем у тебя не будет, Чина?

– С Домом я договорюсь, если ты об этом.

– А… пост?

Эльфа пренебрежительно отмахнулась.

– Тебе можно, ты гость. Мне тоже можно. Отмажемся, если поймают. И вообще, это только те сидят взаперти и голодают, кто боится, что отравят их, – она сморщила носик.

– Вот как? А ты, стало быть, не боишься?

Чина фыркнула.

– Я ничего не боюсь. Мне слова никто не скажет. Не посмеет.

«А лет-то тебе сколько?» – едва не съязвила Мардж, но удержалась. Вполне ведь могло оказаться и полтораста.

Чина привела ее в утреннее кафе с серыми стенами: вплотную к стеклянной стене тянулась стойка, обе молодые особы устроились возле нее на высоких никелированных табуретах, как сороки на ветке. Того, чем сидят, у обеих девиц эльфийской крови ровно столько, чтобы волновать воображение – ни граммом больше. Сад внизу тонул в тумане, чуть дальше за стеной предместье было подернуто серым дымом.

Где-то там Дерек ищет – и защищает! – мальчишку эльфа. Дурдом!

Какой-то местный эльф опередил их и теперь доил кофейный автомат в ведерный термос.

– Гракх! – окликнула его Чина. – Не сочти за труд, сделай и нам по чашечке.

– Минутку. А тебе разве можно?

– Очень хочется.

– Если половина будет молока – договоримся?

– Ну что с тобой делать? Давай с молоком. И, разумеется, с сахаром.

Если Мардж до сих пор думала, что эльфы все субтильны и тонкокостны, стереотипам ее был нанесен смертельный удар. Гракх, подойдя к их столику, буквально сразил ее и ростом и разворотом плеч. Крутые скулы, горбатый нос, решительный рот – весь его облик дышал мощью. Красивый, черт. И взрослый. Как все виденные до сих пор Шиповники, он был светловолос, но подстрижен коротко. Как все секьюрити, облачен в отутюженный темный костюм в тонкую полоску, под пиджаком – бежевый свитер. Эльф безупречен всегда.

– Как там? – спросила Чина.

– До нас не дошли еще. Пока сражаемся только со сном и ознобом.

– Может, – с надеждой спросило дитя, – обойдется? А?

Гракх покачал головой.

– Дом Мяты тоже думал, что обойдется, и где та Мята? Предместье уже горит. Они обязательно попытаются взять Шиповник.

– У нас есть ты, а потому у них ничего не выйдет. Защитные чары проверил?

– Само собой – отвечаю тебе на то и на другое.

Еще два эльфа в униформе Службы Безопасности Дома прошли через кафе, неся на плечах шестифутовые снайперские луки и вязанки стрел. И, кажется, мечи. Гракх накинул на одно плечо плед из тартана Шиповника, на другое – плечевой ремень термоса, и двинул следом.

– Он кто?

– Гракх – наша главная надежда. Он будет держать Дом.

Восемнадцать эльфийских замков как острова в море ненависти. Возможно, Дерек ошибся, полагая, будто тут так уж безопасно. И если он не ошибся… каково-то там?

Пока Мардж думала эту мысль, такую неповоротливую с недосыпа, Чина, стуча каблучками, выскочила из кафе и скрылась за тем же углом, что и мужчины. Она ничего не сказала, и Мардж в недоумении сползла со своего табурета. Предполагается, что она, Мардж, тоже должна поторопиться?

Упс! Им никто не нужен.

За углом, отпустив вперед своих эльфов и отставив термос, Гракх держал за плечи Чину, прижимая ее к стене, и целовал так отчаянно, будто выпить ее хотел. И судя по всему – она совсем не возражала, чтобы ее выпили, цеплялась за его лацканы, тянулась на цыпочках и всею грудью подавалась вперед. Марджори в растерянности поспешила убраться назад. Красавица провожает героя, и Мардж вовсе не хотелось стать даже случайной свидетельницей бурной случки встояка.

– Я обожаю его, – слабым голосом созналась эльфа, когда вернулась и уже набивала бумажный пакет булочками с корицей. – Любовник он… аххх! Если бы я была роза, я бы все лепестки оборвала на себе, если бы он попросил.

Ага, у нас на улице говорят – наизнанку бы вывернулась. Такие, как Гракх – а и хорош, зараза! – очень даже не прочь попользоваться дурочками с ресницами в палец длиной. Интересно, а жена у него есть? И вот еще: что думает на этот счет милорд Кассиас? С такими-то страстями да без щепотки яда в кофе?! В Полынь?

– У нас не принято есть на людях, – объясняла Чина, закинув покрывалом измятую кровать, к слову сказать, слишком широкую, чтобы служить ложем невинной деве. Предполагалось, что обе они прямо тут устроятся с булочками. – Жевать некрасиво. Завтрак подается в постель, обедают тоже уединенно, и если нет поблизости ресторана с закрытой кабинкой, эльф скорее всего просто пропустит обед… Только ужин проходит в кругу семьи: все собираются в Синей Гостиной, и считается, что это объединяет Дом. Для посторонних быть приглашенными на ужин – большая и особенная честь. Мужчины, особенно молодые, делают себе послабления, сплошь да рядом нарушают ритуал, и старейшины глядят на это сквозь пальцы, но эльфе в присутственном месте дозволены только напитки. Домострррой, а?

Мардж вздохнула. Деве из Дома Шиповник никогда не приходилось, сверкая пятками, удирать по улице вниз, на ходу давясь ворованным пирожком или яблоком. И пуще того, сидя на длинных скамьях в работном доме, греметь по жестяной миске ложкой и злобно зыркать, чья миска полнее.

– Слушай… прошу тебя, не обижайся только. Давай, я дам тебе свою одежду: все, что захочешь. Белье у меня совершенно новое, даже упаковки не надорваны: я никогда не надеваю одни трусики дважды. То, что на тебе, надо уничтожить, оно из города и все кишит сглазом и этими, как их, маленькими… микробами.

Мардж приняла душ, а затем выбрала из щедрого гардероба Чины распашную юбку из тартана Шиповника и свитерок, похожий на тот, что на хозяйке, только поскромнее: не жемчужно-серый, а коричневый. Туфли у них оказались разного размера, а потому Марджори оставила свои, со всеми их сглазами и микробами, но – за дверью.

– Я работала в рекламе, – рассказывала Чина, когда ее рот оказывался достаточно свободен от булочки. – Ну знаешь, в этой, где ты должна быть сама секси!

– Помню-помню, «Фиалковый дождь». Давно хотела спросить: лосьон от целлюлита что, в самом деле помогает?

– Откуда я знаю? Разве ж у меня когда-то был целлюлит?

Посмеялись, как подружки. Исчезнуть отсюда методом нескольких шагов становилось решительно невозможно. Для этого нужен страх.

– Слушай, всегда хотела узнать: как у эльфов… ну… это? – Мардж подмигнула с ужимкой. – Вы такие другие. Манящие.

– О! Ну, когда снимаешься, ты просто обязана, это имидж такой: горячая и сладкая, девочка-Перечное Зернышко, и настолько это в конце концов завязывается на подиум-ракурс-монтаж, что по жизни превращаешься в глянцевую картинку. Гладкую, блестящую и холодную на ощупь. Чуть что, первая мысль – «опять работа!» – Чина скроила гримасу. – Как можно вожделеть к картинке? Наши все это понимают. Но приходит час, видишь – он! – и уже ни о чем не думаешь, и вот ты снова девочка-Перечное Зернышко, и все лучшее для него. Ах!

– Ты, – осторожно спросила Марджори, – была Младшая до Люция?

– Была, только не здесь. Шиповники – ты разве не заметила? – все белые. Я – Акация.

Она потянулась всем кошачьим телом, забросив руки за голову и погрузив пальцы в кудряшки: сама чувственность, девочка-Перечное Зернышко.

– Я сюда замуж вышла.

Жена? Это вот? Да ей только глядя в потолок грезить, да конфеты горстями есть. В воображаемом ряду чашек с отравленным кофе прибавилась еще одна.

– Эээ? А за кого?

– Да за Гракха же!

Ой!

– Я у него вторая жена. Первая умерла… давно, когда рожала, и ребеночек тоже не выжил. Он тогда потерял все. Кассиас… милорд – традиция Дома, а Гракх – его сегодняшняя сила. При старике-то Шиповник всего лишь один из Великих Домов, а возглавь его Гракх, был бы среди них первым! И Люций этот нафиг никому не сдался. Скоро Шиповник получит нового Младшего!

В какой-то момент туман стал пахнуть дымом, и мы ушли с середины улицы. Я поймал себя на том, что вслушиваюсь: не кричат ли? Не сыплется ли стекло? Правила поведения в Полынь рекомендуют огибать такие места десятой дорогой, но фишка в том, что сегодня нам именно туда и надо.

А не хочется.

Первую группу мы услышали издалека и пропустили мимо, заблаговременно укрывшись в подворотне: они тяжело топали, и возгласы, которыми они подбадривали себя, далеко разносились во влажном воздухе. Толпа, или скорее передовой жиденький отряд люмпенов-орков прошел мимо нас вверх. Голоса были покамест трезвые, а потому звучали вразнобой и жалко. В лапах ничего, кроме прутьев арматуры и обрезков труб. Впрочем, на ближней дистанции нам и этого хватит. Сперва я подумал, что это туман играет с нами шутки, но потом рассмотрел лучше: их одежда действительно была в муке. Раньше всех начинают день хлебопеки. Эти двинули к своему булочнику с утра, узнали по пути про Полынь… дальше возможны варианты, но если булочника никто не предупредил, ничем хорошим это для эксплуататора не кончилось. Если бы с этими ребятами можно было договориться, они не начали бы свой день с арматурой в лапах.

– К Шиповнику подтягиваются, – констатировал я.

– С железками против стен, которые разве дракон перелетит? Несерьезно как-то, ей-ей.

– Это пока только первые с прутьями, случайные. Орки в массе своей у нас при производстве. Уж они себя не забудут, от Полыни до Полыни делают себе оружие и хоронят в ожидании, пока отмашку им дадут. Там и арбалеты будут, и лестницы, и машины – все дела.

– Удержат ли замок-то? – Рохля тревожно оглянулся.

– Должны удержать. И знают, что должны. Мята вон не удержала, и нет больше Мяты.

– Удержат, – сухо сказал Альбин, стоя в глубине подворотни и не делая ни малейшего движения высунуть нос наружу. – Гракх удержит, но что потом удержит Гракха?

– Кто такой Гракх, и чем он плох?

– Да он не плох вовсе, если смотреть глобально. Гракх – это то молодое и новое, что готово прийти на смену отжившему старому. Причем и Гракх знает, что оно готово. И милорд Кассиас знает, что оно отжившее. Да не берите в голову, Бедфорд. У меня тут личный интерес. Просто с милордом Кассиасом я уже договорился, а с Гракхом, буде он милорда сменит, все танцы придется затевать по новой, и я сомневаюсь, что он так уж легко пойдет мне навстречу. Не потому, что он в принципе против, а потому, что ему не надо.

– То есть, внутри вашего королевства не все ладится, да, Альбин? Там злые осы, и вы притащили туда мою женщину?

– Вашу женщину Гракх будет защищать до последнего вздоха, если вы об этом. Он знает, что должен делать. Вот с тем, что он не должен – могут быть проблемы.

– Я истолкую это в любом из смыслов, в зависимости от того, какой больше понравится? Или вы, Альбин, играете со мной в эльфийские заморочки?

– Сегодня и без меня игр будет достаточно. Парень амбициозен. Я ведь говорил вам уже, что у нас рождается мало детей? Его жена умерла, рожая, а в таком случае у нас не принято брать себе новую. Считается, что на семье лежит сглаз, и запускать дело на второй круг… преступно. Ан нет, Чина мало того, что беременна, так еще и растрепала по всему Дому. Беду кличет. С одной стороны при нашей ситуации с рождаемостью этим традициям давно бы уже пора на свалку. С другой… все понимают, что стоит за этим браком. Семья без ребенка останется одной из семей Дома. Возвысится только династия. Ради этого он рискует. Быть только самым крутым парнем Дома для Гракха недостаточно.

– А может, у них просто любовь?

– Просто любовью прикрываются многие вещи.

– А наоборот бывает? Может, у вас не принято любить без вторых, третьих, десятых смыслов, а?

– Даже под любовь надо копать котлован и закладывать фундамент. Иначе она пройдет, и как ты будешь жить с этой женщиной тысячу лет?

– Вы, конечно, симпатичные ребята, оба, и мне достаточно прикольно стоять тут и слушать, как вы трете за любовь. Альбин, обращаю ваше внимание: нас сорвали внезапно и даже без ужина, но вы-то это приключение планировали заранее? Человек может проголодать сутки, эльф неделю может не жрать, но мне, бедному троллю, хоть капустный лист надо сжевать по расписанию. Мои мозги лучше работают, когда я сыт. Есть идеи на этот счет? Вы что, даже ранца в дорогу не собрали?

Рохля хрюкнул, а эльф улыбнулся скорбно и отступил в тень. Когда-то у нас здорово получалось играть в паре.

– Навряд ли сегодня удастся купить в лавчонке пирожков.

– Купить – нет. Но сегодня действует метод Полыни. Право сильного. Закон джунглей. Вот увидите, сегодня все будут сыты, а к вечеру – и пьяны. Дерек, нам все равно туда идти.

– Да, – сказал мой добрый друг. – Конечно, Рен. Куда нам ближе?

Я свернул уши в трубочки и повел ими, ловя дальний фоновый звук. Три основные ноты, что будут сопровождать нас на всем пути: звон бьющейся витрины, гулкие удары в деревянную дверь и пронзительный женский крик.

Я уже упоминал, что смотрелись мы странной компанией. Рохля по своему обыкновению был двухдневно небрит, и глаза у него покраснели от бессонной ночи, а его старая зеленая куртка из сукна, с заплатанными локтями, выглядела так, что никто бы не удивился, возьмись он добыть себе что-то помоднее в витрине готового платья. Полынь. Альбин в джинсах и бесформенном свитере без признаков клана тоже казался бродягой. Эльф в нем узнавался, но какой-то неправильный, циничный и злой, из тех, что бросают спичку и смотрят, как горит дом. Не знаю, почему я так подумал. Что же касается меня, тролли вообще не вызывают ни нежной любви – даже между собой! – ни озлобленной иррациональной ненависти: флегматичные толстячки, на которых всегда плохо сидит костюм. Такова наша специфика.

В общем, косые взгляды в нашу сторону я ловил, но лезть к нам никто пока лез. И то сказать, здесь нашлись более привлекательные цели.

Мы недалеко прошли, прежде чем наткнулись на бакалею-стекляшку. Немудреные чары не защитили ее, стеклянное крошево под ногами смешалось с горохом и гречкой из порванных мешков. Остро и привлекательно пахло пряностями, и еще пожаром – неизменным спутником грабежа. В витрине деловито орудовали четверо, передавая друг дружке круги сыра, и почему-то они не показались мне так уж бедно одетыми. Какая-то кумушка маячила у фонарного столба, делая вид, что совсем сюда не смотрит.

Дальше по улице грабили булочную. Активисты движения, как обычно, разнесли витрину и кидали хлеб наружу, не глядя, хватают его чьи-то руки, или же он вовсе падает на мостовую.

– Я не понимаю, – сказал Альбин, – система настолько неэффективна и порочна, что эти люди не могут заработать себе на хлеб? Они что, правда, все такие голодные, или это вид народного гулянья?

Вместо ответа я вынул из кармана полиэтиленовый пакет из тех, куда кладут вещдоки, чтобы сохранить «пальчики» – всегда имею с собой парочку на всякий случай – и наполнил его рогаликами, выбирая почище. Вчерашние, чуть подсохшие. Сегодняшние так и не испечены. Зуб даю, орки досюда не дошли еще, это свои «по магазинам» пошли, жители верхних этажей. Да и сами владельцы: молочник грабит булочную, булочник – молочника. Полынь – она для всех Полынь.

Молочную витрину тоже не миновала печальная судьба соседок, но тут ажиотаж был поменьше. Еще бы, ведь где-то же есть винные погреба и пивные! Я наклонился поднять пластиковую бутылочку с кефиром, и моя рука над ней встретилась с чужой. Отдернулись обе. Скромно одетая молодая тролльчиха смущенно смотрела на меня. А чего ж, мол, не взять – халява. Все же берут, покрикивают, ободряя друг друга, словно так и надо, но все же оно как-то… спокойнее, если никто не заметит.

– Ээ… мэм, прошу вас.

– Нет-нет, – пролопотала она. Пришлось взять эту проклятую бутылку и насильно вложить ей в передник. Ну, Полынь, ну и что? Почему в этот день мы должны быть чем-то другим, худшим, чем обычно? Эх, а вот цветы я так и не научился дарить.

– Нет, мистер… то есть, спасибо, кефир я тоже возьму, но… вы не поможете? Пожалуйста…

О, я понял, наклонил пятигаллонную флягу и держал ее так, покуда дама наполняла бидончик. Ей много не надо. Она б и купила это несчастное молоко, да тут Полынь, будь она неладна. А куда деваться, если ребенок?

Пока я куртуазничал, Альбин, переступая через четвертные бидоны, как журавль, подобрал еще пару пинтовых бутылочек. Вид у него был, как у человека, который делает что-то впервые, и не вполне уверен, что правильно, и что не засмеют. Вроде как причастился.

Держа в руках добычу, мы нашли подходящий двор-колодец, расстелили газетку и преломили хлеб.

– О чем вы думаете, Альбин?

– О том, что, вероятно, Полынь стоило объявить, чтобы существа разных рас смогли задать этот вопрос друг другу.

Ах, ну да. Если они разделяют с кем-то еду, это для них что-то значит. Какой-то символ из глубины веков. Вы когда-нибудь видели жующего эльфа? Я вот в первый раз.

– О чем вы договаривались с главой Шиповника, Альбин? – спросил Рохля. – Если не секрет, конечно. Какой у него в вас интерес?

– Престиж, – просто ответил эльф, запивая рогалик молоком. – Рейтинг Великого Дома издавна измерялся великими деяниями его сынов. В истории Полыни еще не было, чтобы о ней писал очевидец: «собственный корреспондент с места событий». Договаривались мы о том, что текст, который пойдет в газеты, будет подписан «из Дома Шиповник».

– Понятно. А вам это зачем нужно? Жизнью рисковать опять же, которая подороже, чем у нас.

– Потому что у меня есть некие идеи, и Шиповник согласен рассмотреть их и поддержать, если общественная ситуация будет благоприятной.

– Наверное, это глобальные идеи по переустройству общества?

– Я хочу возродить Дом Мяты.

– Что? О, черт, простите. Так вы Мята?…

– Да. Я был в командировке и уцелел, хотя после много лет жалел об этом. Возродить Дом не так-то просто, и без поддержки Великого Дома не обойтись. Мята сперва могла бы назваться дочерним Домом, а потом выделиться в самостоятельный.

– Дочь Шиповника в обмен на подвиг?

– У всякого Дома есть своя легенда. Без нее не обойтись. Легенды – как соки земли, коими питаются корни генеалогических древ.

– Ну, – вздохнул Дерек, – про любовь Реннарт запрещает тереть. Согласие девы уже получено?

– За этим не станет. Идея основать новый Дом достаточно привлекательна для любой эльфы. Я вижу проблему в другом… С нашей демографической ситуацией Дом тем крепче, чем развесистей его генеалогическое древо, чем больше младших семей. Все упирается в плодовитость женщин, совсем как в Темные Века. Если ты не Великий Дом, надо быть хотя бы бурно развивающимся. Иначе во всей затее нет никакого смысла.

– А у вас вырождение генома. Понятно. Эльфа столько не родит.

– Да. Поэтому я обсуждал с Кассиасом признание смешанных браков, или хотя бы потомства от них. Если это пройдет, ваша жена, Бедфорд, сможет получить официальный статус дочери Дома, права и привилегии.

– Ё! – вырвалось у меня. – Это не прокатит! Что удерживало ваших до сих пор? Только единственность правильных отношений. Если Дом разрешит детей от кого попало, и более того, будет их поощрять, ваши пустятся во все тяжкие состязаться, кто больше оплодотворит. И что тогда звать моралью? Даже если допустить, что порядочный эльф будет со смертной женщиной всю ее жизнь, что помешает ему запустить сериал, где в каждой сорокаминутке – новая героиня? Если такое станет возможным, кто из вас свяжет жизнь с эльфой? И чем будет скреплен такой союз? Дружбой? Или разницей высоких и низких отношений? Ваша аристократия духа держатся только на противопоставлении своих чужому враждебному миру. Откройте двери – и вы растворитесь.

– Пока это только гипотеза, – возразил Альбин. – Полынь тоже была не всегда. Однажды ее законодательно приняли, и я сегодня затем здесь, чтобы дать руководству Дома отчет: во что это развилось и насколько целесообразно проводить ее в дальнейшем.

Нас прервал крик. Как это может быть? Ты всегда различаешь по оттенку: колотят ли ей стекла, ломают ли дверь, вырвали ль сумочку, бьют-убивают мужа у нее на глазах, или вот как сейчас? Задушено, хрипло, без ума, когда весь ужас одним горлом выходит, и то пока рот не зажали. А сегодня и зажимать не станут. На такой крик только больше сбежится желающих.

Рохля вздрогнул, и глаза у него сделались затравленными.

– Брось эту мысль, – резко сказал я. – Их сегодня на каждом углу будут… Всех не защитим.

Последнее я уже ему в спину договаривал. Альбин не тронулся с места, сидя прямо и сложив руки на коленях, как барышня, словно обратился в кость.

– Всех – нет, – ответил Дерек, когда вернулся. Его трясло, и зубы у него стучали, а на сукне куртки он нес тонкий лекарственный запах с преобладанием ноты аниса. На левую руку он натягивал орочью перчатку без пальцев, с шипами на костяшках, и я подумал, что мы ввязались в лихое дело без оружия. Вообще. – А одну эту можно. В аптеку девчонка побежала, в подвальчик напротив, за лекарством отцу. А этот прежде нее еще туда забрался, догадайся с одного раза – за чем.

– Наркотики, – пояснил я для эльфа.

– Да-да, я понял. Эээ… все ли в порядке?

– Да, за исключением того, что на улице во весь рост Полынь. Кому-то целесообразная, ага. Отделалась испугом, да тряпки свои зашьет. Ну и, конечно, до вечера еще далеко. Это только начало.

Я помнил много Полыней, Рохля – только одну. Зато уж, видно, запомнил. Ближе к вечеру хищники будут ходить стаями. И перепьются. Тогда и впрямь никого не остановим, но пока – можно. Пока каждый случай – частный.

– Полынь учит смирению.

– Полынь называет нам нашу истинную цену, – огрызнулся Дерек. – Что ты сделаешь, и чего не сделаешь, когда никому не должен. Я помню, как крался по стеночке в тот раз, поджавши хвост и мучительно себя презирая: воин Света на защите Добра! Больше ничего не помню: рушатся прогоревшие балки, искры и визг… вот такой. Никогда не забуду. Кого-то из окна выбрасывают, только силуэт мелькнул на фоне неба. И одно желание – забиться куда-нибудь крысенком, чтобы стена за спиной, и никогда не вылезать. Это ж не кто-нибудь бузит, не чужая вражеская армия, которой отдали город на разграбление, как в Темные Века. Это ж соседи, потом они при встрече глаза прячут. Стыдно им. Ну, Альбин, по-вашему, где нам мальчишку искать?

– Там, где шуму больше всего. Или вокруг твердынь: они сейчас как острова в море… Но это ведь бессмысленно, да? Если он хотел посмотреть осаду, не было ничего проще, чем остаться: все бы домой принесли.

– Гномские кварталы, – сказал я. – Там традиционно будут самые ожесточенные уличные бои. Вы готовы?

Серый влажный рассвет развернулся в такое же утро, и к полудню не развиднелось. Солнце ходило где-то там, с той стороны туч. Марджори в окружении целого модельного агентства – жен и дев Шиповника – стояла на галерее Башни, наблюдая развитие событий под стенами.

Страха не было. Дитя работного дома, девушка с улицы – никто прежде не дрался за нее. Интересно узнать, что за чувства она испытает. К тому же первые орки, собиравшиеся к Шиповнику и вооруженные только железными палками, выглядели слишком ничтожно. Они только бесновались внизу и выкрикивали бранные слова, и лучники Гракха, расставленные редкой цепью по верху стены, не тратили на них стрелы. С галереи-фонаря их было прекрасно видно. Потом Башню, словно вуалью, охватило дымом. Толпа поджигала все на своем пути, а ветер гнал серые клубы вперед, и где прижимал их к земле, а где и наверх оттягивал, повинуясь лишь воле своей. Только потом Мардж догадалась, что дождь играет «за нас», не позволяя разойтись огню. Кто-то где-то ворожит. Кто-то где-то полагает, будто держит Полынь в рамках.

Потом под стенами стало черно, сколько видел глаз: будто и впрямь море подступило к утесу. Тогда и полезли. И началось.

Через стену полетели горшки с «горючкой», чадной и, видимо, вонючей, и дыма стало больше. Большей частью метательные снаряды попадали в парк, бились оземь, жидкость разливалась, прожигая дорожки в жухлой осенней траве. Камень Башни не занимался.

Лучники на стене только пригибались, пропуская над головами горшки. Потом то один, то другой начали стрелять, видимо в ответ, но пока редко. Тетивы нейлоновые, влажность им нипочем. Гракх был виден издалека: самый большой, и голос у него, наверное, мощный. Ведь надо же ему перекрывать гул, который создают идущие на приступ. А уж те – будьте спокойны! – ревут во все глотки, подбадривая себя и соседа.

Плотность стрельбы увеличилась, это было заметно по движениям локтей. И орочьи стрелы были видны, как черный толстый пунктир. Гракх – взгляд то и дело возвращался к нему – стрелял, как заведенный. Забрасывал руку за голову, пальцами ущипывал стрелу за перья, а далее единым слитным движением набрасывал ее на тетиву, оттягивал к уху, стрелял. Не целился. То ли эльфы не целятся вообще, то ли лук его боевой заколдованный, то ли в этой каше куда ни кинь стрелу, она непременно в кого-нибудь вонзится. Из лифта только успевали колчаны подтаскивать. Судя по их количеству, не одни орки загодя готовились ко Дню Полыни. Стреляли, сталкивали лестницы, снова стреляли… Время будто остановилось.

Если прапрабабушке встретился кто-то вроде такого вот Гракха… бедная прапрабабушка!

– Чары! – охнула подле Мардж незнакомая эльфа. – Их смывает дождем.

Дождем, однако, смывало не только чары. Там, на стене защитники опустили луки, и по обмякшим плечам стало видно, как они устали. Орков гнала вперед одна только классовая ненависть, их стихийные главари не обладали правом казнить и миловать, и убивалось им, только пока хотелось. Многочасовой дождь охлаждал их пыл. В штурме сам собою возник обеденный перерыв. Эльфы на стене тоже расстелили пледы, уселись, и термос им пригодился.

Поднялся лифт, Гракх вынес оттуда на руках какого-то эльфа. Из груди у того торчала стрела: короткая и черная, кажется, вся металлическая, а на губах пузырилась кровавая пена. Все модельное агентство захлопотало над раненым, без лишних, впрочем, причитаний и истерик. Марджори безотчетно отметила, что нужны два эльфа, чтобы нести одного. Таскать тяжести – это вам не стрелять, тут самый искусный боец «школы стрекозы» лишь равный среди равных. Гракх управился в одиночку: чтобы не лишать своих людей отдыха, ну и чтобы не снимать со стены еще одного стрелка. Передал раненого на руки женщинам и снова ушел на стену. Там завернулся в тяжелый от сырости плед, принял бумажный стаканчик с нарисованным подмигивающим глазом – логотипом фирмы «Бодрое утро», и медленно пил горячий кофе, опершись на балюстраду и осмотрительно держась в тени зубца.

Чина, обернувшись на слова о чарах, моргнула дважды, а потом унеслась, и на этот раз Марджори не последовала за ней. Вскоре та вернулась с пачкой запечатанных бумажек в обеих горстях и огляделась в поисках мужа, сделавшись сразу обиженной, как потерявшийся ребенок. Губки надулись, глазищи наполнились слезами. Ринулась было в лифт, но охрана внизу, на выходе из Башни, скрестила перед нею пики: приказ командира! Чина спорила и даже ругалась с ними, но Гракх, наблюдая все это со стены, сделал отрицательный жест.

Нечего ей тут делать! Мужчина не хочет рисковать самым дорогим.

Расстроенная, Чина вернулась наверх. Наговоры умелиц уже уняли кровь раненого, и его унесли на коврике прочь.

– Погоди, – сказала Мардж, перехватывая подругу за руку. – Что там у тебя? Давай я схожу, передам.

– Я хотела самаааа… Ладно. Это чары: мне их только что наговорили. Если начали попадать в наших, значит, и вправду смывает их. Пусть подновит. Эти вот, – она слазила в вырез, видимо – в бюстгальтер, – именные. Остальные для всех.

Мардж захватила именной оберег между мизинцем и безымянным пальцем правой руки, остальное Чина насыпала ей в горсть, и чтобы не растерять по дороге, пришлось прижать эту груду к груди. Лифт ей вызвали.

Я, конечно, добрая, но при своем интересе. Мне очень нужны пять минут с Гракхом, поскольку он тут единственная действующая власть.

Сколько тут ступенек! По счастью, нечистокровной эльфе не было нужды держать спину прямо, пока она спешила вверх по лестнице на стену. Моросил мелкий нудный дождь, и пока Марджори добиралась до Гракха, что высился на посту как башня – и так же неподвижно! – волосы ее отсырели и прилипли ко лбу так неудачно, что она почти не видела, куда ступает. Вода капала с бровей прямо на ресницы: руки-то заняты – не сотрешь! К тому же шел из стены какой-то нутряной холод, от которого пленка дождевой влаги застывала на стене корочкой льда. Тоже ведь магия, специфическая магия эльфов, которая и вообще-то то ли магия, то ли естественный ход вещей: никогда не докажешь. А спорим, на лучниках ботинки с шипами? Если навернуться с этой сумасшедшей лестницы, врезанной в стену зигзагом, с шеей можно проститься. И с жизнью, кстати, тоже.

С верха стены высота казалась головокружительной: тут довольно узко, во-первых. Если завяжется бой, пластичным тонкокостным эльфам тут будет намного уютнее, чем более неуклюжим противникам. А по сравнению с эльфами неуклюжа любая раса. Во-вторых, могучие деревья в парке достигали почти самого верха стены, серебристая изнанка мелких листьев трепетала у самых ног Мардж, и от ряби этой, а может еще и от запаха, невыносимо кружилась голова. Не будь у нее важного дела, замерла бы на месте, а потом и рухнула бы лицом вниз, как в воду. Или в пропасть.

Эльфы без излишней торопливости разобрали бумажки, и каждый тут же свою порвал. Гракх сделал это последним.

– Можете вы уделить мне пять минут, сударь, пока не началось?

Яркие голубые глаза сенешаля Шиповника обратились на нее, и Марджори пришлось напомнить себе, что она знает мужчин со всех сторон. Что они моют посуду перед едой, а не после, как нормальные люди, но было чрезвычайно трудно вообразить себе эльфийского лорда у кухонной раковины. Черт их знает, какова их повседневная жизнь, если их жены у себя дома тапочки надеть не могут.

А вот Дерек, напротив, представился как живой. Тяжесть его головы на коленях, кольца рыжих волос, пропускаемые сквозь пальцы, какой-то глупый разговор про будущее, из тех, где важны интонации, а не слова.

– Что вы хотели?

– Милорд, сегодня вы тут главный. Вы лично заинтересованы в том, чтобы нашелся Люций?

– Конечно. Это ребенок моего Дома, к тому же Младший. Я обязан найти его любой ценой, а если он погиб – отомстить за его смерть равной мерой.

– Выпустите меня своею властью, и я приведу вам Люция.

– Каковы гарантии?

– Здравый смысл вас устроит? Вы наверняка знаете, кто я. У меня больше возможностей найти его, чем у группы, которую отправил в поиск ваш… эээ… лорд.

– Я знаю больше, чем вы предполагаете, леди. Что мешает вам исчезнуть вашим способом, не спрашивая ничьих разрешений?

– Честь, – сказала она. – Ваш Дом относится ко мне достойно. Я действительно хочу вернуть вам вашего Младшего, а не просто с облегчением сбежать. Там мой мужчина. Я боюсь за него.

– Вы хотите, чтобы он вас оплакивал?

Ему вовсе незачем знать, что, исчезая посредством нескольких шагов, Мардж оказывается далеко за городом, в уединенном и, что греха таить, каком-то волшебном месте. Пока она выберется оттуда, Полынь пройдет.

– Что вы хотите для себя, если приведете Люция невредимым?

– Я хочу знать имя Дома, ответственного за мое появление на свет. Почему-то мне кажется, что у Шиповника есть возможность выяснить такие вещи. Идет?

– Там намного опаснее, чем здесь. Вы не боитесь?

– Нет, – она усмехнулась по возможности презрительно Пока он защищал ее, она не боялась. И это была ловушка – главная причина, почему Марджори не могла исчезнуть, сделав несколько шагов.

– Кто-нибудь видел сегодня хоть одного дракона? – пропыхтел я, перебираясь через завал. От мороси все было мокрым и скользким, огня из-за дождя было мало, зато много дыма, от которого чесались глаза и першило в горле. Рука уперлась в мягкое, и я в ужасе отдернул ее. Думал – труп, но это оказалась просто рваная телогрейка. – Куда они все подевались?

– Драконы, – задумчиво сказал Альбин, – никогда не признавали Полынь. Они мирные мудрые существа, способные существовать вне современного социума. Идея взаимного истребления кажется им порочной. Наверное. Поймите меня правильно: на самом деле никто не знает драконов. Мы используем их как транспорт, и гражданских прав у них нет только потому, что они не удосужились за них бороться, пока делился пирог. Во всяком случае, они всегда улетают в Полынь и пережидают ее в Холмах. И слава Силам, потому что выступи они на одной из сторон, или даже против всех, согласованно, один день разрешенного бесчинства разрушил бы всю цивилизацию.

– С другой стороны без них мы можем только пешком топать, – возразил Рохля. – Кто как, а я бы не возражал, чтобы меня подбросили.

– Те, кто штурмуют цитадели, тоже не отказались бы от поддержки с воздуха. Один огнедышащий дракон сметет со стены защитников за пару секунд, и никакие чары не помогут. На драконов, к слову сказать, вообще не действуют чары.

Улочка извивалась в ущелье доходных многоквартирных домов: стекол в нижних этажах почти не осталось, но кое-где была вставлена фанера или повешены тряпки. Ноги путались в барахле, выброшенном из верхних этажей, а фонари на черных чугунных ножках возникали из дымной завесы так внезапно, что я каждый раз вздрагивал. Завал в начале улочки свидетельствовал, что тут погромщикам оказали сопротивление. А тишина и кажущееся запустение – о том, что ждут второй волны. Когда в одной из верхних квартир загремели кастрюли, мы от неожиданности вжались в стену под прикрытие облупившегося пилястра. Тот, кто кастрюли эти уронил, струхнул, должно быть, почище нашего.

– Кто ее вообще придумал, Полынь эту?

– Эльфы, – буркнул я. – Кто ж еще? Палата Лордов одобрила. Причем меня терзают смутные сомнения, что они одобрили орочий проект насчет предоставления тем города для разграбления на день исключительно из соображений межрасовой справедливости. Если они на это пошли, то потому только, что сами его и придумали, и мысль эту, как зерно, бросили в плодородную почву.

– Зачем бы эльфам делать это? Основной удар в них же и приходится…

– Причины были, – ответил Альбин. – Главное, это, конечно, понижение градуса классовой напряженности. Вы едва ли представляете, сколько в городе орков. Их переписи никогда не точны, и хотя большинство их вроде бы где-то работают, всегда есть какая-то люмпен-масса, готовая закипеть. Ну так пусть покипит. Суток, как выяснилось, хватает: в самый раз, чтобы разграбить магазины и растащить добычу по логовам. Так сказать, утишить пролетарскую душу чувством безнаказанного всевластия. Армия и полиция в это время как бы не существуют: их вмешательство только закольцует конфликт. Полынь – это нечто вроде катарсиса по правилам, причем этих правил придерживаются все. На первый взгляд, казалось бы, можно все. На второй… существо, волокущее домой мешок соли и окорок, знает, что когда часы пробьют полночь, из отпуска выйдут те, кто сильнее его, вооружен и обладает моральным правом призвать его к ответу, если оно нарушит правила. Некто, могущий сказать: побаловали, и хватит. На вашем месте, коли уж вы ищете первопричин, я особенно отметил бы моральное превосходство.

– Да, это вполне в духе эльфов, – согласился я. – Сильный может обидеть слабого, а слабые кучей уходить сильного, чтобы у всех, кто в этом выживет, проснулась совесть.

– Никто не любит эльфов. С чего вы взяли, что эльфы не отвечают вам взаимностью?

– Я люблю эльфу, – сказал Рохля. – Пойдемте, поговорим с тем, кто там жестянками кидался.

И, пройдя между нами в темное парадное, начал подниматься по лестнице.

– Тебе не откроют, – предупредил я.

– Дверь вышибу, – беспечно откликнулся он. – У меня Полынь.

За нужной нам дверью двое – мужчина и женщина – орали друг на дружку что есть мочи, но стихли, стоило нам постучать. Женщина что-то сказала.

– Сама иди, – огрызнулся муж. – Умная!

– Или вы сами откроете, или потом будете чинить дверь, – сказал Дерек. – Мне только спросить. А на лестнице мне неудобно.

Обычный полицейский борзеж, если нет ордера, за исключением на редкость уместно употребленных «потом будете», но в большинстве случаев работает. В мозгу у обывателя любой расы накрепко сидит, что вот придет кто-то, имеющий право, и спросит с тебя. Нам открыли.

А они оказались молодые: наверное, снимают жилье, пока нет денег на домик. Оба люди. Парень серенький, в очках, из категории язвительных интеллектуалов, мнящих себя интеллигентами. Клерк, наверное. Несвежая майка, треники. Впустил нас и сел в сторонке, оседлав стул. А у девчонки, между прочим, свежий синяк под глазом. Кто-то ломится в чужие двери насыщать жажду крови, а кто-то разбирается между собой, в комнатенке с продавленным диваном. Чужим тут и взять-то нечего. Ни один посторонний не поймет, как они друг дружку ненавидят. Он растоптал ее жизнь, она ежедневно пьет его кровь. На кухне полно немытой посуды, и битые тарелки на полу в луже не то соуса, не то супа. Полная пепельница окурков, при взгляде на которую Альбина чуть не стошнило. Как можно курить в квартире? При женщине? Как вообще можно курить?

Было что-то ужасно неловкое в том, что мы, чужие, видим все это.

– Вопрос первый. Когда тут проходила толпа, не было ль с ней эльфенка? Только не грузите мне, будто и из окон не выглядывали.

Девушка молча покачала головой. В соломенных волосах моталась забытая папильотка.

– Подумайте. Мальчик четырнадцати лет. Он должен быть заметен даже без тартана Дома.

– Нет. Я весь день смотрела из-за занавески. Толпа – она как река была.

Она показала рукой, какая была река.

– Ну, я отворачивалась, конечно. Может, другой улицей прошли?

– Может и так, но навряд ли. Тут узкое место, другой улицей далеко обходить, если идти к гномам. Толпа как река, – Дерек поклонился, благодаря за сравнение, – ищет удобное русло.

В их тесной конуре он был неожиданно огромный и яркий как солнце. Девушка потянулась к нему, как герань с кухонного окна.

– И второе. Вам дан сегодня такой шанс развязаться друг с другом. Чего ж вы, голубчики, им до сих пор не воспользовались? Или вам нравится сам процесс?

– Не воспользовались? Думаете, я такой дурак, что буду сегодня жрать ее стряпню?

– Теперь уже если только с пола соберешь, – согласился я.

Он дернулся, но нас было трое.

– Эта кретинка не удосужилась даже воды в банки набрать! Запас всегда должен быть. Кто за этим следить должен? Я?

– А неохота, – женщина вынула пачку сигарет из кармана халата и прикурила привычным жестом, не глядя. Наш эльф выпучил глаза и бочком-бочком протиснулся к форточке.

– А что, воду тоже отключили?

– Есть, но… мало ли кто чего в водопровод нынче сыпнул шутки ради.

– Вы говорите: кто придумал Полынь? – вполголоса сказал Альбин. – Вот она, Полынь – в их головах. Она была бы там, даже если бы ее не принял Парламент. Он ее когда-нибудь придушит, если она его прежде не отравит. Только сейчас это все – можно. Только сейчас. Что же он не придушил ее? Почему она его не отравила? Или их пугает эта возможность? Или одна она удерживает их? Может быть, когда они поймут, что могли сделать это, но не сделали, вспыхнет и разгорится какая-то малая искра? Может, они поглядят друг на друга с робкой надеждой, что можно все исправить, если идти с двух сторон навстречу…

Вдохновенную речь его прервал утробный кошачий вопль из подъезда, и эльф заткнулся, досадливо махнув рукой.

– Что там?

– Да кот соседкин что-то неспокоен. Вроде и не весна.

Дерек вышел на площадку, прислушался, затем одним ударом ноги снес запертую дверь, заодно продемонстрировав, как бы это выглядело, когда бы хозяева не снизошли к его предложению поговорить. А если бы дверь была крепче, ее вышиб бы я. Большой черно-белый зверь в смертном страхе метнулся через лестничную клетку, влетел в квартиру, которую мы покинули, и где-то затаился под мебелью.

Соседкина квартирка была прямой противоположностью гнездышку молодых супругов. Кружевные подзоры, вышитые прорезной гладью занавесочки на шнурках, по старинке закрывающие только нижнюю часть окна. Семь слоников на комоде и подушки горкой. Никелированная кровать с шариками. Половичок из тряпочек. Палантира нет. Я лет сорок не бывал в таких квартирах.

Старушка хозяйка в платочке, завязанном под подбородком, лежала на койке, скрючившись, лицом к стене.

– Вызовите завтра врача, – сказал Дерек. Голос его сел, словно он неожиданно смертельно устал. – Сегодня все равно никто не приедет.

– Как же? – изумился сосед. – Ведь Полынь?

Видимо, у него в голове не укладывалось, что к кому-то в этот день смерть может прийти своим чередом. Жена задела его локтем:

– Давай… кота возьмем? Ты ж вроде хотел? Можно? – это нам. И ушла в свою квартиру, выманивать зверя, кыская его и клича по имени: Тюльпан.

– Кактусом назвать было бы вернее, – буркнул муж. – Во всех смыслах. Почему котам дают эльфийские имена?

– Они с нами в родстве, – серьезно сказал Альбин. – ДНК почти одинаковы.

– Ээ… постой, – Рохля придержал «клерка», намылившегося мимо, за рукав. – Думаешь, тебе с ней трудно?

– Ха! Был бы ты женат…

– Я женат. На полуэльфе. Представляешь, каково это?

– На полуэльфе? – его глаза вспыхнули. – Ой, мля… она ж, должно быть, само совершенство.

– Поясняю. У нее тоже есть халат.

Выражение лица клерка сказало нам, что он противник халатов на полуэльфах. Что он вообще противник чего бы то ни было на полуэльфах, если они, полуэльфы – женского полу!

– Само совершенство, вот именно. А теперь подумай, как тебе повезло. Смог бы ты жить с совершенством?

Идея покинуть осажденный Шиповник была своевременной: пообедав, чем бог послал, нападавшая сторона раздобыла где-то рожки и барабаны, и дело у них пошло веселей. Правда, чуткое эльфийское ухо Марджори, урожденной Пек, ловило в том веселье нотку искусственности: еще побьются-побьются да и бросят до следующего раза. Оттянулись душой, а так, по большому счету, ничего от взятия Шиповника не зависит. Что-то вроде съемок исторического фильма: дубль двести восемьдесят шестой, а теперь не выпить ли всем пива? К тому же пролетела весть, что вроде бы Черемуху почти взяли, осталось чуток додавить, и туда еще можно успеть, если пошевелить ногами, а тут терять время нет уже ни малейшего смысла. Оказавшись на улице и взглядывая из-под руки на гребень стены, где защитников было из-за малости почти и не видать, Мардж всерьез задумалась, куда же ей деваться теперь.

Бунтующую армию босоты она миновала, прикрывшись простенькой отводкой глаз: заклинания такого рода лучше всего действуют в толпе, и Мардж не впервой использовать их. Когда-то в прежней жизни она водила подростковую банду, но теперь, оказавшись одна, чувствовала себя потерянной. И то ушло, и это… куда-то пропало.

С другой стороны, она очень рассчитывала на свой навык выживания во враждебном мире.

Дальше город выглядел разгромленным и пустым, будто волна по нему прокатилась. Закинувшись пледом из тартана Шиповника и бредя практически наугад, Марджори миновала перевернутую будку, где прежде торговали чарами. Острый верх, похожий на колпак, фанера покрашена малиновым, на ней намалеваны блестящие фейерверки: золотые, серебряные, зеленые… Девчонкой стаивала перед такими будками, как перед храмом: задрав голову и разинув рот. Да и теперь пользовалась дешевыми заклинаниями для того-этого, но как их делают – оставалось для нее тайной. Она никогда не видела чаропевца за работой. И никто, насколько она знала, не видел. Вроде бы для этого не только образование нужно, но и врожденный дар, который, как слышала Мардж, по наследству не передается.

Излишне говорить, что для занятия этим искусством требуется лицензия, и все, способные петь чары, находятся у правительства на строгом счету.

Внутренность будки, куда удалось заглянуть, оказалась простым полым цилиндром, темной трубой с окошком, прорезанным для кассы, даже ничем не окрашенной. Тут же рассыпаны и втоптаны в грязь десятки малых бумажек. Чары, уже не разберешь какие. Наверное и размокли уже, не действуют.

Есть чары, позволяющие отыскать потерянное: для этого надобно иметь подобное, либо от целого часть. Чина дала Марджори носок Люция, и вроде бы даже домашний колдун Шиповника заговорил его, но пока вещица лежала в кармане спокойно и не вздрагивала.

Далеко ваш Люций. Отсюда не видать.

Темнело, но фонари сегодня не зажгут. Пьяные орки будут бегать с факелами, и еще ой сколько всего погорит. Марджори двинулась вперед, наугад, обходя лужи и трупы. Или ей показалось, или носок в кармане затрепетал. Совсем несильно, будто вздохнул, но и того довольно. Правильным путем идешь, подруга. Для верности Мардж переложила его за пазуху.

Навстречу из фиолетовой сумеречной мглы вынырнул пожилой мужчина. Марджори не стала уклоняться: он был один, к тому же нес на плече тяжелый тюк. Отводка работала, стоило отступить с его пути, и он ни за что бы ее не заметил, но…

– Девушка… можно с вами поговорить?

Кряхтя, словно надсадил спину, он спустил ношу наземь, и Мардж невольно отвела глаза. Завернутое в простыню, там угадывалось дородное женское тело. Лицо мужчины застыло трагической маской.

– У вас горе, – сказала она, и то не был вопрос.

– Да, – он вытер лоб и присел на поребрик. – Понимаете, мы прожили тридцать лет. Я с ней, а она со мной. И тут вдруг как бы можно разом все разрубить. Вот так, запросто, без мучительных волокит, без взаимных оскорблений, без вытаскивания грязного белья пред очи родственников и соседей, без бесконечного повторения этих, знаете, «а он сказал», «а она сказала»… Хотя вы так молоды, откуда вам знать?

– И вы?…

– И мы посмотрели друг на друга, и поняли, что нет ничего проще, чем пустить прахом эти наши тридцать лет. А там было всякое: и хорошее, и дурное. И вы знаете, мы заплакали и заключили друг друга в объятия. В конце концов, чем этот день так уж отличается от остальных? Почему сегодня вдруг можно? Кто за нас решил?

– Но как же?… – Мардж посмотрела на грузное тело подле своих и его ног.

– Да вот… подумалось мне, что до следующего раза, может, пройдет еще пятнадцать лет, и жизнь… Что вы? Я напугал вас? Простите. Я… я посижу еще с ней. Я, наверное, должен. Все-таки тридцать лет…

Прекрасный повод ускорить шаг. Носок трепетал у сердца, возбуждая дух, и Марджори почти бежала по улочке вниз. Она всегда была легконога. Лишь бы не испугаться: тогда вынесет, и вынесет далеко. Шкуру спасешь, а дела не исполнишь. Почему-то ей казалось, Гракх не из тех, кто вот так возьмет и позволит ей увильнуть от исполнения ее части сделки, и не из тех, для кого играют роль какие-то форс-мажорные обстоятельства. Гракху придется отвечать за свое решение перед милордом Дома. Ей вовсе не хотелось заполучить для себя и Дерека такого врага.

Дерек… Может быть, найти его гораздо важнее, чем маленького мерзавца Люция. Мардж дала себе обещание впредь всегда носить с собой еще один носок – мужнин. Ну, может, не носок, но что-то надо.

Улочка привела ее к набережной. В этом районе она выглядела грязноватой, от воды поднимался туман, да ее и не видать было толком – воды. Только запах тины да отблески огней: на той стороне полыхали пожары. Текущая вода таит угрозу для всякого, в чьей крови волшебство. Говорят, чаропевцы и вовсе не могут пересекать ее иначе, чем по воздуху, и сходят с ума, если оказываются на мосту. Мардж пришлось напомнить себе, что она взрослая женщина, что у нее есть все, и что это все она запросто может потерять, если поведет себя неправильно. Темная маслянистая вода вселяла в нее больший ужас, чем бесноватые орки: наверное, потому, что до сих пор она привыкла считать орков своими. Они ведь были с нею прежде на одной стороне.

Набережная здесь не предназначалась для променада: заключенная в гранит, это была, тем не менее, рабочая зона. Здесь швартовались частные катера, которые сдавались для разовых грузовых перевозок. Мардж показалось… или она заметила несколько суденышек на середине реки. Заякорены: видно, владельцы с семьями пережидают там Полынь. Стоят на вахте, нервно курят, прислушиваются: не ползет ли кто через борт, не крадется ли с топором…

Когда-то тут жили русалки. Зеленоволосые женщины с нефритовыми глазами, обладавшие способностью магическим образом воздействовать на гормоны мужчин. Рождались у них только девочки. Марджори слышала множество историй про русалок, но не встречала никого, кто бы видел их своими глазами. Город их уничтожил. Русалки живут только в чистой воде.

Мокрые шлепающие шаги заставили ее вздрогнуть, но девушка с пакетом в руках, налетевшая на Мардж, испугалась еще больше. Пакет был из черного пластика, такие в приличных домах используют для мусора. Мардж недавно об этом узнала: это было Правило Респектабельной Жизни, и она его выучила. После полной приключений уличной жизни ее сильнейшим образом вело на респектабельность.

Та, вторая, была очень красива. Ее лицо выплыло из вечернего мрака светясь, как луна. Огромные темные глаза – сплошь темные, тонко нарисованные брови приподняты к вискам, тончайшие, почти ускользающие черты, скорбный рот, очень длинные и очень темные волосы, прямые и скользкие, как мокрый шелк. Такую представляешь себе только с книгой, и еще они все время молчат и смотрят прямо, как совесть. Девы этого типа не умеют громко смеяться, подруг у них нет, но мужчины сходят от них с ума, особенно большие немногословные мужественные парни: они отправляются в квесты и совершают во имя любви немыслимые подвиги. Тем не менее, девы эти почти всегда несчастны и часто кидаются в омут.

– Ну что, что? – шепотом закричала та.

Мардж сделала шаг назад, истерика всегда отталкивала ее. Но истерика – истерикой, а на мост пройти надо. Тот, что слева – ближе.

– Почему закон говорит: сегодня можно, а люди смотрят, и глаза их говорят – нельзя? Куда мне деваться: помочь-то никто не поможет! Счастье пополам, а горе – за двоих, так что ли? Это по правилам? Я молодая еще, я для себя еще не жила: с чего это вдруг все должно кончиться, когда еще и не начиналось? Знаешь, сколько ей нужно всего, если по-хорошему? Я только на нее работать буду. Не бывать этому!

Мардж не успела охнуть, как девушка перегнулась через литую решетку и то ли швырнула, то ли уронила пакет, а сама повисла на ограждении животом, будто бы без сил.

Всплеск.

Самое сложное в Полынь – сохранить рассудок.

Все время, пока Марджори шла через мост, ее тошнило: то ли от ужаса, то ли от голода – она ведь ничего не ела, кроме кофе и булочек с утра. В прежние времена бывало, что и меньшим обходилась, но цивильная жизнь ослабила ее. Разве раньше она обращала внимание на такую мелочь, как промокшие туфли? Раньше она просто приказывала себе забыть про ерунду, пока не удастся развести огонь в подвале брошенного дома и высушить и ноги и обувь, а заодно выпить горячего и съесть, что плохо лежало, да под руку попало.

Тут снова было многолюдно. Точней, многоорочно. И немудрено: этот район всегда притягивал городской охлос. Сити – деловой центр – казался Марджори скучным. Там делались Большие Деньги, но то были такие деньги, которые неощутимы материально. А здесь сплошные увеселения, маленькие театры и кабаре, кофейни и рестораны, нарядные витрины, где выставлены яркие тряпки и шляпки, и цветные перья, игрушки и побрякушки для детей всех возрастов. Разноцветная реклама в десять этажей, сто пудов подкрепленная магией приворота: учась на втором курсе Юридической Академии, Марджори уже знала, что это незаконно, но за руку ловят далеко не всех.

Раньше она думала, что она одна не уважает закон, и что это до смерти круто. Будто бы он ей враг и из-за него все ее беды. Оказалось, его почти никто не уважает, и он защищается сам, выживая, как может, и прогибаясь, когда некуда деваться. Когда Марджори поняла это, ей стало жалко закон.

Реклама сегодня осталась, она радовала оркам глаз и прибавляла разгулу веселья. Полынь близилась к финалу: существа бесцельно носились по улицам, хвалясь награбленным и хороводясь у костров под оркестр из жестяных кастрюль и бутылок. Даже волынка где-то гундосила. Впрочем, Марджори всегда любила волынку.

– О, глянь-ка! Баба! Одна!

– Да не просто баба! Она эльфийской крови, чтоб я сдох! Вона какая длинноногая… и трезвая, кажись! Йоки, у тебя была когда-нибудь эльфа?

Тот, кого звали Йоки, презрительно сопнул, будто бы кого только у него не было.

– Эльфов на фонарь! – убежденно сказал он. – Эльфок – в кусты. Или наоборот?

Мардж медленно повернулась. Видно, отводка выдохлась – чары вообще плохо стоят под дождем и в сырости! – но если и был у нее комплекс жертвы, она изжила его в самом раннем детстве. Она не из тех, кто падает в обморок от одной мысли, что ее изнасилуют. И это, кстати, помогало.

В сущности, вся ее предыдущая жизнь была сплошной Полынью.

– Но-но, – сказала она насмешливо. – Куси, ты еще мал, чтобы вслух говорить о сексе. Или ты меня не узнал?

Куси вылупился на нее, моргая желтыми глазами и сунув в рот зеленый палец. В другой руке он держал бутылку, но сейчас, кажется, забыл о ней. В голове орка больше одной мысли не помещается. Йоки был немногим старше, увешан стеклянными бусами числом не менее пятнадцати, перемазан косметикой поверх зеленой кожи, и числил себя от этого невероятно сексуальным. Он смотрел попеременно то на приятеля, то на «жертву», которая вела себя неправильно. Глядишь, и непонятно, кто кого тут изнасилует.

– Я Марджори Пек! – бросила Мардж с невероятным презрением. – Или забыл?

– Чеее? Ты не заливай, не на таких напала! Чтобы выйти на улицу и вот так запросто встретить саму Марджори Пек? Да скорее падут все эльфийские дома! А почему на тебе тартан Шиповника?

– Йоки… Йок! – Куси дергал его за рукав. – Заткнись! Ей-ей, это сама Мардж. Я ее вспомнил. Ты знаешь, она ведь и доказать может, так что лучше бы тебе ее не злить. Эй, Мардж, ты уже кого-нибудь убила сегодня?

– Тебя убью, если услышу еще одну глупость! Это одежда врага.

– Оу! Да! Это она, она! – Куси взмахнул бутылкой. – О, Мардж, хочешь? Ой… Тут нету. Ну ничего, я знаю, где еще много таких.

– Там тоже уже нету, – хмуро сказал Йоки. – Праздник же. Расхватали все.

Праздник. Ей стало вдруг весело и легко, словно вернулась домой, словно никуда не уходила.

– Эй, ребята, а пожрать у вас есть?

Сидели у огня, прямо на улице, на поребрике, откусывали от батона колбасы, тут же подкопченной на костре, а мальчишки искательно заглядывали ей в глаза и дружески подталкивали локтями. Было что-то очень хорошее в том, что щеки и нос перепачканы сажей, волосы занавешивают лицо, жир стекает по подбородку, а пальцы вытираешь прямо о тартан.

– Где же ты была, Мардж?

Она только улыбалась загадочно. Завтра все будет иначе. Почему она не всегда, Полынь?

Умница Дерек сказал бы: никто завтра не испечет хлеб взамен того, что вы съели сегодня. Но Дерек, он не отсюда, не из свободного братства, которому поесть бы нынче, а завтра – трын-трава. Все простое он умудряется до умопомрачения усложнить. Разве он поймет?

– Ей-ей-ей! С нами Марджори Пек!

Из-под стрехи выпорхнула весть, серая с малиновой грудкой, подхватила фразу и понесла ее, падая с высоты над всяким скоплением народа и дурным восторженным голосом выкликая «с нами Марджори Пек!». Мальчишки баловались, высыпав под ноги бумажные чары, простенькие, хозяйственные, из тех, что продаются в супермаркете на любой кассе, и наперебой разрывая их. Нагребли, видать, полные карманы, специально для игры. «Сделай битое целым», к примеру: позволяет кружке или миске продержаться, покуда вы ее не замените, оно же затянет стрелку на чулке. Или вот «бриллиантовый блеск»: хозяйки обычно используют его для хрусталя, но Куси ухитрился заколдовать приятелю зубы. Или «невесомый шкаф», чтобы двигать мебель – то-то было им радости подвешивать друг дружку в воздухе. Веселились, пока среди запечатанных пакетиков им не попался Отрезвин. Этот все испортил, пришлось подыматься и искать себе новое развлечение.

Носок за пазухой стал горячим и трепетал, но Мардж, сказать по правде, забыла о нем: ей казалось, что это сердце трепещет.

Ностальджи.

Наконец мы очутились в самом пекле. Собственно, именно сюда нам и было нужно, но это не значило, что меня сюда тянуло. Гномский квартал – вот кто оказал Полыни самое серьезное сопротивление: здесь шла настоящая война. Гневные коротышки с всклокоченными бородами потрясали копьями и топорами с возведенных на скорую руку баррикад, а орки, уже пьяные, одурманенные кровью и раззадоренные сопротивлением, накатывали раз за разом, как волны, увенчанные зеленой пеной.

Я всегда уважал гномов: хотя едва ли понимал их. Живут они компактно, и там, где другие расы строят многоэтажные дома, гномы роют многоуровневые подземные соты, и проживают в них кланами, тщательно считаясь родством. Такое ощущение, что они не придают особенного значения праву личности на уединение и жизненное пространство. Во всяком случае, их очень много.

Их основная идея – производительный труд, так же, как красота и традиция – основная идея эльфов, а анархия, многими принимаемая за свободу – идея орков. Гномская фракция при голосовании Закона о Полыни в знак протеста покинула зал, и всегда, насколько я знал, гномы считали этот закон поощрением темной стороны, а цели, преследуемые протащившим его лобби – преступными. Никто и никогда не слышал, чтобы гном воспользовался правом Полыни для разрешения внутренних проблем.

Людей они делят на осмысленных и бессмысленных. Бессмысленные для них не существуют, но прочие ценят сотрудничество с гномами весьма высоко. Я говорю в основном об их исполнительности и обязательности, потому что возносить хвалы их технической сметке это все равно, что хвалить солнце за то, что оно всходит на востоке.

В принципе, они держатся так, словно все остальные расы соседствуют с ними по досадному недоразумению.

К несчастью, мы шли с той же стороны, что и нападавшие, и ежеминутно рисковали схватить стрелу, что во множестве сыпались с крыш. Домики тут невысоки, в надземных этажах в основном лавки, и крыши у них плоские. По счастью, гномы никакие стрелки. С другой стороны, этот недостаток компенсируется у них количеством граждан, выступающих заодно. У них ведь не только луки: с крыш сыпались камни, вдоль улиц стреляли прикрытые завалами многозарядные арбалеты. Кое-где наступавшие все же прорывались, с тупой злобой разнося в щепы и баррикады, и громоздкие стрелометы, если гномы не успевали те оттаскивать при отступлении.

Я думаю, здесь было горячее, чем под эльфийскими стенами. Там, по существу, нечего взять, кроме самих эльфов. Настоящие сокровища исстари хранятся в гномских подземельях: таковы легенды, и у легенд есть основания. Лучшие ювелиры – гномы, и они же первые ростовщики и финансисты: с тех пор, как золото и самоцветы сдали позиции ценным бумагам, гномские банки аккумулировали в себе львиную долю капитала.

Не то, чтобы оркам хватало ума желать чьи-то именные акции, но они вполне понимают, где их грубая сила способна нанести максимальный ущерб.

На всех фабриках, где орков нанимают исполнять примитивные или даже вовсе грязные работы, не требующие особенной квалификации, гномы занимают привилегированные должности: прорабы, мастера, инженеры. Разница в оплате и условиях труда вызывает у низших пролетариев дикую ненависть, а Полынь – лучшее время этой ненавистью посчитаться.

К тому же лучший эль варят именно гномы, и до этого эля орки хотят сегодня добраться.

Мы вжались в стену: это казалось самым умным, когда с обеих сторон узенькой улочки с крыш на головы валились кирпичи. Орки как раз прорвались за баррикаду, и защитники, кто поумнее, удирали во все стороны и врассыпную, в подворотни. Мы благоразумно пропустили орочье вперед себя, зажимая носы от неизбежной вони: до тысячи чешуйчатых спин, прикрытых обносками колыхнулись мимо нас. Ритмично движущиеся локти, черные жала мечей и копий. Давка.

– Или мы ошиблись, и пацан вовсе не сюда двигался…

– … или на нем отводка, – закончил Дерек.

Мощеная улочка шла в гору и круто заворачивала на подъеме. Мы только-только сделали несколько шагов вверх – тяжело и медленно, потому что устали и еле ноги волокли – как вдруг впереди испуганно завопили несколько сотен глоток, и тут же по зданиям пакгауза на изгибе ударило оранжевым сполохом, и огненный язык лизнул фиолетовое небо.

Несколько уцелевших, видимо, из задних рядов пронеслись по улице обратно: визжа и ладонями сбивая с себя пламя.

– Нифига ж себе, – выдохнул я. – Боевая магия! И не придерешься, сегодня можно. Стоит ли нам, друзья, идти туда?

– Все равно придется, – буркнул Дерек. – Они наверняка контролируют свой квартал. Если Люций здесь, гномы про него знают. Надо найти главного и просить помощи. К слову, может и отказать, сославшись на Полынь. Не обязаны.

– Вряд ли. Гномы не признают Полынь. Это просто день, когда они встают на защиту своего достояния и своих жизней, причем так встают, что… В общем, мне нравятся эти ребята.

– Они еще больше понравятся мне, если удастся уйти отсюда живыми.

– Тогда надо поторапливаться, – сказал Альбин. – Их маг восстанавливает силы: никто не может ударить огнем дважды подряд…

Огненный язык вновь облизал небо.

– Что за?… И вы мне скажете, что спецслужбы не возьмут их магика на карандаш невзирая ни на какую Полынь?

– Мы вообще молчим, Рен.

Так, молча, мы приблизились к повороту, который служил нам последним укрытием, и остановились здесь. Я чувствовал присутствие множества существ: они смотрели на нас из темноты, их дыхания сливались, пульс был учащен. Они двигались, но мы не видели их. Они не знали, чего от нас ждать, а потому склонялись уничтожить.

– Мастера! – крикнул Дерек, разводя в сторону пустые руки и поворачиваясь наугад. – Слышите меня? Поговорить надо.

– О чем нам говорить в Полынь? – ответили из темноты, тем более густой вблизи стен, что поперек улицы горел деревянный хлам. Стены, куда ударило огнем, были покрыты слоем копоти, но холодны. Не успели нагреться.

– К чертям Полынь.

Это правильный ответ.

– Выйди на свет, человек. Твои друзья пусть стоят на месте. Что тебе нужно?

– Дело жизни и смерти, мастер. Пропал ребенок. Нет ли его у вас?

– Гномы не крадут детей.

– Случается, дети убегают сами, и никто не в силах предсказать, куда их занесет. У вас, очевидно, – Дерек посмотрел кругом, – есть магик. Может быть, он поможет нам?

Я предположил, что второй огонь, по-видимому, был наведенной иллюзией. Очень разумно: продемонстрировать нападающим не тот ритм, каковым жив их магик.

– Уйди! – заорал вдруг собеседник Рохли, и мы увидели его на мгновение, когда он выступил на свет. Черная бородища дыбом, глаза выпучены так, что аж розовая изнанка век видна. – Да не туда, ко мне давай, вид закрываешь! Кароль! Слышишь меня? Делай что-нибудь…

Рохля беспомощно оглянулся, желая то ли увидеть неведомого Кароля, то ли призвать к себе нас. Гулкая мостовая отозвалась под ногами, как бубен. Они, кто бы они ни были, и на этот раз шли слаженно.

Первыми на поворот вышли пятеро, ступающие в ногу. Жуткое зрелище: башмачищи у них сношенные, из толстой кожи и в шипах. Сперва мне показалось, будто они таран несут на плечах, помню, подумал еще: зачем им таран?

Гном схватил Дерека за руку и буквально силой перетащил на свою сторону баррикады: благо, та уже прогорела, да и дождем ее прибило, и можно было поверху перескочить. Там, за багровым отсветом я их почти не видел. За эльфа не скажу: эти и в темноте видят как на свету. По крайней мере, так твердят сказки.

За этими, с «бревном», шли другие, неся на плечах паланкин, а в нем тряс лысой головой старый-престарый орк. Такой старый, что даже признать в нем орка мне стоило немалого труда. Я, можно сказать, угадал. Мумии все одинаковы.

Кто-то дергал меня за руки и назойливо гундел, призывая убраться с улицы, но я будто окаменел и оглох, и весь устремился туда. Я никогда не видел ничего подобного, и больше, возможно, никогда не увижу. Пятеро, повинуясь команде, опустили наземь бревнообразный предмет, стянули с него чехол, предохраняющий от дождя, и принялись разматывать по мостовой гигантских размеров полотнище.

Свиток!

Признаться, я никогда не был свидетелем орочьей магии. Иные утверждают, что ее и вовсе не существует, что для того, чтобы пользоваться магией, надобно хотя бы уметь читать, а где вы видели грамотного орка?

И вот, наконец, увидели. Могучие руки прислужников извлекли из паланкина Великого Грамотного Шамана.

Краткий миг тишины, когда орки молчали из почтения к своему магику, а гномы напряженно ожидали, откуда падет удар. Свиток выглядел древним, ткань его пожелтела, каждый знак был величиной с ладонь, и это была та старомодная магия, осуществить которую можно лишь произнеся начертанное вслух. Заклинания, напетые в уличной будке и запечатанные в бумажку, не идут с этим ни в какое сравнение. Тем и срок – час. Эти чары творились не единым днем, а от Полыни к Полыни, и когда старик, тыча в свиток палочкой, возвел к небесам свой невозможный фальцет, гномы подле меня попадали на колени и обхватили головы, чтоб только его не слышать.

Ну, кто попадал, а кто не мог себе этого позволить. Это было великое заклинание Сотрясения Основ. Ну во что еще, скажите, орки способны вложить коллективное самосознание и беречь, пронося сквозь века? При первых же звуках земля под ногами вздохнула, словно просыпаясь, булыжники, уложенные в мостовую сотни лет назад, зашевелились и выперлись, со стен посыпалась штукатурка.

Землетрус! Самое страшное, что способен представить себе цивилизованный гном. Жилища их глубоко: там, в норах их жены и дети, и престарелые родители… Все, словом, мирное население диаспоры, надежно, как казалось, укрытое от Полыни.

Гномские ополченцы рванулись вниз, спасать своих, а те уж лезли им навстречу с младенцами, малыми детьми и немногими ценностями, что успели схватить, когда начали рушиться потолки и сдвигаться стены. На поверхности внезапно стало тесно, ряды защитников дрогнули, боевой дух их пришел в смятение.

Я слышал про Землетрус, но полагал, будто это байки. И еще я слышал, будто его ни разу не дочитали до конца.

Вот ведь незадача! Гномские кварталы на редкость плотно застроены. Дома тут стоят один к одному, а если все выйдут на поверхность, тут не то, что пройти, вздохнуть будет нечем. И бери их… И нам никуда не деться.

– Только не сейчас, Кароль! Или вверх уводи, в небо! Слышишь меня?!

Цепкие маленькие ручки подхватили меня за край пиджака, гномские тела повисли всею тяжестью на фалдах, вынуждая согнуться, и пихнули куда-то вбок и в нору. Я поскользнулся в полной темноте и проехался задом по ступенькам. Сколько их было – не считал. Сверху мне на плечи свалился эльф, но очухаться нам не дали: подняли и поволокли по низким коридорам куда-то, как мне представлялось, в том же направлении, куда гномский переговорщик погнал Дерека.

Надо отдать нападающим должное: они ставили не только на магию. Ведь не самоубийцы же они в самом деле – читать Землетрус до конца? Землетрясение всегда сопряжено с пожаром: гномы хранят в подземных резервуарах значительные запасы горючих жидкостей для производственных нужд. Теперь удар огнем от гномского магика аукнется самим гномам: горючая жидкость потечет в подземные жилища, поджигая все и наполняя норы едким дымом. Страшно подумать, как выглядит тут пожар.

Я не стал утолять любознательность, а удвоил усилия, но все равно двигался слишком медленно: меня все время подталкивали в спину. Справедливости ради следует сказать, что дотянуться до спины им не хватало роста, а каждый тычок в нижнюю часть корпуса был не только сильным, но и унизительным. Немудрено, что я старался пошевеливаться, дважды ударился головой о низкие притолоки и много раз споткнулся.

На всем пути нас назойливо преследовал запах гари, а руки, которыми я придерживался за стены, ощущали песок и мелкие камушки, стекавшие по ним непрерывными, хотя и тонкими ручейками! Гномы строят надежно, и никогда не пренебрегают крепью, но Землетрус – хтоническая сила.

Мне казалось, будто меня заглотил дракон, и я что есть мочи бегу по его кишкам.

Наконец, когда дыхания во мне уже не осталось, мне позволили остановиться. Ноги мои подкосились, я упал на колени, а потом и вовсе завалился на бок, тупо моргая на свет. Лишь спустя некоторое время я смог заметить рядом с собой Альбина: он сидел на корточках, опираясь спиной на стену. Я бы никогда в жизни не повторил дороги, которой сюда попал, а дверь за нами затворилась и защелкнулась на замок.

Стены здесь были бетонные, сверху свисала лампочка без абажура. Пыльно, сухо и пусто. А посреди пустого бункера стоял стол, за которым сидело прекрасное дитя, глядя на которое я моргал и умилялся. Золотые кудри вились по плечам, очерчивая фигурку, золотой пушок покрывал верхнюю губу и румяные щечки, носик был вздернутый, пуговкой, глазки блестели, и лежа я видел, что ножки в тапочках и полосатых чулочках не достают до земли. Я бы век так лежал: сердце колотилось где-то в горле, и я, честно говоря, думал, что вижу ангела.

Вообще-то я всегда полагал, что ангелов не существует.

Потом где-то наверху лязгнула дверь, взгляд мой переместился, и я увидел еще одни полосатые чулки, собравшиеся гармошкой над туфлями с пряжками, короткие штаны – все это возникало передо мной по мере того, как прибывший спускался с лестницы – затем борода и округлое брюшко, без какого взрослый гном не мыслит себе достоинства. За ним, оступаясь на ступенях, появился Рохля, перемазанный сажей и очумелый на вид.

– Кароль! – воскликнул взрослый гном, тот самый, с кем Дерек говорил на улице. – Что ты творишь? Ты вообще меня слышишь?

Похоже, что нет. Не обращая на взрослых ни малейшего внимания, дитя соскочило на пол, несколько раз подпрыгнуло, как резиновый мячик, обежало вокруг стола, отклонилось назад, коснувшись длинными волосами пола, размахнулось пустой рукой и бросило что-то вперед, почти упав следом и приподняв верхнюю губку над редкими молочными зубами.

У всех гномов длинные волосы, но ведь это – девочка! Ей едва ли двенадцать есть. Нелицензированный, а потому неучтенный боевой маг. И не какой-то там чаропевец, которых пруд пруди, а настоящая шаманка. Девственница. Я подумал, что второй сполох мог даже не быть иллюзией. Пока я на нее моргал, она еще дважды обежала вокруг стола, нелепо переваливаясь и меча наверху стихийные силы.

Каково-то им держать в узде эту Кароль?

– Меня зовут Григ, – вполголоса сказал гном. – Она занята, придется подождать.

Ах вот в чем дело: у нее ножки изувечены. Голени выгнуты наружу колесом, щиколотки одной толщины с пятками, поросли курчавыми золотистыми волосками и выглядят отекшими. Уродство, которое неизменно станет причиной ее женского одиночества. Тем неистовее она вырастет. Тем более сильный маг получится из нее. Чем сильнее магик, тем ближе он к безумию. Обратное тоже верно.

Официально их лицензируют не раньше четырнадцати, и забирают на государственную службу. Говорят, что у Полыни нет правил: это, разумеется, упрощение. Никто не допустит наличия у одной из группировок сильного магика, способного в короткое время создать перевес и изменить ситуацию кардинально. Перед Полынью их, так сказать, неофициально изымают из обращения. Во всем городе мы едва ли видели оружие мощнее, чем маленькая Кароль.

Тем временем девочка, кажется, выдохлась: еще раз обошла кругом стол, села, поставила локти на стол, подперла ладонями щечки-яблочки и как будто пришла в себя.

– Вы кто, и что вам надо?

Я сел, помогая себе руками. Альбин, похоже, работал сейчас на прием, а никак не на передачу.

– Они ребенка ищут. Ты не слишком устала, Кароль? Поможешь им?

С комическим высокомерием девочка пожала плечами.

– Вещица его есть у вас?

– Нету, – хмуро сказал Дерек, присаживаясь у стола на корточки, чтобы уравнять роста. – В том-то и затруднение, мисс.

Девочка посмотрела на Грига.

– Почему мы им помогаем в эту гадскую, придуманную ими же Полынь?

– А из вредности, – усмехнулся мастер. – Сегодня каждый может убить каждого… если сможет, конечно. И никто ему не воспрепятствует, разве что по собственному желанию и на свой риск. Так вот мы – желаем. Чтоб они подавились и захлебнулись.

– Ясно, – Кароль обернулась к нам, приняв вид уникального специалиста, снисходящего к малым. – Давайте все, что знаете про него. Я буду заклинать существо, которое скажет про себя «это я, я и никто другой». Какой он расы, сколько ему лет, на какое имя откликается. Все, что делает его уникальным.

– Эльф. Четырнадцать лет. Именем Люций из Дома Шиповник. Как выглядит? Ну, рискну предположить, что волосы у него светлые. Это все, что я знаю.

Прекрасное дитя сделало бровки домиком, завело глазки к потолку. Золотистый ореол вокруг нее вдруг пыхнул жаром.

– Где он?

– Он жив?

– Он жив, – важно кивнула Кароль. – Существо, к которому все сказанное привязано, приняло вашу мысль, и теперь ваша мысль связана с тем, что он сам про себя думает. Теперь, если вы пойдете, и он пойдет, вас будет притягивать друг к дружке. Если вы на развилке, то выберете ту дорогу, что ведет к точке встречи. И он точно так же.

– То есть, мы можем идти куда угодно? Или мы его найдем, или он нас?

Девочка поджала губы.

– Не совсем. Он совсем не обязательно идет, куда хочет. Против чужой воли эта связь слишком слабая. А если он потеряет сознание, она и вовсе порвется.

– Вы хотите сказать, мисс, его кто-то захватил?

– Этого я не знаю. Я его глазами не смотрю.

Дерек поднялся. Мне очень не хотелось следовать его примеру: тут, в бункере было так спокойно и малолюдно, а до конца Полыни оставалось так немного времени. Смертельно уставшим выглядел и эльф, надвинувший бомжеватую вязаную шапочку низко на брови.

– Да вот еще что. Знаете вы, что есть те, кому Полынь по вкусу?

– Орки что ли?

– Может и орки, а может – все равно кто, – с кажущимся спокойствием сказал Григ. – Я бы к другой расе их приписал – к творящим на Полыни бизнес. И объявил бы им войну.

Полынь требовала достойного завершения. Мардж и ее оруженосцы петляли по улицам без видимого смысла, веселые и пьяные, приставая то к одной толпе, то к другой. Над городом шныряли крылатые вести, пронзительными голосами выкликая сплетни. Орки сидели на поребриках, в массе своей выдохшиеся, но довольные, хвалились сделанным и поверяли друг дружке, что они задумали на следующую Полынь. Появились и орчихи – в напяленных поверх лохмотьев платьях из разграбленных лавок, все как одна с бумажными веерами и в музейных шляпках с разноцветными перьями. Настало время светских развлечений.

Эльфы на стенах своих крепостей к этому времени, вероятно, уже переводили дух. Отбились.

Люций был где-то близко. Мардж кружила, сжимая радиус поиска, и в конце концов пришла к выводу, что он где-то внутри квартала, в одном из домов. Немыслимо обыскать их все, а потому она мучительно думала, как бы еще его вычислить.

Если кто-то его держит, значит, кому-то он нужен. Но кому и зачем?

– Мардж, а Мардж! Ну Маааардж, – ныли мальчишки. – Давай зайдем к Братцам-Поганцам, они выродка сегодня показывают.

– У меня дело есть, – отмахивалась она. – Мне не до выродка.

– Ты его просто никогда не видела! Пойдем, Мардж, ты не пожалеешь! Пара мелких монет, и – ты всю жизнь помнить будешь!

– У меня денег нет.

Это их не остановило. Что такое пара мелких монет в Полынь?

– Мы за тебя заплатим. Ну хоть глазочком, Мардж! Вон афиша.

И афиша не нужна: вести со всех сторон трещали про шоу Братцев-Поганцев. Каждый, гласили они, может подойти вплотную к клетке с выродком, а после – после в цирковой яме зрителей ждут сюрпризы. Последние радости уходящей Полыни. Такое вы будете помнить, обещали они.

Поганцы соберут в одном месте очень много народу. Может быть, что-то и выяснится за последний час.

– Ладно, – смилостивилась она. – Но только одним глазком!

Они отстояли очередь, купили билеты в будке у сестры-Поганки и отдали их флегматичному гоблину на входе. У него были четыре руки, которые он использовал, чтобы утихомиривать хулиганов и ловить безбилетников: на выродка много кому взглянуть хотелось. Афиша на тумбе изображала детину с лысой головой и лицом, будто бы рассеченным по линии глаз, а после снова склеенным, так что череп, выпуклый лоб и безволосые надбровные дуги нависли над крошечным носиком и сморщенными щечками. Могучее тело обтягивала глянцево-розовая кожица, бедра, утрированно-узкие, были обернуты тряпицей, неизменно вызывавшей комментарии проходивших мимо орчих. Впрочем, не все спешили пройти мимо, некоторые очень даже задерживались полюбоваться и даже поставить выродка кое-кому в пример.

В небольшом вестибюле цирка толклась уйма народу. Сами Поганцы, пара здоровых ребят в полосатых тельниках, натянутых пузами, стояли тут же, приветствуя гостей и возбуждая их любопытство заманчивыми обещаниями. В обычной жизни Поганцы были просто дельцами от шоу-бизнеса, хозяевами полулегального частного клуба «с душком» для ищущих острых удовольствий. Стриптиз и тотализатор. Полынь, однако, всему придавала специфический аромат.

Мардж сотоварищи встали в хвост длинной очереди, которая в обход главного зала тянулась в подсобку, где, как в музее, или, скорее, в зоопарке, были выставлены клетки с участниками сегодняшних игрищ.

Большинство из них были темны и грязны, из них плохо пахло, но орки – невзыскательные зрители. Шаг за шагом наша троица продвигалась мимо ехидны, мантикоры, русалок-сиамских близнецов, облезлого полуседого вайверна, выглядевшего так, словно он упал в чан с хлоркой и неравномерно отбелился… Сзади напирали и дышали в затылок. Чесноком дышали.

Выродок помещался в самой большой клетке и жался там в угол: каждый второй норовил кинуть в него камешком или монеткой. На самом деле кожа у него была серой, местами бородавчатой, и еще он временами ожесточенно чесался. От ногтей его оставались багровые полосы, кое-где они загнили, превратившись в мокнущие язвы. В миске, что стояла посреди клетки, кисли капустные листья, а на полу валялись черствые корки.

Испражняется он тоже здесь?

Он у них долго не протянет.

После выродка ничего особенно интересного уже не попалось. Очередь тянулась к выходу, Мардж следовала ее течению, и не сразу поняла, что все в момент изменилось. На груди возле сердца стало пусто и как-то холодно – заклятие исполнилось. Когда она входила в двери цирка, носок еще грел ее, а значит, где-то на пути от входа к выходу она прошла мимо Люция, не узнав его.

Она вывернулась из очереди и принялась протискиваться против ее хода, боком, в опасной близости от клеток правого ряда.

– Эй, Мардж! Ты чего? Ты куда?

Верные оруженосцы повторили ее маневр, не желая терять атаманшу из вида и прилагая к этой сокровенной цели зеленые кулаки и локти.

– Стоп, бойцы. Нам надобно тут кой-чего спереть. Поганцам это без надобности, а мне сгодится.

– Опа! Мардж, а давай выродка сопрем?

– Нет, – сказала Мардж. – С ним возни много. К тому же он больной. Нафиг.

– А чо переть будем?

– Эльфика. Где-то тут есть эльфик. За него объявлена награда, и мы его продадим. Ищите давайте.

И ведь нашли. Люций, или кто он там, лежал на подстилке в тесной клетке, спиной к зрителям и свернувшись в клубок, в позе, воплощавшей отчаяние. Марджори назвала его по имени, он пошевелился и посмотрел на нее. На голове у него была вязаная шапочка, видимо, чтобы скрыть острые кончики ушей. В остальном эльфы вполне сходят за людей, хотя предпочитают для этого полусумрак.

– Бойцы, гвоздик или булавка найдется? Угу, подойдет. А теперь прикройте.

Пацаны встали с обеих сторон, отжимая толпу, а Мардж склонилась перед дверкой, ковыряя гвоздиком в замке. Когда-то у нее это неплохо получалось.

– Ну и хлопот с тобой, парень! – выдохнула она. – Как тебя угораздило?

– …да окружили на улице… хотели уж было рвать… думал – все, доигрался, бесславный конец… но Поганцы успели вовремя и купили за пятак… тогда был рад, но сейчас дело жареным пахнет… – речь его прерывалась на вдохах, его словно лихорадило, щеки пылали.

Немудрено. Он, может, впервые на улицу один вышел. Дурик.

– Спокойно. Знаешь, кто я? Марджори Пек, слыхал про такую?

– Та девушка из комикса?

Мардж присвистнула:

– Что, и комикс уже нарисовали?

– А мне плевать, кто ты, маленькая воровка! – Куси и Йоки разлетелись в стороны от неторопливых увесистых оплеух. Решимость стоять за Мардж тут улетучилась, они прыснули в стороны, как мыши, и потерялись в толпе. Против обоих здоровенных Поганцев Мардж ничего не могла, хотя и попыталась применить колено. Дверцу в клетке Люция отперли, и ее запихнули вовнутрь. А там не то, что несколько шагов, там вдвоем вообще ни сесть, ни лечь. Даже испугаться не успела.

Люций смотрел на нее с надеждой. Мардж криво ухмыльнулась:

– Фигня война. Выберемся.

– Прости… – пацан, видимо, и представить себе не мог, чтобы на его глазах так обращались с женщиной, и он ничего не сделал. Хотя едва ли сейчас она была слишком уж похожа на женщину.

– Ты тут целый день. Выяснил, поднимается эта клетка, или стационарная?

– Э?

– Ну, – терпеливо разъяснила Марджори, – Полынь на то и Полынь, чтобы убивать. Поганцы устроят какое-нибудь шоу, приканчивая нас покрасивее, причем на то, чтобы сделать это законно, у них не так уж много времени. Меня волнует только, чтобы нас прямо в клетке не зажарили. Здесь не подожгут, иначе все сгорит… Ну, я надеюсь только, что Братцы не надумали отметить Полынь, пожегши всю свою недвижимость. Хотя зачем бы им? Страховки за ущерб в день Полыни недействительны.

– Прости, – только и смог повторить Люций. Мардж разозлилась.

– Ничего страшного. Запомни одну вещь – когда нас вытряхнут отсюда, держись подле меня на расстоянии вытянутой руки. И не щелкай клювом, я побежала – ты бежишь рядом, все объяснения потом. Иначе не вылезем, и все было даром.

– Вы… кто?

– Ангел твой.

– Сегодня не надо шутить. Пожалуйста.

– А чем сегодня не день для шуток? Не хуже прочих. Полынь, она, – Мардж постучала себя по лбу, – тут. И больше нигде. Расскажи-ка мне лучше, пока суть да дело, что тебя дернуло уйти из Шиповника в самый дурдом?

Через проход и направо от их клетки завизжал и завыл выродок: Марджори невольно бросила туда взгляд, Люций, напротив, втянул голову в плечи и отвернулся. Что-то очень страшное происходит, что-то очень плохое. В какое-то мгновение та клетка оказалась видна на просвет: открылась задняя ее стенка, а передняя вдвинулась вовнутрь. Механизм выдавливал бедного выродка из его клетки куда-то в гулкое и ярко освещенное пространство. Его там встретил свист и улюлюканье тысячной толпы.

– У Чины и Гракха скоро родится ребенок, – быстро сказал Люций. – Я больше не буду Младшим Дома. Это бы ничего, я к маленькому не ревную но… в Доме есть Старший, Младший и остальные. Остальные не в счет, им приказывают, они исполняют. Гракху повезло, он… вон какой, но и он повинуется, когда милорд приказывает ему. А я? Что я такое? Вот я и решил… Я знал, что Альбин пойдет, что это достойное деяние – провести на улице Полынь. Пройти сквозь ад и вернуться иным. Понимаете, это важно. Я буду защищать вас, сколько смогу.

– Ё! – с сердцем ответила Мардж. – Нужна мне твоя защита, цыпленок…

– Возможно, она нужна мне.

Затем за ними пришли и извлекли из клетки обоих разом. Отвесив несколько более или менее удачных пинков и получив за них равным числом досадных ответных пощечин, Марджори и Люций все же оказалась на арене. Видимо, их придерживали «на сладкое», потому что песок был уже весь истоптан, и глубокие борозды на нем сказали ей, что какие-то тела отсюда уже выволакивали.

Это страшно, когда ты на арене. Столб света наведен на тебя, все смотрят и ждут, и каждый считает, будто ты ему всей своей жизнью должен. Оказавшись в кругу, Мардж первым делом увидела большие круглые часы над залом. Полчаса до полуночи. Потом она увидела лица.

Тысяча существ, чьи лица сливались в полосы, сидели тут ярусами, на скамьях амфитеатра, свистели, улюлюкали, колотили по скамьям и выкрикивали все, что в голову придет. Тут ведь не только орки, тут… все. Гномов разве что нет. Ну и эльфов. Ну и ладно. Ну и что у нас тут?

«Тут» возвышался посередь арены несчастный выродок, доведенный стрекалами до исступления. До безумия, если у него вообще когда-нибудь был ум. Весь он был исцарапан, глаза налились кровью и закатились, но передвигался он живенько: скачками, на согнутых ногах и опираясь на кулаки. Кулаками он и орудовал, опуская их с размаху на песок, как два кузнечных молота.

Сказать по правде, выродка Мардж заметила в последнюю очередь. Рев цирка так тяжело лег на уши, что она словно оглохла. Дело, в общем, так стоит – полчаса продержаться.

– Мардж! Эй, Мардж! Это мы! Покажи им класс!

Угу, это они. Сидят во втором ряду, машут, лыбятся во все зеленые морды, хрустят жареной картошкой.

– Это Марджори Пек!

– Вранье! Та Марджори из оков уходила. Чего б она тут ждала? Не! То не Мардж!

У нее отнялись ноги, когда она увидела в пятом ряду Дерека. Рыжие волосы, связанные в хвост, длинное кельтское лицо, совершенно белое, каждую веснушку пересчитать можно. И неподвижное. Наверное, рядом были друзья… Мардж не заметила их.

Только Люций выдернул ее из-под удара выродка. Тот, видимо, понял, что пока он гвоздит этих, его не колют. Эльфик так сильно дернул Мардж за руку, что она пролетела мимо него и растянулась на песке, который забил ей глаза и рот. Сплюнула и обнаружила, что потеряла туфлю. Ну и леший с ней. И вторую долой, так даже лучше, меньше шансов лодыжку подвернуть.

Хохот. Она заставила себя не слышать. Сейчас она встанет на ноги и сломает им кайф. Ей и нужно всего-то несколько шагов. Где этот паршивец? Иди сюда! Ближе!

Ближе не получилось. Двое блюстителей арены в масках, с копьями-стрекалами, не давали выродку потерять их. Он бы, может, и рад в угол забиться, но на арене нет углов. Следя за кулачищами, способными размазать ее по песку, она совсем забыла про тех двоих, управляющих действием. Один подставил ей под ноги копье, а когда Мардж его перепрыгнула, ударил ее древком под коленку. Она снова упала и зажмурилась, потому что показалось, что выродок вот-вот на нее наступит.

Люций оказался над ней, сыпнув чудовищу песку в глаза. Выродок взвыл и завертелся на месте, слепо молотя кулаками вокруг. Уводя его от Мардж, Люций метко смазал страшилище по физиономии: раз, а потом еще раз, кончиками пальцев, но, видно, и кончиками он жалил, как хлыстом. Умница! Это в клетке было страшно, здесь бояться некогда. Поздно бояться-то.

– Руку давай, и держись крепко.

Уворачиваясь от стрекал и пригибаясь, чтобы не получить по голове, они помчались вдоль бортика, как белки от пожара.

– Вот! – ликовал Куси. – Вот щас увидите!

Марджори показалось, что Дерек встал, но трудно точно сказать. Обычно ей хватало восемнадцати, но, впрочем, число это не было постоянным: она ориентировалась скорее на острый холодок в груди. Вот еще немного… Мардж затормозила на всем ходу, Люций пролетел чуть вперед, дернул ее, но руки не разжал. Тут копья. Повернем, и обратно…

Вот сейчас, на три-четыре… пологий склон, жухлая трава, схваченное морозом озеро, узкое, как меч, костровище… волшебное место именем Безопасность.

И ничего не случилось. Они никуда не перенеслись. Та же арена, те же уродливые хари по кругу, возбужденно требующие ее смерти, пьющие последний миг Полыни. Мардж почувствовала жгучую обиду, словно ее предали. Она была так ошеломлена, что застыла столбом, и если бы не Люций, пала бы легкой жертвой.

– Почему?! Но… почему?!

Презрительный гогот:

– Я ж говорил, никакая она не Мардж.

Что еще остается? Только еще попробовать! Схватила эльфика за руку и снова потащила, ныряя, как кошка, в малейшие зазоры меж теми, кто намерен был наконец подогнать ее к выродку на дистанцию удара кулаком.

– Эй, Поганцы! В следующий раз оружие им дайте! Прикольнее будет.

Беспорядочно мечущийся взгляд опять выхватил Дерека – лучше бы не на него смотреть, а на три источника опасности, но она не могла на него не смотреть! Муж протолкался к самому бортику, обтянутому красным велюром: тот приходился Дереку по пояс, а со дна ямы даже выродок не достал бы макушкой. Разумная предосторожность, учитывая, что в круг пускают диких зверей.

И вдруг он отвернулся. Повернулся к ней спиной, и еще руками на бортик оперся, будто ему все равно. Большими загорелыми руками в золотом пуху и веснушках, заметно вздрагивающими, словно от напряжения. Бросил ее одну!

Это ведь Полынь! Никто никому ничего не должен. Ты уже видела, что бывает в Полынь с постылыми женами. И сама-то час назад носилась, как менада, опьяненная свободой, и разве думала тогда, что вернется в Свой Каждый День? Ведь нет, ведь сидя с мальчишками у костра, желала остановить мгновение, остаться в нем как в куске янтаря, в детстве, да пусть бы даже и в Полыни.

Ты меня больше не любишь?

Разве бывает мысль ничтожнее и глупее?

В Мардж словно кусок стекла вонзился, в грудь и насквозь, но она все бежала по замкнутому кругу. А что ей еще оставалось? Она поняла. Ей не хватило страха. Дерек ей помог. Если бы не поняла, если бы поверила – оно бы сработало. А так – те же лица, та же яма, и холодное стекло, проткнувшее ее, испарилось, как лед, а вместо него клубился сухой жар, опалявший и скручивавший внутренности. Делай что хочешь, публика точно знает, что ты ей должна. Публика хочет получить свое, а времени еще много.

Колени подогнулись, и Мардж удержалась на ногах, только вцепившись в Люция обеими руками. Эльфик оттиснул ее к бортику, а сам стал меж нею и выродком. Потом они услышали удар и крик.

– Э! – орал кто-то из Поганцев. – Парень, что за фигня? Убирайся с арены!

– Полынь, – ответил Рохля, одной рукой отряхивая песок, а другой подбирая с арены пику-стрекало. – Имею право. Как этой штукой?… А ну, пошел прочь!

Видимо, он свалился с бортика прямо на голову неосторожному блюстителю, таким нехитрым способом одновременно и нейтрализовав его, и разоружив. Выродок, получив укол не в спину, а в грудь, принял вид до крайности обиженный: чудищу казалось, что концепцию он уже понял.

– Полынь-Полынью, – Братцы возмущенно перегнулись со своих мест и жестикулировали, – а зрители заплатили деньги и хотят увидеть кровь!

– А что мешает? – Дерек поудобнее перехватил копьецо, грозя острием второму блюстителю, который оказался парнем понятливым и спокойно встал в сторонке. Рохля сделал несколько шагов, и Мардж, разожмурившись, увидела перед собой его широкую спину в зеленой куртке. – Напоминаю правила Полыни. Каждый может убить каждого, и никто не должен ему помешать иначе как по собственному желанию и на свой страх и риск. Выражаю такое желание и принимаю риск.

– Подстава! – заорал кто-то в зале. – Это Поганцы слабину дали! Он нанятый!

Зал загудел, выражая общее неодобрение Поганцам.

– Щас все сюда полезут, – бросил Рохля Люцию. – Продержимся пять минут?

Мальчишка серьезно кивнул и рукава поддернул.

– Голову береги, – предупредил он. – Они бутылками кидаются.

В подтверждение его слов сверху раздался звон и посыпались осколки.

– Это мы! – обрадовал всех Куси, вооруженный «розочкой» из битой бутылки. – Хоть ты и не Марджори Пек, все равно ты классная! Ну, кто хочет драться с орком?

Следом за ним свалился и Йоки, для удобства перебросивший трофейные бусики за спину.

– Полынь так Полынь, – буркнул он. – Хоть ты и наврала, что Марджори Пек.

Дальше началась сплошная радость жизни, потому что на арену посыпались все, кому хотелось, и даже те, кому хотелось не очень, но они были увлечены потоком. Дела хватило всем, и если Дерек с Люцием и Мардж поставили себе задачей просто пять минут выстоять у стены, прикрывавшей им тыл, то орчата, достигнув высшей степени эйфории, шныряли меж бойцов, подбивая тех под коленки и сноровисто обшаривая бесчувственные тела.

В общем, это уже было скорее весело, чем страшно, потому что те, кому очень хотелось пришибить Дерека, Люция и Марджори, мешали прочим, которым тоже чего-нибудь этакого хотелось – может, и не этих троих, а хоть кого-то, потому что последние пять минут, и кто не успел, тот опоздал! – и схватка в один момент превратилась в свалку, где все против всех. Братцы пытались остановить побоище, но тщетно: голоса их потонули в общем восторженном реве, а потом их и самих опрокинули вниз, а там, под ногами толпы, у них нашлись новые, более насущные проблемы.

И тем не менее эти минуты показались Мардж самыми длинными за всю Полынь, удар колокола застал ее врасплох, а следом прозвучало повелительное: «Замри!».

– Какого черта? – завопили буквально все, кто оттягивались на арене, даже те, кто выплевывал зубы из окровавленных ртов. Часы в зале показывали без минуты полночь.

В круг по бортику стояли полицейские в форме, взметнувшие руки в отработанном жесте: «Море волнуется – раз, два и три – морская фигура, замри!». Каски, щиты – откуда только взялись? Да тут сидели! Между всеми.

– Полиция!

– Еще ж минута! – взревела тыща глоток.

– Уже минута, как Полночь! – возразил лейтенант, аристократическим жестом потирая переносицу. – Ваши часы идут неправильно. Где хозяева? Вам инкриминируется организация массовых беспорядков, организация запрещенного зрелища, покушение на убийство и жестокое обращение с животными.

– Мы протестуем! Это была Полынь!

– Уже минута, как нет никакой Полыни, – невозмутимо сказал лейтенант и приглашающе потряс в воздухе наручниками: – Прошу вас, выбирайтесь оттуда. Прочие – отомри!

За плечом лейтенанта Мардж разглядела физиономии бледно ухмыляющегося Альбина, и, разумеется, Реннарта, имевшего привычный, обманчиво простоватый вид: небольшого роста толстячок с кожей коричневого цвета, ушами-дудочками, в дешевом костюме, подтяжках и шляпе, сдвинутой на затылок.

Я скромно признаюсь в авторстве идеи. Перевести стрелки придумал я, когда Дерек сиганул вниз, и я же держал Альбина на своих плечах, пока он колдовал со временем. Дальше последовал стандартный хэппи-энд, Марджори тыкалась зареванным лицом Дереку в грудь, тот бессвязно уверял, что она единственная-единственная-единственная, всем было до смерти неудобно наблюдать эту сцену, а эльфы вежливо ожидали, когда мы тронемся в путь.

Обратно тоже пришлось добираться пешком, и – медленно, потому что драконы еще не вернулись. Вместо них на улицах тут и там стояли большие серые фургоны – ну, то есть, это в темноте они казались серыми! – вокруг них трудились сотрудники специальной службы, и, будучи в здравом уме, мы не стали просить, чтобы эти нас подвезли. Городской морг нам не по дороге.

Были и другие: расчищали завалы, заливали пожары, смывали грязь и кровь. Вышли все дворники до единого, отдыхавшие в Полынь, которая сейчас казалась нам дурным сном. К восходу здесь не останется никаких следов.

Дорога была длинна, и каждый, включая Люция, успел рассказать остальным, что с ним было. К Шиповнику мы подошли, когда небо посерело, еле волоча ноги и от возбуждения говоря громче, чем следовало.

Шиповник стоял тихий и без огней, нас впустила экономка Джиббет, вновь заступившая на пост, молчаливая и значительная. Если бы я знал эльфов – и если бы у меня еще оставался порох! – немедленно предположил бы, что в Шиповнике произошло что-то посущественней очередной Полыни. Однако, по счастью, эльфийские дела – не мое дело. Люция сразу отправили мыться, есть и спать – именно в такой последовательности. Если и ждала его головомойка за своеволие, зададут ее не при нас. Мы должны были предстать пред Главой Дома, хотя Дерек, заботливо придерживавший Марджори за локоток, полагал, что он ее уже получил, а стало быть, говорить не о чем. Одно соображение делало его чрезвычайно довольным: в минуту смертельной опасности Мардж, перед тысячей свидетелей, прилагая явные усилия, исчезнуть не смогла. Это доказывало, что она – не она, и если спецслужбы все еще испытывали интерес к ее специфическому волшебному свойству, означенная демонстрация должна была полностью их разочаровать. Наконец-то Бедфорды заживут спокойно.

Однако юная леди заупрямилась, намекая, что Шиповник кое-что ей должен. Мы поднялись на лифте, немного подождали, пока челядь исполняла ритуал допуска к высшему лицу Дома. Следовало предположить, что после Полыни народ будет спать без задних ног, но эльфы, как оказалось, встают рано.

Давешняя дверь отворилась, язычки замков втянулись в косяк, как когти в лапу, из комнаты пахнуло кофе. Горел только средний свет: торшер и пара светильников по углам. Высокий светловолосый эльф, поднявшийся нам навстречу, был одет в темные брюки, кремовую водолазку и домашний блейзер из тартана родовых цветов: почти так же, как в прошлый раз.

За одним исключением. Это был совершенно другой эльф. Не тот, что отправлял нас за Люцием в Полынь. И этот, новый… Марджори приветствовала его, назвав Гракхом… сидел тут не один. В кресле под торшером приютилось небесное созданье с точеными щиколотками и губками бантиком. Мардж, помню, еще посмотрела на нее с недоверчивым ужасом, будто спросила взглядом: неужто ты сделала это?… Та ответила вызывающим взглядом: мол, и что? Наше внутреннее дело! За этим вызовом таился испуг, и воздух в бывших частных покоях лорда Кассиаса был невыносимо тяжел от необходимости соблюсти этикет, сделав вид, что все свершилось своим чередом, и Полынь тут ни при чем. Нам как будто даже обрадовались, словно мы разбавили собой эту тягость. Опять же, как еще бессмертным эльфам законным образом обеспечивать смену царствий?

– Все обязательства прежнего лорда Шиповника будут мною исполнены, – объявил нам новый лорд. – И мои собственные – тоже. Миссис Бедфорд, вы сделали все, что смогли, и вернули Люция целым и невредимым. Ну, по крайней мере его ссадины и царапины в допустимых пределах для мальчика его возраста. В рамках нашего уговора я тоже сделаю, что смогу. Мистер Альбин…мы переговорим после. Господа, я всех благодарю. Возможно, мы еще увидимся.

Этим закончилась Полынь, и мы все отправились по домам.

20.03-09.04.2005 г